Катастрофа. Том I - Н. Тасин

Все эти сведения исходили, по уверениям их авторов, из самых надежных источников: один сам читал в какой-то английской газете о том, что Новая Гвинея находится, так сказать, вне пределов досягаемости зоотавров; другой получил такие же сведения от своих живущих в Калифорнии родственников; третьему удалось узнать, что в правящих сферах разрабатывается проект массового переселения в Тунис, но что его пока не решаются оглашать из боязни повредить правильной постановке дела.

И опять таки ссылались на американцев.

— Слыхали? Американское правительство приобрело в собственность, за 600 миллионов долларов, Новую Гвинею и уже приступило к усиленной колонизации ее. За истекшую неделю туда перелетели больше 2 миллионов янки. Удивительно практичный народ! Не то что наши…

Уличная печать требовала от правительства энергичных мер для организации переселения. «Будем хоть немножко американцами, — писала одна газета. — Переживаемый грозный момент властно требует напряжения всех сил. Или мы будем ждать, чтобы янки захватили и Тунис, который находится у нас под носом?..»

Тысячи людей стали устремляться к воздухоплавательным станциям. Аэромоторы, аэробусы и гигантские, 400-местные аэрокары, недавно построенные на воздушных верфях Эллиса, Дависона и Комп., брались с боя. Полиция совершенно не в состоянии была сдержать этот бурный человеческий поток. Экипажи воздушных судов тщетно убеждали толпу, что если на них набьется слишком много пассажиров, это может повести к страшным катастрофам: с энергией отчаянья, как если б они находились в охваченном пожаром здании, люди пробивались вперед, к той двери, за которой они видели спасение.

На некоторых воздушных судах экипаж с револьверами в руках сдерживал натиск толпы. Для острастки пристреливали тех, которые силой пытались проникнуть на них сверх комплекта. Но обезумевшая толпа продолжала напирать сзади, в своем остервенении часто избивая до полусмерти и даже убивая тех, которые преграждали им путь. После отлета каждого воздушного судна внизу оставались десятки раздавленных, изуродованных людей.

Катастрофы становились все чаще. Перегруженные аэробусы, аэромоторы и аэрокары то и дело терпели крушения.

Но самое ужасное пришло потом. Через несколько дней летательные аппараты стали подвергаться в пути нападению зоотавров. Вначале нападения имели место только после заката солнца, а потом стали происходить и днем. Какой-нибудь зоотавр, спустившись с фантастической быстротой откуда-то с высоты, налетал на воздушное судно, которое мгновенно охватывалось пламенем и горящей массой падало вниз, причем от находившихся на нем людей оставалась лишь груда обуглившихся костей. Люди снизу прекрасно видели все перипетии катастрофы, и мистический ужас сковывал сердца.

Но бывало и другое, гораздо более страшное; случалось, что зоотавр, вместо того, чтобы налететь на воздушное судно, поражал его на расстоянии своим смертоносным световым столбом, сущность которого составляла загадку для ученых. Астрономы, наблюдавшие за катастрофой со своих обсервационных пунктов, видели, как длинный, тонущий в облаках, сноп голубоватого света протягивался вдруг к воздушному судну, как оно в то же мгновение загоралось, превращалось в огромный пылающий факел, который зловещим заревом охватывал небо и, разбрасывая во все стороны клочья огня, стремительно падало вниз.

Казалось, что зоотавры твердо решились раз навсегда положить конец попыткам человека подняться над землей. И они этого достигли. Скоро не находилось уже охотников летать куда бы то ни было. Никакие Тунисы, Уралы и Новые Гвинеи никого уж не соблазняли. Воздухоплавательные станции, парки и верфи мало-помалу пустели; уцелевшие воздушные суда печально покачивались в нескольких жалких метрах от земли, напоминая гигантских птиц с перебитыми крыльями, которые уже не в силах были поднять их ввысь, в безбрежную гладь воздушного океана.

Еще так недавно человеку казалось, что небо вот-вот откроет ему свои великие тайны. Каждый новый успех в области воздухоплавания окрылял его новыми надеждами. В своей гордыне он уже мысленно возносился далеко за грань доступного его взору. Царь земли не на шутку собирался присоединить к своим владениям новые миры и возложить на свою главу новую корону. Но явились зоотавры — и гордые мечты рассеялись как дым. Они прогнали человека с моря и закрыли ему доступ к облакам. Они насмеялись над его гордыней и из царя природы разжаловали в жалкого раба ее, бессильнейшего из бессильных, беспомощнейшего из беспомощных. Они снова загнали его на жалкую, грязную землю и так придавили его тяжелым, как могильная плита, страхом, что он уж не решался поднять голову к солнцу.

IX

По инициативе президента Европейских Соединенных Штатов был созван в Париже международный съезд для обсуждения создавшегося положения.

Президентом в это время был председатель Европейской ассоциации инженеров, Виктор Стефен, родившийся во Франции от отца-англичанина и матери-немки, что, наряду с прочими его достоинствами, сделало его вполне приемлемым кандидатом для Франции, Англии и Германии. То обстоятельство, что в жилах его текли несколько капель итальянской крови и что один из его предков долгое время жил при дворе русского императора Александра I, еще более облегчило его избрание на пост президента Европейских Соединенных Штатов. К тому же, он пользовался огромным престижем в среде инженеров, которые в эту эпоху были всесильны и фактически правили миром.

Согласно конституции, президент Европейских Соединенных Штатов должен был жить поочередно в наиболее крупных столицах Европы, но главной его резиденцией считался Париж.

Первый налет зоотавров застал Виктора Стефена в Лондоне. Взволнованные французы потребовали его немедленного возвращения в Париж. Англичане поворчали немного, но, понимая всю неуместность конфликтов в такой ответственный момент, уступили, и президент на аэромоторе перелетел в свою постоянную резиденцию, — роскошный дворец в Булонском лесу, выстроенный лучшими инженерами Европы.

Несмотря на свою необыкновенную тучность (он весил 115 кило), Виктор Стефен проявил в эти роковые дни совершенно исключительную энергию. Дни и часто ночи напролет совещался он с представителями власти и всевозможными специалистами о мерах спасения от внезапно нагрянувшей беды, председательствовал в многочисленных комиссиях, посещал наиболее пострадавшие места, причем обнаруживал полное пренебрежение к своей личной безопасности. Парижане очень любили его и в последние дни дали ему прозвище «наш зоотавр», вкладывая в это прозвище гораздо больше любви, чем насмешки.