Генофонд нации - Владислав Виноградов

По его словам, выходило, что Светозар Петрович разыскивается в Венгрии за убийство. Которого не совершал, но теперь это не имеет значения. Значение имеет жизнь российских журналистов. Если она им дорога, – а такой красивой женщине надо жить и нарожать много-много детей, – то он, Этвеш, лично довезет их до гостиницы и проводит в аэропорт.

Потому что: «Воздух Будапешта может быть для вас очень опасным».

«Как для Светозара Петровича?»

«Если он жив, я его отыщу… Тело отыщу обязательно».

Машу передернуло – она отнюдь не желала, чтобы ее тело разыскивали венгерские полицейские. Ей представлялось, что ее телу в ближайшее время найдется лучшее применение. Ведь она должна выполнить поручение Светозара Петровича!

Отъезд группы НТК был похож на бегство. Но все же журналисты успели на скорую руку отснять сюжет о фиесте воздушных шаров. В аэропорту Этвеш провел их прямо к самолету, минуя таможенный контроль и пограничный досмотр.

Когда взревели двигатели «Боинга», Маша посмотрела в иллюминатор. Йожеф Этвеш стоял у края взлетно-посадочной полосы, ветер ерошил его седые волосы. Показалось, что голову полицейского окружает серебряный нимб.

Все было хорошо, но почему-то Маша не разжимала пальцы, намертво стиснувшие подлокотники кресла, пока самолет не оторвался от бетонки…

– Дамы и господа! – прозвучало в динамиках. – Наш самолет совершает посадку в аэропорту города Санкт-Петербург. Местное время семнадцать часов двадцать минут, температура – минус шесть…

В соседнем кресле Сулева невозмутимо потягивал из фляжки, «положив с прибором», по его выражению, на все имеющиеся на данный счет ограничения. Таким образом он готовился к встрече с родиной.

И Маша не выдержала, протянула руку, в которой удобная круглая фляжечка оказалась в сей же миг.

– Правильно, – одобрил Сулева. – Надо добить последние капли буржуазного напитка. Теперь буду пить только водку.

– Пожалей печень, – посоветовала Маша.

– Еще чего! Она же, сволочь, меня не жалеет! Иногда так прихватит!..

– А ты больше пива пей.

Спрятав в карман опустошенную фляжку, Сулева пообещал неукоснительно следовать этому совету. Ему все было по фигу, все как слону дробина.

Петербург встретил съемочную группу НТК пронизывающим ветром, холодом, слякотью, морозным туманом. Как все это могло сочетаться в одном флаконе, Маша Груздева, последние полтора года работавшая в европейском корпункте телекомпании, просто не могла понять. Оставалось принять сие в качестве данности. И – не удивляться. Ведь Россия, как в один голос твердили все там, в теплых, чистых, обжитых краях – феноменальная страна, затягивающая словно наркотик.

И среди ее новых знакомых из числа иностранноподданных действительно были чудики, «подсевшие» на Россию с ее жутким климатом, скверными дорогами, ужасными законами и непредсказуемыми людьми.

Ну, людей-то Маша как раз не забывала. Не могла забыть – ведь одним из них был ее оператор Дмитрий Никодимович Сулева, именуемый в обиходе Дим Димычем. В цивилизованных Европах он постоянно напоминал ей о России – всклокоченной бороденкой, неистребимым алкогольным душком и отвращением к глаженым брюкам.

«Штаны и бабы должны быть круглыми! – изрекал он в ответ на замечания Маши, что не совсем удобно являться, в частности в Европарламент, в брюках, никогда не знавших утюга. – А этим недоноскам и педрилам и так много чести! Им мои штаны до жопы, они на тебя пялятся, аж слюнки текут!»

«Педрилы» и «недоноски», то есть политики и государственные деятели разного масштаба, судя по их готовности отвечать на самые каверзные Машины вопросы, действительно высоко ценили роль журналиста в обществе. В отличие, между прочим, от страны, где Маша родилась и собиралась жить, несмотря на попранные кланом чекистов идеалы демократии.

Яркой звездочкой она прочертила европейский небосклон и вот залетела на пару дней в родные пенаты, встретившие неласково.

Мало того что погода была мама не горюй, так еще студийная машина «…не хватает искру, падла, Левик после кризиса экономит, всех на „Газели“ пересадил, мы стараемся, пашем, а они!..»

Последняя цитата была выхвачена Машей из эмоционального монолога, присланного за ними в аэропорт «Пулково-2» шофера. И она тоже содержала типично русскую логику: люди же стараются, а результат… Что результат, когда люди стараются!

Упомянутый в тексте Левик, он же Лев Борисович Кизим, был работодателем всех троих – шофера, с остервенением крутившего ключ в замке зажигания, Сулевы, уже разжившегося где-то бутылкой пива, и Маши, замерзавшей в холодном микроавтобусе.

В отношении Маши он, в смысле Лев Борисович Кизим, кроме профессионального интереса имел еще и другие притязания. Притязания определенного свойства, Машей в общем-то уже удовлетворенные, – иначе черта с два она попала бы на теплое и хлебное местечко в европейском корпункте, в царстве демократии и либеральных ценностей.

Но продолжения Маша никак не хотела. Как, впрочем, и расставаться с Европой, только вкусив от всех ее прелестей. Так что в известном смысле они с Левой были в одинаковом положении. В положении осла, которому показали аппетитную морковку, чтобы тот двигался определенным курсом.

Но решать предстояло Маше. И не далее как через пару часов. Лева ждал ее в студии, откуда они должны были поехать в «Мексиканский ресторанчик». Маша его помнила. Там подавали куриные крылышки столь термоядерно перченые, что отведавший их привставал со стула с выпученными глазами. Еще немного – и полетит!

Маша подумала, что с нее достаточно полетов, как во сне, так и наяву! Даже получается некий перебор. И глупо не воспользоваться поводом, чтобы…

– Слушай, Дим Димыч, ты не будешь против, если я тебя покину? Чего ради нам мерзнуть тут вдвоем! Возьму тачку, и …

– Я-то не буду, – перебил Сулева. – За полгода ты мне и так надоела. Но вот шеф захочет узнать, куда ты делась. Ведь ты едешь не на студию, угадал?

Маша предпочла не вдаваться в подробности:

– Я отзвоню ему на мобильник. А на студии мы с тобой встречаемся завтра. Часиков… в …надцать, с учетом разницы в часовых поясах.

Сулева недоверчиво хмыкнул, но тоже воздержался от комментариев. Они научились понимать друг друга без слов.

Маша ехала по темному городу в клубах морозного пара и гари из выхлопных труб разномастных тачек, сплошным потоком забивших все улицы, набережные, магистрали. Скрип тормозов, глухие удары столкнувшихся машин.

Февраль. Вечер. Час пик.

Измайловский проспект переметала нескончаемая снежная поземка.

– Здесь, пожалуйста!

Такси остановилось у большого четырехэтажного дома старинной постройки, выходящего фасадами на проспект и Фонтанку.

У подъезда вырастал из снега гранитный столб коновязи. Пережив революцию и войны, ветеран напоминал, что в XVIII–XIX веках здесь были солдатские казармы и квартиры господ офицеров лейб-гвардии Измайловского полка. В одной из них, как манны небесной ждущей своего покупателя и расселения коммуналке, жил Вадим Токмаков.

Старый друг. Больше, чем друг. К которому, однако, не подходило пошлое словечко любовник. И еще меньше – молодежное бой-френд.

Проходя во двор под низковатым каменным сводом, Маша, имевшая филологическое образование, вспомнила подходящее словечко из галантного XVIII века: конфидент. Но мигом отвергла и его. В лексике, которой пользовался Вадим, конфидент могло означать только «конфиденциальный источник». Следовательно, тоже не подходило.

Войдя в забитый машинами двор, Маша сразу выкинула из головы филологические изыскания. Во дворе происходило нечто более захватывающее. Вокруг дерева за автомобильной стоянкой собралась небольшая толпа, напоминавшая кружок любителей астрономии. Люди стояли, задрав головы вверх. А там, среди переплетения черных ветвей был человек. Впрочем, сейчас он напоминал скорее паука в центре сплетенной им паутины. Паука, который неуклонно приближался по тонкой ветке к отчаянно мяукавшей белой кошке.

Маша разглядела на шее испуганной твари пышный белый бант. Рядом подвывала старушенция в потертом пальто:

– Муся, Муся, деточка, держись крепче!

– А что ж ты за ней не следила, старая ведьма? – неласково поинтересовались в толпе зевак.

– Да как у вас язык поворачивается такое говорить! Она мне единственная родная душа!

Коротко хрустнула подломившаяся ветка.

– Гляди, сорвется парень – пенсию будешь ему платить! По инвалидности.

Сверху долетел короткий смешок.

– Ой, мне и самой-то не хватает. А Муся, деточка, собаки испугалась, да как порскнет на дерево, я и не удержала. И тогда этот молодой человек…

Стоявший рядом мужичок бомжеватого вида дернул Машу за рукав дубленки:

– Слыхала, мать? Вот вы все нудите: мужики – пьяницы, а мужик взял да пожалел старуху! Высоко, блин, скользко… Уж я-то знаю – мы с корешем как-то лазили за сорочьими гнездами…