Духовная грамота отшельника Иорадиона - Владимир Положенцев

Не дождавшись ответа, особист внезапно рассмеялся. Его смех походил на собачий кашель. Пока Пилюгин прочищал горло и вытирал слезы, Федор соображал. Откуда Пилюля пронюхал про похмельное зелье? Или это совпадение? Ильинична ничего не говорила, что показывала черновик мужа кому-то еще. Да уж, весело, сначала кожаный свиток старца, а теперь Пилюгин собственной персоной. Многовато для одного утра.

Майор привел себя в порядок, извинился.

– Не обращайте внимания, Федор Иванович, я одну историю касательно эликсира припомнил. Когда я был еще маленьким, у нас возле дома татарин ножи точил. Приходил во двор с наждачным кругом рано, часов в семь и кричал: «Ножа точу, как коса будет! Ножниц точу, как бритва будет!». Попутно приторговывал всякой дрянью: пугачами свинцовыми, помадой, одеколоном и, что интересно, эликсирами. Причем от всего – и от сердца, и от слепоты, и от облысения. Мало кто верил в чудодейственную силу его снадобий, но иногда все же их покупали. И вот как-то наша соседка тетя Тамара приобрела у татарина эликсир для «настоящих мужчин». Влила мужу в грибной супчик. Ну, и любимому коту Гошке из его тарелки плеснула. Муженек, как всегда с аппетитом умял свою порцию. Кот Гоша тоже вылезал свое блюдце до блеска. А через минуту закатил глаза и рухнул, под стол. Соседка в крик. Скорая, милиция. Татарину заломили руки, потащили в околоток. И тут Барсик из подъезда выходит. Довольный, на солнышко щурится. Оказалось, мусульманин пузырьки перепутал. Вместо «капель любви», продал тете Тамаре сильное снотворное. Смешно?

История Арбузова не развеселила. Пять лет назад знакомые мужики из МТС тоже перепутали пузырьки. Вместо этилового выпили метиловый спирт. Шесть трупов, двое ослепли.

Не добившись от фермера перемен в настроении, Пилюля перешел к решительным действиям. Он подхватил Федора под мышки, поднял с земли.

– Ваш дом, кажется, вон за теми ивами? Так пойдемте, Федор Иванович, я, надеюсь, вы меня приглашаете? Коробочку свою не забудьте.

Опять не дождавшись никакого ответа, Пилюгин забросил на плечо зеленую спортивную сумку, сам взял Федоровскую картонную коробку, и улыбнулся той своей близорукой улыбкой, которая еще недавно приводила в шок полковых офицеров. Глаза же особиста не улыбались никогда.

Пока шли к дому, отставной майор молол всякую чепуху. Утверждал, например, что у коров всегда хороший аппетит оттого, что они не знают, что рано или поздно их пустят на колбасу. Федор не вникал в трескотню Пилюли.

Какого черта он приперся, как узнал, где я живу? Впрочем, для чекиста это не проблема. И все же.…Ладно, приехал, так приехал, значит, есть дело. Будет, о чем поговорить, чем заняться. А то совсем плесенью покрылся.

Расположились во дворе дома, под старым вязом. Федор любил этот уютный уголок, где лет десять назад поставил крепкий дубовый стол и вкопал две длинные лавки. Для Пилюгина он принес из маминой комнаты обитое красной материей, простенькое кресло. Все же гость.

Майор снял плащ, повесил на ветку. Очки убрал в передний карман сумки. Из нее же достал полбатона докторской колбасы и банку шпрот. Покопавшись, с самого дна сумки вынул пузатую бутылку пятизвездочного армянского коньяка и плитку шоколада. Федор сходил за стаканами, а по дороге нарвал на грядке огурцов. Их сарая прихватил жирного копченого леща.

Выпили молча, словно старые друзья, которым есть о чем вместе помолчать.

После второго стакана Пилюгин раскраснелся, блаженно откинулся на спинку кресла.

– Все! Никуда больше отсюда не пойду. – Владимир Семенович зажмурился, вытянул под столом длинные, худосочные ноги. Закурил. Пустил несколько вращающихся колечек, вдруг спохватился. Снял тяжелые, остромысые ботинки, синие носки, бросил все под дерево.

Оставшись босиком, интенсивно задвигал опревшими пальцами. Арбузов невольно принюхался, но ничего не почувствовал.

– Хорошие у вас места, Федор Иванович, – сказал майор, обводя окрестности прищуренным взглядом. – Всю жизнь мечтал жить в глуши, один, на каком-нибудь необитаемом острове, как Робинзон Крузо. Роман Дефо считается детской книгой, но я его регулярно перечитываю. В нем великая философия. Человек самое одинокое существо на земле, потому что эгоистичен до последней своей молекулы. Хуже леопарда. Например, мы только думаем, что если кого-то любим, то делаем тому благо. На самом деле мы пожираем энергетику другого мира, иной галактики. Для того, чтобы наша вселенная под названием «я» постоянно расширялась и крепла.

– Вы зачем приехали? – неожиданно для самого себя грубо спросил Федор.

Владимир Семенович не удивился вопросу, потому что, конечно, ждал его. Прикурил новую сигарету об окурок, разломил его пополам, затушил о фильтр, обсыпав бежевые хлопковые слаксы тлеющим пеплом.

– Мне нужна ваша помощь, Федор Иванович, – особист разлил остатки коньяка по стаканам. – Вы в округе всех и вся знаете, поэтому мне без вас не обойтись. Оторву вас на время от фермерского хозяйства. Не бесплатно. Если вы согласитесь, разумеется.

Майор запустил руку во внутренний карман вельветового пиджака. Федор подумал, что он достанет кошелек, но в руках Пилюли оказалась расческа. Он поправил редкие льняные волосы на макушке, продул гребенку, из которой полетела крупная перхоть, вопросительно посмотрел на Арбузова.

Парень лишь махнул рукой, вздохнул:

– Какое, к дьяволу, фермерское хозяйство. Не видите разве, что творится? Разруха, почище коллективизации. Так для чего я вам понадобился?

– Давай на «ты», Федор, ладно? Все же служили в одном полку, одним делом занимались. И разница в годах у нас не такая уж большая. А через сто лет ее и вовсе незаметно будет.

Кивнув, Федор взял за горлышко бутылку, с сожалением посмотрел на почти пустое дно. Особист понимающе кивнул, вытащил из спортивной сумки еще одну бутылку «армянского».

– Я сейчас расскажу тебе одну историю, только, пожалуйста, не перебивай. Она может показаться невероятной, но в ней все правда. И, главное, не подумай, что я… не в своем уме.

– Ничего, у нас психушка рядом, есть куда обратиться, – впервые за это утро улыбнулся Арбузов.

– Да, да психушка. – Владимир Семенович задумчиво выпустил струйку дыма в свесившегося с ветки на тонком канатике паука. – Итак, слушай.

В пятидесятых годах мой отец был начальником областного управления МГБ. Сразу после смерти Сталина его арестовали и дали пятнадцать лет. Теперь неважно за что. Отец отсидел от звонка до звонка. Он не попал ни под одну амнистию – ни после расстрела Берии, ни с приходом к власти Брежнева. Вышел из тюрьмы (сидел он именно в тюрьме, а не в лагере) совершенно раздавленным, потерянным человеком. Сначала не видно было никаких признаков психического расстройства, но со временем, особенно после того как начал крепко выпивать, стал рассказывать про какого-то отшельника Иорадиона с Гадючьего острова. Просил положить его в Ильинскую психиатрическую больницу и говорил, что он подобно Графу Монтекристо, сказочно богат. Мы с матерью к отцовским приступам относились с пониманием – пятнадцать лет в советской тюрьме – не шутка. Хотели даже положить в больницу, но все не решались. Приблизительно, раз в две недели вызывали из районной поликлиники знакомого врача, и он за деньги делал отцу успокаивающие уколы.

После армии, я решил поступать на журфак. Но однажды вечером, за неделю до экзаменов, раздался телефонный звонок. Приятный мужской голос представился полковником КГБ и предложил мне подать документы в Высшую школу Комитета государственной безопасности.

Отец, узнав об этом звонке, так разнервничался, что у него прихватило сердце, пришлось вызвать скорую помощь. Утром полковник снова позвонил. Я сказал, что с детства мечтал стать журналистом и работать в КГБ не имею никакого желания. Тогда неизвестный мужчина в приказном порядке велел приехать мне на Лубянку.

Со мной беседовал некий полковник Евстигнеев. Он долго меня уговаривал, а потом неожиданно спросил: «Вы хотите, чтобы у вашего отца случился еще один сердечный приступ? Могу устроить». Я так перепугался, что согласился на все. Евстигнеев строго настрого запретил мне говорить отцу, что я разговаривал именно с ним. Тогда я не понимал почему, но через много лет выяснилось, что когда-то Александр Карлович Евстигнеев служил у моего отца адъютантом и.…Ну дальше детали, я их опущу. Словом, так я стал армейским контрразведчиком.

Пилюгин встал из-за стола, подошел к вязу, обнял широкий ствол дерева, припал к нему лбом. Федор подумал, что особиста развезло, но тот вполне твердым языком продолжал:

– Как-то, в конце мая ко мне в полк приехал отец. Я очень удивился – обычно раз в две недели я сам навещал родителей. Отец увел меня в лес, и мы долго с ним говорили. Для меня тогда впервые стало ясно, что его рассказы об отшельнике Иорадионе – не фантазии больного человека. Скажи, Федор, живет или жила у вас в деревне некая Анастасия Ильинична Налимова?