Диета старика - Павел Пепперштейн

Роза, цвети!

Роза, роза, роза, цвети, цвети, цвети, цвети, роза, цвети! Цвети же, о,

роза, цвети же, цвети же, цвети! Цвети же, цвети, цвети же, цвети, цвети, о

роза! Цвети, цвети, цвети, цвети, цвети, цвети, цвети, цвети, цвети, цвети,

цвети, цвети, цвети, цвети, цвети, цвети, цвети, цвети, роза!!! О, цвети, о,

цвети, о, цвети, о, цвети, о, цвети, о, цвети, о, цвети, о, цвети, о, цвети,

о, цвети, о, цвети, о, цвети, о, цвети, о, цвети, о, цвети, о, цвети, о,

цвети, о, цвети, о, цвети, о, цвети, о, цвети, роза, цвети, цвети, цвети,

цвети, цвети, цвети, цвети, цвети!!!

Ветер, играй!

Ветер, играй же, о ветер, играй же, играй, играй!!!

Ветер, играй, играй же, ветер!

Ветер, играй, играй, играй, играй, играй, играй, играй, играй, играй,

играй, играй, играй, играй, играй, играй!!!

Луна, сияй!

Луна, сияй, сияй, сияй, сияй, сияй, сияй, сияй, сияй, сияй! О, луна,

сияй, луна, сияй, луна, сияй, сияй, сияй, сияй, сияй, сияй, сияй, луна,

сияй! Сияй же, сияй, о луна, сияй, луна, сияй, луна, сияй, сияй, сияй, луна,

сияй, сияй, сияй, сияй, луна, сияй, сияй, сияй, сияй, сияй, луна, сияй,

сияй, сияй, сияй, сияй, сияй, сияй, сияй, сияй, сияй, о луна!

Птица, лети!

Птица, о птица, лети, лети, лети, лети, лети, лети, лети, лети, лети,

лети, лети, лети, лети, лети, лети!

Лети, лети, лети, лети, лети, лети, лети, лети, лети, лети, лети, лети,

лети, лети, лети, лети, лети, лети, лети, лети, лети, лети!

Птица, лети же, о птица, лети же, лети же, лети же!

Лети, лети, лети, лети, лети, лети, лети, лети, лети, лети, лети, лети!!!

Птица, о птица, ну лети же, лети же, о лети, о лети, о лети, о лети, о

лети, о лети, о лети, о лети, о лети!!!

Птица, лети, лети, лети, лети, лети, лети, лети, лети, лети, лети,

лети, лети, лети, лети, о птица!!!

Ольберт читает медленно, отчетливо, как машина, делая аккуратные продолжительные паузы между предложениями. Иногда его словно бы сводит судорогой, но это ни на йоту не нарушает ясный ритм чтения. Он читает громко, все громче и громче.

Последнюю часть ("Птица, лети!") Ольберт выкрикивает из последних сил. Он просто орет. Лицо его багровеет, по телу пробегают конвульсивные вздрагивания, однако в глазах нет даже тени экстаза, ничего, что хоть сколько-нибудь напоминало бы транс. Видно, что ему нехорошо. Ротик его искажается гримасой отвращения. Он давится. Наконец, не остается никаких сомнений, что его сейчас вырвет.

Одна из тройняшек быстро подносит ему огромную гранитную пепельницу в форме морской раковины. В ту же секунду Ольберт начинает блевать. Несмотря на неаппетитность этого зрелища, гости смотрят на него как завороженные. Он блюет так заразительно, что некоторые зрители вынуждены подавлять рвотные позывы - эти кисловатые тягостные волны, поднимающиеся из телесных глубин. Но никто не отворачивается. Наконец, пестрый поток иссякает. Девушка выносит чашу. Она идет так быстро, что изумленному старику приходится резво отскочить, чтобы она не прошла прямо сквозь него "с этой мерзостью". Краем глаза он успевает увидеть мраморную блевотину в раме из гранитных прожилок, и почему-то в этой мозаичной луже плавает железный грузовичок, принадлежащий Китти. Из пестрого болота торчит, как после крушения, яркий красный кузов и синее ребристое колесико. Непонятно, как он туда попал.

Ольберт растерянно оглядывается, вытирает рот платком. Он вроде бы смущен - если не притворяется, конечно.

- Извините, - произносит он, запинаясь. - Какой-то незапланированный катарсис. Должно быть, я слишком нервничал. Или это молоко… А может быть… Говорят, такое очищение связано с истиной. Может быть, так бывает, когда наконец удается, после долгих мучений, сказать правду. В любом случае, прежде чем я прочту вторую часть "Черной белочки", придется сделать небольшой антракт. Мне необходимо переодеться. Прошу прощения. Действительно, и полярные олени, и северное сияние - все они непотребно забрызганы.

12

Во время антракта гости непринужденно рассыпаются по дому, как гранатовые бусы с порвавшейся нитки. Старик осторожно входит в анфиладу маленьких курительных комнат, оснащенных диванами и гранитными пепельницами.

В первой курительной темновато, здесь курит какая-то пара.

- Кто эти хорошенькие тройняшки? Раньше я их не видела, - тихо спрашивает тяжелый женский голос.

- Пассии Ольберта, - отвечает мужской голос (естественно, тоже приглушенно). - Сестры Райевские: Соня, Анастасия и Кэролайн. Происходят из семьи русского военного. Семья была в трудных обстоятельствах, и одну из девочек, еще в младенчестве, отдали на воспитание другим людям. Она росла в Англии, отсюда и английское звучание ее имени - Кэролайн. Соня и Анастасия не знали о существовании третьей сестры: мнили себя двойней. Чрезмерная мягкость одной из них послужила причиной ее раннего душевного заболевания: девушка считала себя отражением в зеркале. Уже в 11 лет она в первый раз попала к нам в клинику. Второй раз в возрасте двадцати двух лет. Эти цифры говорят сами за себя. Выяснилось, что с раннего детства ее сестра, обладавшая властным характером, подчиняла ее себе, приучила откликаться на кличку "Эхо", заставляла повторять за собой все свои слова и жесты. Властная сестра мечтала об артистической карьере.

Но ее изнасиловал один ее знакомый - несмотря на властность, психика девушки была хрупкой, и она тоже оказалась в нашей лечебнице.

Обе бы ли изолированы, но окна их комнат выходили в один и тот же дворик - так, чтобы они могли видеть друг друга в окнах. Немедленно они возобновили свою "игру в зеркало". Целыми днями одна, стоя у окна, делала напыщенные жесты, воображая себя примадонной перед трюмо, раскланивалась, прижимая руки к груди, жеманно или растроганно улыбалась, делала вид, что роняет платок или перчатку. Ее несчастная сестра в своей комнате напротив тщательно повторяла за ней эти каскады нелепых гримас, ведь она была "отражением". Иногда им удавалось достичь подлинной синхронизации, хотя их разделяли стекла, решетки и цветник. Мы с коллегами любили наблюдать за "балетом", сидя в цветнике.

Этот случай описал Бимерзон.

Соня и Анастасия казались совершенными копиями друг друга, но… но одна из них была девственница. На этом тонком различии между близнецами Бимерзон попытался построить свою терапевтическую версию: он стал культивировать это субтильное различие в сознании сестер. "Девственная плева должна разрастись, - говаривал он, - она затянет зеркало матовой пленкой, она спрячет сестер друг от друга". Однако вскоре мы узнали о существовании третьей сестры. Написали в Лондон. Она приехала. Ее появление заставило пошатнуться болезненный, но сформировавшийся и стройный космос двух сестер. Если бы она была пациенткой или психиатром, то у нее еще были бы шансы вплестись в их узор… Но Кэролайн абсолютно нормальна. Она, правда, врач, но не психиатр, а ухогорлонос. Принцип двойственности треснул, и все расстроилось. Тут-то и появился Ольберт. Его привел Бимерзон, они ведь друзья. Вы сами знаете: любовь - превосходный медикамент. Ольберт влюбился в тройняшек, те ответили взаимностью. Соня и Анастасия быстро пошли на поправку. Вскоре мы выписали их. Сейчас они готовятся к браку вчетвером.

- И что же, вы считаете, они исцелились окончательно?

- Трудно сказать. За Анастасию я не беспокоюсь. Но Соня… Первый раз она попала к нам в одиннадцать лет. Одиннадцать это, так сказать, "отраженное одиночество". Затем в двадцать два года. Двадцать два это "отраженная двойня". Что будет, когда ей стукнет тридцать три? Ведь тогда вся тройня окажется "отраженной". Правда, это будет не скоро, но… К тому же Ольберт скоро устранит своим пенисом ее девственную плеву, на которую так надеялся Бимерзон. В сорок четыре года она сможет отразить весь их брачный квартет, вместе с Ольбертом, если их союз, конечно, сохранится до тех пор. В пятьдесят пять лет…

Старик, равнодушно пожимая плечами, раздвигает тяжелые толстые шторы и проходит в соседнюю курительную. Здесь светлее, и к запаху табака отчетливо примешивается запах марихуаны. Одинокий курящий сидит в углу дивана с маленькой трубкой. Это министр словесности. Он рассматривает блокнот, куда на скорую руку занесены какие-то цифры.

- Оказывается, чтобы управлять словесностью, нужны не буквы, а числа? - спрашивает старик. Никакой реакции. Министр даже не поднимает изможденное лицо, наполовину скрытое длинными волосами. Хозяин дома снова пожимает плечами и проходит дальше. Остальные курительные пусты. Только пепельницы и диванчики, диванчики и пепельницы.

13

Ольберт переоделся. Теперь он в строгом черном костюме, в белой рубашке. Он поменял даже очки: прежние были маленькие, расхлябанные, оправленные в золото. Сейчас на нем крупные очки в солидной, темной оправе. Это снова наводит на подозрение, что и рвота, и переодевание были придуманы заранее. Изменилась и манера чтения, даже голос.