Чужие камни Ноккельбора - Сергей Буридамов

Лицо Наровицы и Быши, приспособленное кикиморами вместо собственных морд, все еще стояли в его глазах. Однако дрожь прошла. А вместо нее нахлынуло на Векшу лихорадочное веселье. «Не сожрали меня твари. Живой буду! Даже страхолють проклятая знает, что волю Могильной Хозяйки выполняю! И никто меня теперь не тронет!» – лихорадочно и возбужденно повторял он про себя. А затем радостно топнул по полу и приосанился.

Мгновение… и толстяк уже радостно отплясывал по темной горнице, задорно стуча пятками по гулкому деревянному полу. Над головой размахивал он сорванной рубахой. Дико и счастливо принялся Векша распевать песню-считалочку «Мора, Морана», знакомую всем рядовичам с детства.

Гой, Матерь Мора!

Вей, Мора Матерь!

Покачай нас, Мора Матерь!

Провожай нас, Мора Матерь!

Скакал он и орал до тех пор, пока не запрыгнул в лужицу дождевой воды, оставленной Кикиморами. Подскользнулся, ахнул и растянулся на полу. Однако боль от ушиба не могла заглушить биение жизни, которое поглощало его.

Сказка о Кикиморе

Дед Возгарь принял от дочери тарелку с пустыми щами и, не торопясь, смакуя каждую ложку, начал поедать благоухающее варево. Дети сидели рядочком на прогретых за день досках пола и терпеливо ждали, пока старик доест. Вели себя тихо: кому захочется, чтобы его за ухо из избы вывели и без сказки оставили? А потому только пихались, чтобы усесться поудобнее, да возмущенно шептали: «Подвинься! Ишь, расселся…»

Наконец, дед насытился, облизал ложку, вытер усы и бороду. Благосклонно глядя на пащенков, нарочито низким и страшным голосом спросил:

– О чем, мелкие, сказку послушать хотите?

Ребятня начала оживленно перешептываться и советоваться, однако самый хитрая и пронырливая Горинка не стала дожидаться общего решения. Взяла да пропищала:

– Про страхолють хотим!

Возгарь глянул на нее с прищуром и, усмехнувшись, спросил:

– Это ж про какую страхолють рассказать? Пока не ушел Ночной Страх, много ее было всякой.

Горинка, смешно округлив глазенки, ляпнула:

– Про Кикимор.

– Кикимор? Ну, давайте про Кикимор, – подмигнул старик уже готовой всхлипывать от страха мелкотне. – Зла от них людям было уйма. Подъедали так, что даже косточек не оставалось. Особенно падаль любили. Утащат кого, загрызут и вокруг сядут. Ждут, значит, пока пахнуть не начнет.

Дети притихли. А дед продолжил:

– Сказывают, что эта история во времена первых князей произошла. Как повадился в одной промысловой деревне кто-то по ночам курей да гусей изводить. И капканы на него ставили, и собачьим дерьмом курятники да гусятники обмазывали, и обереги-змеевики вешали – все без толку. Ночи не проходило, чтоб двух-трех птиц не досчитывались.

И вот как-то баба одна вечерком решила воды набрать. Выходит, значит, во двор и к колодцу идет. Подходит, ведро туда опускает, а из колодца свист доносится. Испугалась баба; мужиков позвала. Мужики собрались, камешков в колодец покидали – ну, чтоб голос подал кто. Слышат – и точно: кто-то в воде плещется. Всяк знает – собака и кошка свистеть не умеют. Позвали деревенского волхва. Тот в колодец смотрит и говорит: «Это страхолють провалилась и выбраться наружу не может. Оставьте колодец в покое – ночью за ней свои придут и вытащат».

Мужики послушались вроде, но бабы их подначивать принялись: «Больно вы трусливые стали, мужики! Нет бы страхолють прибить и всем остальным нечистям лесным в указку на частокол повесить. Пусть знают, как к нам по ночам в деревню шастать и курей воровать!» Мужики думали-думали, а бабы все трещали-трещали. Надоело мужикам их слушать да и ночь уже не за горами была. Ладно, говорят, прибьем его и на частокол посадим. Принесли лук со стрелами. Да не с простыми наконечниками, а из красного железа, что против нечисти помогает. Кузнец лук взял и пристрелил страхолють. Достали из колодца. Смотрят, надивиться не могут: дохлятина какая-то мелкая. Вся сморщенная да жалкая. Понесли волхву показывать, чтоб сказал, что за тварь, а тот двери не отпирает и орет на них матом. Ну, долго не рассусоливались: голову страхолюти отрубили да к частоколу приспособили.

Пару дней все тихо было. Птицу больше не трогал никто. А на третий день случилась беда. Баба та, что страхолють в колодце нашла, детей своих в домой ужинать позвала. Зовет-зовет, а они не отвечают. Вдруг смотрит, с улицы в окно глядят сынки ее и молчат. Как она на них напустилась – и так, и сяк их ругает. А они только смотрят, глаза выпучили и ничегошеньки не говорят в ответ. И только приноровилась их за уши схватить да в дом втянуть, как увидела такое, отчего выть начала. То не мальчонки ее были. Сверху-то, конечно, лица детские, а вот то, что после шеи начиналось – страхолють. Тут Кикиморы (а это они были) в дом впрыгнули разом и бабу ту разорвали. Потом только прознали, что Кикимора свою морду прячет, а принимает облик того, кого последним пожрала.

На крики соседи сбежались – глядь, а в избе все кровью да желчью перемазано, а нечисти уже и нет как нет. Мужик, чья баба и детишки были, в ту ночь поседел и умом тронулся. Завопил, словно зверь дикий, схватил копье да в лес убежал. Страхолють искать. Хотели охочие люди за ним пойти, но догнать его не смогли. Так и сгинул в лесах.

С тех пор деревня та пустеть начала. Раньше ведь как было: Кикимора птицу ела и довольной через это становилась. Людей не ела. А теперь стала людишек прихватывать. Ночь прошла – одного-двух нет. Еще одна – глядь, уже семья пропала. И чего только деревенские не делали: и костры всю ночь жгли, и в одной хате все вместе ночевали. Ничего не помогало. Вот ночью у дверей стоит мужик с топором, детишек караулит. Вдруг свистнет что-то – и нет его.

И взмолились тогда сельчане; стали просить волхва, чтобы усмирил страхолють. А он им: «Говорил я вам „отпустите“? А вы по-своему решились поступить. Теперь Кикимора мстить будет».

Но после того, как внука его из рук матери страхолють вырвала, согласился. Весь день готовился: посыпал вокруг частокола пепел от священного костра да обереги вешал. Говорит: «Ночь когда наступит, встаньте все, кто еще живой остался, вокруг меня. Я буду заговор произносить, а вы за руки возьмитесь, слушайте и повторяйте за мной. Будем у Кикимор прощения просить да молить, чтобы оставили деревню в покое. И вот главный зарок: чтобы не творилось вокруг, ничего, кроме заговора, не говорите и круг не разрывайте». Почесали затылки селяне да согласились.

Когда ночь пришла, встали все в круг да начали за волхвом заговоры повторять. Час стоят, два стоят. И тут видят – полезли из-под земли у частокола Кикиморы. Много их было, и у каждой лицо человеческое. А сами жуткие – свистят, когтями скрежещут, хвостами трещат. Крутятся вокруг сельчан, но не нападают. Люди за руки держатся, плачут, ибо лица у Кикимор родные, свои. И все бы ничего закончилось, и, может, помирились бы с нечистью, но баба одна, что дочку потеряла, не выдержала, закричала, круг сорвала и побежала прямехонько к Кикиморе, которая личико ее дочки на себя нацепила. Подбежала к страхолюти и давай ее целовать, обнимать и причитать: «Родная ты моя кровинушка! Не отдам тебя никому!» Так круг и разорвался. Даже волхв от страха замолчал. А Кикимора, которую баба целовала, хвать когтями – и кишки ей наружу выпустила. Тут и остальные твари на нее набросились и сожрали на глазах у всех деревенских. А затем исчезли, словно не было никого.

Наутро собрали люди все пожитки свои да оставили деревню. Говорят, пока шли из лесу в город, почти всех ночью нечисть пожрала. Только волхв да пара семей до жилых мест добрались. А там уж Кикиморы от них отстали. Сказывают, что не любила эта страхолють далеко от своих нор уходить.

– Дедушка, – шепотом спросил Грудень – самый старший из замерших от страха детишек, – а расскажи, куда кикиморы делись?

Возгарь хмыкнул.

– Так ведь и не знает никто. Просто взяли да ушли, как и вся остальная страхолють. Говорят, под землей спят, в норах глубоких. Уж сколько столетий никто их не видывал. Будем молить, мелкие, Светлых Братьев и Темную Сестру, чтобы дальше спали. Ибо нам, роду людскому, от каменноликих хватает за милу-душу, а если еще и страхолють вернется, то совсем плохо станет.

Глава VIII

Векша чертыхнулся. Прямо посреди тропы развалилась огромная, заполненная мутной водой, яма. Пятая по счету, что встретил он за день. Подросток уныло вздохнул, поднял с земли сосновую шишку и швырнул ее прямо в зияющую в земле дыру. Жижа бултыхнула, принимая в себя нежданный подарок. «Ну, вот, снова через кусты продираться, чтобы ее обойти» – мрачно подумал он. – «Всю рубаху в клочья порву, а ведь еще суток не прошел».

Векша огляделся по сторонам: по правую руку от него за стеной густопроросшей ивы журчала речка, а по левую – рос себе плотный и высокий кустарник, за которым темнела густая чаща. Когда-то здесь была тропа, по которой частенько хаживали рядовичи. Прибрежный кустарник да молодые деревца заполонили когда-то славно утоптанную дорогу. Однако Векша так боялся заблудиться в лесу и не найти потом речку, что не решался идти чащей. «Без Узлы я Плескаву потом не отыщу ни в жизнь!» – думал он, упрямо продираясь сквозь окаймлявшие речной берег рощицы и заросли. А теперь вот – снова яма. И откуда они только берутся?