Девятый Замок - Хаген Альварсон

Ругин буркнул:

— Иди, обрадуй Свена, ибо недолго ему ждать моей смерти.

И вышел, бормоча что-то под нос. Люди спешили уступить ему путь и не попасть под взор цвета грозовой тучи. А Корд'аэн О'Флиннах сидел за кружкой сидра один и смотрел ему вослед. Улыбка блуждала на его устах, но в глазах не было радости.

— Снорри, сын Турлога, позволишь ли угостить тебя? — спросил сид. — Ведь я тебе обязан!

— Отнюдь, — отвечал Снорри. — Не думаю, что тебе угрожала опасность. Да и, честно сказать, здесь приличному человеку угоститься нечем. Но ежели таково твоё желание, я мог бы с тобой побеседовать.

Страшно было сидеть за одним столом с яснооким пришельцем. Казалось, ещё слово, ещё миг — и великий ветер подхватит тебя, и ввергнет в древнюю бездну, из которой нет возврата. Внутри всё холодело от страха и восторга — словно несёшься на лыжах с горы, или ведёшь лодку сквозь самое око бури, или ступаешь по краю ледника…

— Скажи, пивовар, зачем ты это сделал? — спросил Корд'аэн. — Тебя могли зарубить.

— Быть может, и могли, — отвечал Снорри безмятежно. — Да только кто-то ведь должен был выйти, не так ли?

— Раз уж ты отказался от дара, позволь поблагодарить иначе. Ты можешь задать мне один вопрос, на который я отвечу правду. Подумай хорошенько, Снорри!

Сердце ёкнуло. Сколько вопросов, толкаясь, полезло на язык! О многом хотелось спросить чародея: кто он таков, откуда, зачем пришёл сюда, почему Свен приказал ему убить, правда ли то, что рёк Ругин о вердах… ну и по мелочи: каковы будут цены на солодовый ячмень, привезут ли сельдь на торги, когда настанут первые заморозки? Но Снорри не спросил ничего. Видать, вещие фюльгъи подсказали ему промолчать. Сын Турлога молвил:

— Пожалуй, я задам этот вопрос позднее.

Корд'аэн покачал головой.

— Хитёр бобёр… Ладно же, дай хоть погадаю тебе.

— На ладони? — криво усмехнулся Снорри.

— На чаше с кровью.

— Мне своей крови жалко.

Корд'аэн указал на стеклянный стакан, который Снорри сжимал в руках. Только тут пивовар увидел, что стекло треснуло под напряженными пальцами и взрезало кожу. Кровь медленно таяла в сидре.

— Дай-ка сюда свой стакан, — попросил друид.

Потом начал всматриваться, вертел посудину, и неприятно каменел его взгляд. А после друид оттаял лицом и усмехнулся.

— Правду рёк тебе Ругин. Наплачешься ты со своей невестой.

Снорри нахмурился.

— Никто не просил тебя совать нос… — начал он сердито, но друид просто перебил:

— Это будут слёзы радости.

— Хоть и мало веры твоим словам, Корд'аэн, всё же будь моим гостем, — улыбнулся Снорри. — Ибо моё пиво — свежее, чем тут…

…Так началась их дружба. Корд'аэн иногда наведывался, и они пили, курили трубки и говорили о всякой всячине. Люди стали побаиваться Снорри, ибо тот знался с колдуном. Снорри лишь посмеивался.

Он и думать забыл о том вопросе, который задолжал ему Корд'аэн.

Проклятие старосты сбылось. Ругин умер в начале лета. Люди удивились, что альдерман превзошёл колдовской силой гальдрара. Иные, правда, поговаривали, что колдовской дар Свена тут ни при чем, просто у старосты была в знакомых банда грэтхенов, коим ничего не стоило тайком убить ведуна. Свен никак не мог пресечь тех сплетен, однако люди не слишком им верили. Говорили — так или иначе, а противный бесполезный старикашка мёртв, поделом ему, и что за беда, если его жизнь оборвало не проклятие старосты, а нож-кишкодрал убийцы? Многие радовались его смерти, ибо никто не стал бы мешать выгоде.

Надо сказать, что Ругин остался непогребённым. Он жил один в каменной круглой башенке на отшибе, как и положено чародею. Никто не решался войти в его дом. Даже Грам Гримсон, слывший самым отважным из жителей Норгарда, долго стоял перед закрытой дверью, не смея сделать и шаг вперед. Говорили, колдун уже более трёх недель не выходил из башни. Никто не заметил бы — если бы вороны не обсели деревья окрест и не каркали так противно. Видно, хотели забрать с собой душу колдуна. А душа, говорили люди, всё ещё в башне, взаперти.

Грам хоть и вызвался открыть двери обители Ругина и убедиться, что он мёртв, никак не решался. Там, за запертой дверью, во тьме под толщей камня, наверняка притаился драугр — кровожадный мертвец, бледный до синевы, ждущий жертву, что сама войдёт к нему и посмотрит в его пустые глаза… Грам мялся, краснел и бледнел, сжимая черенок ножа-оберега, и неведомо, сколько ему ещё так стоять, если бы не появился Эльри.

— Драугр? — весело спросил он. — Эка невидаль! Главное — отрубить ему голову, приставить к заднице и в таком виде закопать! Мы некогда этим баловались…

— Не до смеха, Бродяга, — отвечал Грам. — Есть там драугр или нет, это полдела. Только могила колдуна — всегда проклятое место.

— Добро, — сказал Эльри, не улыбаясь. — Войдём туда одновременно.

Народ затаил дыхание, когда Грам и Эльри коснулись двери и исчезли во мраке. Какое-то время — пять минут, а может, пару часов — их не было видно. Ни звука не доносилось из башни. Солнце замерло в небе, ветер не дышал, не двигались воды Андары. Наконец они вышли — сперва Эльри, ухмыляясь и пошатываясь, точно пьяный, и мутный был его взор. А после — Грам, сын Грима. Люди ахнули: усы воина стали белее, чем лицо мертвеца.

Грам затворил двери и молвил:

— Ругин умер. Расходитесь, добрые господа.

Таким был его голос, что никто не ослушался. А вороны разразились радостным карканьем и взвились в небо. Деревья облегчённо простонали, а птицы, расправив крылья, неслись прочь, из мира в мир, и Ругин Гальдрар был среди них.

Никто никогда так и не узнал, что же видели Эльри и Грам в хижине мёртвого колдуна.

5

"Под дубом" гудело, фыркало и шумело.

Эльри с купцом очень быстро ударили по рукам. И теперь наши лесорубы лихо отплясывали со своими жёнами и невестами под музыку местных спиллеманов. Купец же и его люди хлестали пиво, как не в себя, и резались в кости со стариной Эльри. А я подсчитывал свою долю и разглядывал алма. Дело это имело нехороший душок. Я, как и многие, плохо верил, что этот человек прошёл вверх по Андаре много роздыхов только чтобы по дешёвке взять леса. То ли на Юге так плохо с древесиной, то ли ему надо много и быстро, и денег мало… Меня не должно бы это беспокоить — а вот тревожно было на сердце, и хмель не слишком веселил…

Впрочем, не я один был встревожен в тот вечер: Этер Хольд тоже незаметно хмурился, поглядывая на гостей. Что-то беспокоило пожилого трактирщика, чего-то он не учёл, стремясь угодить гостям…

— Слышишь? — бурчал он тихо. — Свирельщик фальшивит. И скрипач тоже… Кто этих ослов беременных учил?..