Повелитель звуков - Фернандо де Без

Если бы все, что о нем говорили, было чистой правдой, то этот человек, по крайней мере, семь раз умирал и воскресал из мертвых. Но судя по всему, во всех этих рассказах, как и во многих других, разлетавшихся гулким эхом в стенах школы, крупицы истины были обильно сдобрены самым невероятным и беззастенчивым враньем, на какое только способен детский разум. Ходил еще один слух: якобы Красавчик Франц приходится то ли сводным братом, то ли незаконнорожденным сыном самому господину директору. В эту небылицу свято верили даже самые закоренелые скептики. При одной мысли о том, что господин директор, истязавший учеников ради прекрасного, сам не смог породить ничего, кроме отвратительного монстра, детская душа трепетала от злорадства. Но о подлинной причине, по которой Красавчик Франц находился в школе, оставалось только догадываться. Кому как не вам, святой отец, знать, что причины, побуждающие людей действовать вопреки своему эстетическому чутью, едва ли поддаются разумному объяснению.

В первую пятницу месяца мне, наконец, приоткрылась правда, которую так тщательно скрывали от нас учителя. В тот вечер нас по обыкновению построили во дворе перед главным корпусом. Господин директор прохаживался между рядами, словно генерал, проверяющий войско перед решающим сражением. Несколько дней назад кое-кто из мальчиков видел, как он бродил по двору, ковыряя носками ботинок снег и расшвыривая по сторонам гнилую листву. Казалось, он возбужден и чем-то встревожен. Во время проверки он то срывался с места и убегал в церковь, то возвращался обратно. Бродил по двору, а потом возвращался и вновь вглядывался в лица учеников, словно не зная, на ком остановить свой выбор. Но в тот вечер господин директор был самим собой — решительным, твердым, уверенным в своем праве карать и миловать. Все догадывались, ради чего нас собрали: одному из нас должно было повезти. Тех, кто уже успел отличиться и снискать благосклонность учителей, поставили в первый ряд; они были первыми претендентами на место в особом хоре. Наконец, господин директор принял решение:

— В этом месяце лучше всех проявил себя Ганс Цвейг.

Ганс, двенадцатилетний мальчуган из Штутгарта, расцвел от радости, услышав свое имя. Господин директор подал ему знак выйти из строя, а когда тот подошел к нему, положил ему руку на плечо и развернул лицом к нам:

— Можете поздравить своего товарища. Сегодня он переходит в особый хор. — А потом добавил, обращаясь к Гансу: — Соберите свои вещи и приходите ко мне. Я буду вас ждать. Сегодня ночью вы переезжаете в другой корпус.

Ганс с торжествующим видом взглянул на бывших товарищей. Он наслаждался мигом мимолетной славы, ловя на себе завистливые взгляды товарищей, небрежно отвечая на поздравления, в которых сквозила едва скрываемая фальшь.

После ужина, когда мы уже отходили ко сну, я лежал в постели и думал о своем голосе, грезил о том дне, когда я впервые выйду на сцену театра. Я никогда не сомневался, что стану одним из величайших певцов Германского союза. Да и как могло быть иначе? Я закрывал глаза, и волна обожания, исходившая из зала, подхватывала меня и уносила к заоблачным вершинам. Переполненный зал замирал при звуках моего голоса и взрывался оглушительными овациями в последнем акте. Весь мир лежал у моих ног, он принадлежал лишь мне.

На улице стояли холода, поэтому окна в нашей комнате были плотно закрыты и оклеены полосками бумаги. Но даже это не помогало избавиться от ощущения, что мы спим в открытом лесу. То здесь, то там раздавались потрескивание сучьев, рев животных, крики ночных птиц, завывание ветра, шуршание листвы. В ту ночь дыхание ночного леса смешивалось с дыханием спящих. И вдруг в этом многоголосии недремлющей природы нам послышались душераздирающие вопли.

— Ты слышал? — спросил кто-то.

— Да, — ответило сразу несколько голосов.

— Кричат.

Один мальчик, поднявшись с постели, подошел к окну и открыл его. Теперь вопли стали более отчетливыми — они доносились с южной оконечности парка. Там находился стеклянный павильон с крышей в виде купола, тот самый павильон, который привлек мое внимание во время нашей с Фридрихом первой прогулки. Крики вселили в нас такой ужас, что никто из присутствующих не мог определить их источник. По кроватям пронеслось приглушенное перешептывание.

— Это визжат свиньи, — уверял один, — видимо, где-то неподалеку есть хутор. Я и сам частенько бывал на ферме и видел, как режут свиней. Говорю вам, это они!

— Не думаю, — возразил другой. — Сдается мне, это кошки рожают. Когда у них роды, они орут как сумасшедшие.

— А что, если это осел? Может, он стал старым, и его решили зарезать…

Никто не догадался об истинном происхождении тех ужасных воплей. Никто, кроме того, кто был наделен даром, отец Стефан, кому была подвластна природа любого звука… Я уткнулся лицом в подушку и стиснул зубы. Я-то знал, что это кричал малыш Ганс.

На следующий день я прогуливался с Фридрихом во дворе школы. Из моей памяти еще не изгладились события прошлой ночи. До самого рассвета я ворочался в постели, не сомкнув глаз, одна мысль сменяла другую. Наверняка с Гансом случилось нечто ужасное, но я не хотел расстраивать Фридриха. Мой друг, похоже, даже не догадывался о том, что творится вокруг, и мне казалось, что мои мрачные предположения нарушат его идиллию.

Все свое свободное время Фридрих всецело отдавался пению. Его воля и усердие были таковы, что я нисколько не сомневался в том, что однажды он достигнет высот, которые и не снились его родителям.

У Фридриха не было от меня тайн, я знал о его семье все. Его родители едва сводили концы с концами. Такая же участь ждала и его, если он не сумеет добиться признания на сцене. Путь к славе тернист и таит множество опасностей. Если вам от рождения не дано ничего, следует собрать свою волю в кулак.

Фридрих привязался ко мне. Он следовал за мной повсюду, мы не разлучались ни в классе, ни в столовой. Даже в библиотеке мы сидели за одним столом. Не проходило и дня, чтобы он не подошел ко мне и не сообщил последних новостей; кто из мальчиков отличился в учебе, а кто, напротив, впал в немилость, что сегодня дают на завтрак, какие новые приключенческие романы появились в библиотеке и какие из них, по его мнению, стоит прочесть. Наши кровати стояли далеко друг от друга, но каждую ночь перед тем, как заснуть, он долго смотрел в мою сторону. Несмотря на то что в хоре мы стояли в разных рядах и вели две различные мелодические линии, он всегда настраивался на мой голос и, если выпадала такая возможность, подходил и незаметно касался моей руки.

В то утро, дождавшись получасового отдыха, мы отправились к стене, туда, где мне впервые довелось увидеть фигуру поющего ангела, державшего в руке рожок. Опустившись на скамью под разлапистой елью, мы заговорили о пении. Фридрих хотел попрактиковаться в технике исполнения. Я показал ему, как можно добиться чистоты трелей, какую осанку лучше принять, как следует дышать, а также несколько других технических приемов. Я еще раз убедился в том, что за один месяц, проведенный здесь, мой друг заметно продвинулся вперед. Я же продолжал скрывать истинные возможности своего голоса и пел в том же диапазоне, что и на первом занятии. Разительная перемена, происходившая со мной, стоило нам только остаться вдвоем, могла бы насторожить Фридриха, но я приписывал все неуспехи в учебе страху перед посторонними. Многим певцам и музыкантам не удается в полной мере раскрыть свой талант из-за нервного напряжения: в присутствии слушателей они впадают в ступор и не могут играть или петь в полную силу. Такая отговорка избавляла меня от всяких подозрений.

Пока Фридрих шлифовал свой голос, я обернулся и, взглянув на стену, увидел, что пьедестал, на котором прежде стоял поющий ангел, пуст! Я мог поклясться, что днем раньше ангел был на месте, а сейчас… он исчез, словно растворился в пропитанном сыростью воздухе парка.

Я попросил Фридриха прогуляться со мной по периметру ограды, желая воочию убедиться, что память мне не изменяет. Ангелы с кифарами, тромбонисты, флейтисты — все стояли на прежних местах, но ангела с рожком среди них не было. Мне вспомнилось, что на голове у того ангела лежал беловатый птичий помет — во время дождей он стек с макушки на серую каменную спину, прочертив на ней идеальную прямую линию. Сомнений не оставалось — ангел исчез.

Мне сразу же вспомнился день, когда я прибыл в Высшую школу певческого мастерства: еще тогда я обратил внимание на то, что некоторые пьедесталы пустовали. Была ли какая-то закономерность в том, что очередная статуя исчезла после той ночи? Никогда прежде мне не приходила в голову абсурдная мысль пересчитывать статуи, но, обнаружив пропажу мальчика с рожком, я решил, что отныне буду следить за всеми оставшимися ангелами. Как только в первую пятницу месяца еще один мальчик перейдет с особый хор и ночью вновь раздадутся вопли, я пересчитаю изваяния, потому что, как мне казалось, между ритуалом избрания, воплями и пропажей статуй существовала какая-то взаимосвязь.