Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до «Трудно быть богом»: черновики, рукописи, варианты. - Светлана Бондаренко

Столовая была освещена неяркими отсветами вечернего солнца. На диване, склонившись друг к другу, сидели Гриша и Вера Николаевна. Они молчали, глядя в окно, и лица их были так серьезны и необычайно грустны, что у Алексея Петровича сжалось сердце. Большая темная рука Гриши обнимала узкие хрупкие плечи женщины.

Вальцев потянул Алексея Петровича за рукав, и они на цыпочках прошли на второй этаж.

— Вот, брат, как бывает, — проговорил Лева. — Встречаются только на неделю, на две, и снова в разные стороны. Она старше его на пять лет, муж, двое детей… Любовь, ничего не поделаешь. Настоящая большая любовь.

Он задумался. Алексей Петрович осторожно спросил:

— Муж знает?

— Кто? А… конечно, знает… — не сразу ответил Вальцев.

— Да при чем здесь муж? Они встречаются раз, много — два раза в год, понимаешь?

— Понимаю, — пробормотал Алексей Петрович, но затем сказал решительно: — Нет, ни черта не понимаю. Что ж они так-то, украдкой? Взяла бы развод, жили бы вместе, вместе и летали…

— Вместе… Вместе им никак нельзя, Алеха — рубаха. Жить вместе у них не выйдет. Так стоит ли огород городить?

— То есть как это «стоит ли»?

— Ну… Стоит ли из-за недели в год разбивать семью? Летать им вместе нельзя, ведь Гриша ходит в такие экспедиции, куда женщин не берут. Понял? Какая же это будет семья?

— Нет, — честно сказал Алексей Петрович. — Могли бы все по-человечески устроить, если бы захотели.

— Может быть, конечно. Может быть, они просто выдумали себе эту любовь?

Супруга Быкова тоже предстает в первых вариантах рукописи если не воочию, то весьма ярко. Это, кстати, один из тех немногих эпизодов в творчестве Стругацких, когда они позволяли себе размышлять от имени женщины.

За последние полтора года Алексей Петрович привык получать письма и даже немного научился на них отвечать. Сегодня писем было четыре: от жены, от Юрковского, от Михаила и еще какое-то, с незнакомым почерком — Алексей Петрович отложил его в сторону. Потом он надел пижаму, выключил верхний свет, с наслаждением рухнул на диван и принялся ворочаться, устраиваясь поудобнее. Сегодня был очень напряженный и хлопотливый день, после занятий пришлось остаться на два часа, чтобы разобраться в схеме нового усилителя, и теперь было особенно приятно полежать просто так, ничего не делая и почитывая письма, которые он давно ждал и которые получал не так уж часто (особенно от Юрковского).

— Письма следует читать со вкусом, — объявил Алексей Петрович, взял письмо жены и распечатал его нарочито медленно и аккуратно.

«Дорогой Алик!

Пишу тебе на уроке. Ребята страдают над контрольной, и у меня полчаса свободного времени. Давно что-то не получала от тебя весточки и немножко беспокоюсь, не удрал ли ты опять на какую-нибудь Венеру, не спросивши ни позволения моего, ни благословения. Надеюсь — не удрал. Надеюсь — жив и здоров. Надеюсь — помнишь, что у Гришки через полгода день рождения, и что мы будем тебя ждать. Упомянутый Гришка чувствует себя прелестно и все время порывается сказать „папа“, но дальше „мамы“ продвинуться пока все-таки не может и вообще по натуре молчалив и углублен в себя. Валентина Павловна из яслей — ты ее, конечно, не помнишь, где там! — зовет его не иначе, как Григорий Алексеевич, и приблизительно раз в неделю интересуется твоим здоровьем. Чувствую, что мне придется все-таки сообщить ей, что ты ее не помнишь.

Милый Алик, ты пишешь мне про „Джаль Алла“, а я и не читала. Все очень хвалят, даже Дезвиг в „Литературке“ — охотно верю, но… Кончается четверть. Опросы. Контрольные. Подтягивание. Консультации. Петя Сокольников никак не уразумеет формулу Байеса.[11] Лира Алиева окончательно и бесповоротно забыла, чем отличается теорема синусов от теоремы косинусов. И т. д. и т. п.… и пр. Читаю мало, но зато позавчера поймала с мальчиками телепередачу из Калькутты — показывали очерк „Покорители“, и я полюбовалась и на тебя, и на Володю Юрковского. До сих пор не понимаю, ты нарочно споткнулся, когда взбирался на лестницу, или это вышло случайно. Во всяком случае, мальчишки уважительно хихикали и косились на меня, и мне было очень приятно.

Ой, пора кончать. Кажется, Лира все-таки вспомнила разницу — во всяком случае, она уже кончает.

До свиданья, милый! Очень жду твоего письма и буду учить Гришку говорить „папа“.

Алма-Ата, 17.12».

— Да, — произнес Алексей Петрович, перечитав письмо.

— Действительно, через полгода Гришке — год! Как летит время!.. Ну-с, — и он взял второе письмо.

Вообще же, любые личные взаимоотношения из повести изымались тоже. Как, допустим, по-новому и непривычно смотрится вечно холодный и отстраненный Ермаков в таком вот разговоре с Краюхиным по видеофону…

— Здравствуй, мальчуган, — сказал он. — Как твои бобошки?

Это была старая шутка, еще тех времен, когда маленький Толя с увлечением падал со стульев и со ступенек.

— Как ты меня видишь?

— Отлично, Николай Захарович.

После выхода в свет «Страны багровых туч» критика ополчилась на писателей сразу с двух сторон. Не умаляя достоинств романа, авторы статей выдвигали претензии к Авторам как по поводу недостаточности описаний производственных конфликтов («Старое борется с новым»), так и из-за слишком большой «приземленности» повести: где загадки, где фантастика, где воистину космические приключения? Оказывается, в задумках у писателей было и то и другое.

Часть «производственных конфликтов» удалось вставить в основной текст. Но было и такое:

А он допытывался:

«Значит, если мой приказ будет противоречить приказу министра, вы повинуетесь мне?»

«Да… — Тут я, кажется, с самым дурацким видом облизнулся и добавил: — Здесь мы не в армии, но я выполню любое ваше приказание, если оно не будет противоречить моим убеждениям».

Он засмеялся.

«Только не воображайте, что я заговорщик. И не думайте, что я прошу выполнять мои приказания. Просто мне хочется знать, какой линии поведения вы будете придерживаться в случае необходимости нарушить приказ министерства.

Очень рад, что нашел в вас дисциплинированного и знающего службу офицера».

Я тоже был рад, честное слово, стоило только мне взглянуть в его холодные серые глаза, беспощадные, как железо.

«Все же я хотел бы знать…» — рискнул спросить я.

«Я вам объясню. Вернее, намекну, но вы поймете. Дело в том, что, к сожалению, не все в министерстве одинаково заинтересованы в успехе нашего предприятия».

Он дружелюбно улыбнулся и проводил до дверей. Действительно, здесь было над чем подумать. Нужно держать ухо востро, капитан Громыко! Хотя я совсем не ожидал, что в таком благородном деле, как межпланетный перелет, придется столкнуться с какими-то грязными интригами. Краюхин и Строгов не такие люди, чтобы заниматься дребеденью. Им мешают, это ясно. А мы им поможем.

Иногда в первоначальном варианте Венера представлялась более загадочной.

Удалось восстановить эпизод с кинокамерой Крутикова, которой он снимал мираж леса. В публиковавшихся вариантах, проявив пленку, он увидел лес и понял сразу, что это мираж, а не галлюцинация. В первоначальном, а теперь восстановленном — пленка оказывается пуста. Крутиков просто позабыл снять колпачок с объектива и потом еще долго ломает голову, что же это было.

Нынешнему, избалованному фантазией современных авторов читателю, возможно, и покажется вполне обычным исчезновение Спицына, а затем его появление в глазах заболевшего Дауге. («Ну, подействовала на него Венера каким-то особым излучением, и он все время находился с ними, но они его не видели, не ощущали, а вот Дауге заболел венерианской болезнью и сразу его увидел…»)

Нижеприведенный отрывок был также изменен. Но вот почему? Есть несколько предположений (можете придумать свое): низведение фантастики до уровня производственного романа («Мистика какая-то, такого не может быть, это не научная фантастика, поэтому не будем забивать читателю голову такими пред положениями»); опять же «герой без страха и упрека» («Человек в будущем будет более здоровым, иначе к чему тогда эти нормы ГТО и остальные усилия партии и правительства, направленные на улучшение физического здоровья советского человека? А тут в космос отправляются какие-то сплошь болезненные люди: один заразу подхватил, другой ногу растянул, третий — неврастеник, истерики устраивает, а у этого еще и глаза болят…»).

Алексей Петрович с неохотой согласился на поход вдвоем, но ничего не случилось. После двухчасовых блужданий друзья направились к «Мальчику». У капитана страшно болела голова, оттягивали плечи мешки с образцами. («Долго они еще собираются таскать свое золотце в машину? И так уже спать негде…»). Автомат казался непривычно тяжелым. «Неужели заболеваю?» — испугался Алексей Петрович. Перед глазами качались надоевшие до зубной боли скалы, груды валунов, дымная пелена на севере… Все кружилось, кружилось, плыло как во сне. Хотелось лечь и заснуть, забыться… «Бу-бу-бу-бу», — привычно, дремотно гудела Голконда.