Бабушка на сносях - Наталья Нестерова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И полностью и кратко только Кира.
— Запомню. Как революционер, но без окончания, — Какой революционер?
— Киров, не знаешь, что ли? Говорят, его Сталин от ревности зарезал в попытке самоубийства.
— Вообще-то Кирова убили в Ленинграде.
— Кто говорит, что в Москве? Я в станкостроительном учусь, а ты где?
— В МГУ, на химическом факультета.
— В самом МГУ?! Зашибись!
Ее восхищение мне польстило. Но Люба вспомнила, что она тут по делу:
— Слушай, что мы с тобой болтаем, когда у меня судьба рушится? Где Тимирязев? Это кто стоит?
Она показала на памятник у Никитских ворот, в конце Тверского бульвара, на углу с Герцена (ныне Большой Никитской). Я честно призналась, что не знаю. Кстати, потом мы любили экзаменовать москвичей: где памятник Тимирязеву? Или: кому памятник в конце Тверского? Восемь из десяти не знают.
А памятник большой, как уменьшенная копия снесенного Дзержинского. Его почему-то не замечают.
— Вот он, видишь? — затрепетала Люба, когда мы подходили.
— Со спины я не могу сказать, кому памятник.
— Да не памятник! Антон! Я сейчас описаюсь, он с цветами!
Молодой человек, внешность которого я бы описала как табуретка с ушами, действительно держал букет цветов. Трогательно: рука вытянута, словно капающее эскимо держит, тюльпаны поникли, согнулись, смотрят в землю.
— На! — Он протянул Любе «букет» и уставился на меня. — Сорок минут стою, зимой бы шары отморозил.
«Провинция, — подумала я. — Две провинции».
Но Антон мне понравился. Главным образом, потому, что я ему не понравилась. Он смотрел на меня не отрываясь и не видел! Он видел только Любу. Оттопыренными ушами, затылком, всем своим, как она скажет потом, «улыбающимся телом» — только ее! Чужая любовь, зарождающаяся и мощная, какую трудно описать словами из-за того, что она переливается северным сиянием, ни секунды не постоянна и в то же время очень прочна и надежна, — это как электрическое поле, в которое ты шагнул.
Да и вызывали в те годы у меня интерес только люди, которые не проявляли рьяного интереса ко мне. Я, наверное, не могла жить без воздыхателей, потому что они были всегда, но уже утомили. Как в песне:
Ах, кавалеров мне вполне хватает,
Но нет любви хорошей у меня.
Люба тараторила со скоростью телеграфного аппарата:
— Это Кира, моя подруга (уже подруга!). Отгадай, где учится. Не поверишь, в самом МГУ. Правда, красивая? Я как увидела, прямо присела — везет же некоторым! Но она простая, ты не думай.
Кира, ты правда простая?
— Как валенок! — Я рассмеялась.
— Видал зубы? — восхитилась Люба. — Кира, покажи еще раз зубы, Голливуд отдыхает.
Ни до, ни после я не встречала женщину, способную при мужчине, в которого влюблена, хвалить другую. Причем восхищаться искренне, без бабьих штучек, без напрашивания на протест, мол, ты, а не эта красотка всех милее. Если Люба чему-то радуется, то без подтекста или мыслей о выгоде. Если ненавидит — то наотмашь. Можно сказать, ее натура примитивна. А можно — что она всех нас обогнала в эволюции души.
— До свидания! — попрощалась я. — Приятно было познакомиться.
Перешла бульвар, улицу Герцена, когда услышала «Кира!» и разбойничий свист. Они стояли у ТАСС, через дорогу от кинотеатра повторного фильма (давно закрытого), по шоссе непрерывно двигались машины. Антон, заложив пальцы в рот, пронзительно свистел.
— Стой! — орала Люба. — А телефон?
Машины остановились на светофоре, ребята перебежали через дорогу.
— Ты телефон свой не дала! — потребовала Люба. — Куда записать? Дай ручку!
Почему-то у нее не было сумочки. И она записала.., на руке Антона. Получилось как татуировка, меня очень тронуло.
Люба позвонила через несколько дней:
— Записывай адрес общаги, с тебя бутылка красного, сегодня вечером.
— Чего красного? — не поняла я. — Вечер у меня занят.
— Вина красного или белого, чтоб не водки, водку пацаны купят, а я галушек наварганила. Как не можешь? Ой! А я уже всем про тебя рассказала! Ой, Кирка!
Отец выбирал мне имя гладкое и прочное, чтобы у него не было вариантов. Но ласкательных суффиксов родители обнаружили массу — Кирочка, Кирюшенька, Кирюлечка… А в школе за худобу и долговязость завистницы девчонки звали меня Киркой, как инструмент шахтера. Надо ли говорить, что вариант моего имени с уменьшительным суффиксом мне крайне не нравился? Но Любино «Кирка» прозвучало как обращение младшей сестры.
Если сравнивать нашу дружбу с сестринскими отношениями (Люба тоже одна у родителей), то роли постоянно менялись: то я оказывалась старшей, то она. Зависело от того, кто кого на плаву держит. Так было и у нас в семье: то папа главный, то мама главная. Наверное, это называется гармонией, которая есть равновесие.
Поехала я в общагу к Любе. Свадебным генералом или, точнее, слоном на ярмарке она меня водила по комнатам и знакомила с подружками.
Потом сидели за столом, пили водку и «красное».
Бравые юноши-станкостроители, только захмелев, осмелели и начали приставать. Люба кричала с другого конца стола:
— Антон! Чего там Петька к Кире клеится? Отлипни его! Нашелся кавалер! Для Киры!!!
Инициатором нашего общения была Люба. В ней непостижимым образом умещались две страстные любви одновременно — к Антону и ко мне.
В ответ я не могла не вводить их в свой круг. Каюсь, был с моей стороны элемент циркового представления: познакомьтесь, друзья, Люба и Антон, гости столицы, студенты передовых вузов.
Антон учился в Керосинке, институте нефти и газа. Это сейчас туда очереди длиннее, чем в театральный, а в семидесятые годы мало было охотников работать за полярным кругом в вечной мерзлоте. В Любин станкостроительный и в Керосинку поступали московские троечники и ребята из провинции. Лучшие ребята из провинции — они потом нам показали, кто сколько может и стоит.
Когда умерла мама, я не зафиксировала момент появления Любы рядом. Я получила страшный удар, падала навзничь. Люба меня подхватила и моего отца тоже. Ему было столько лет, сколько мне сейчас, а я помню его старичком с дребезжащим голосом и дрожащими руками. Он так и не оправился от потери.
Люба переехала к нам, стала нянькой, кухаркой и утешительницей. Утешала одной фразой. Повторила ее, наверное, миллион раз: «Люди умирают!
Умирают, хоть ты их режь!» Она была поплавком, который тянул нас вверх, тренером, который тормошил спортсмена в нокауте, детсадовской воспитательницей, которая следит за режимом сна и приема пищи. В такой замечательной обстановке протекал их праздник любви с Антоном.