Лорс рисует афишу - Ахмет Мальсагов

Низвергнул Лорса с высоты полной уверенности в директорских возможностях к полному страху и унынию бухгалтер больницы. Он за полставки вел безалаберные дела Дома культуры и принес Лорсу на подпись банковские чеки.

Бухгалтер удивленно посмотрел лорсовский росчерк, сличил его с образцом и спросил:

— Вы вообще когда-нибудь расписывались?

— Только за свои получки, — ответил Лорс, испортив пятый чек.

Какие шикарные росписи доводилось ему видеть! Даже у простых смертных, не имевших директорского титула. Он же не умел расписаться два раза одинаково, чтобы было в точности похоже на банковский образец его подписи.

Покончив с чеком, он вдруг пришел в ужас: «Что должен делать директор — узнаю, а вот с чего он должен начинать?!» Ах, если бы здесь был Эдип. Он ведь много раз в жизни начинал. Но Эдип уехал куда-то «предлагать свои услуги тем, кто умеет ценить искусство». Прощаясь, он прослезился и сказал Лорсу: «Я вас вырастил! Кем вы сюда пришли — и кем стали!»

Если вы помните, Лорс уже извлек из жизни один урок: всегда и сразу — именно сразу! — предстать перед людьми таким, каков ты есть. Теперь имелась отличная возможность применить этот урок на деле — объявить не стесняясь: «Я не знаю, как директорствовать. Объясните!» Увы, Лорс этого не сделал, потому что извлечь урок — еще не значит уметь его реализовать.

Почитал Лорс брошюры о клубной работе. Это были отвлеченные советы. Полистал подшивку районной газеты. Там о клубной работе больше всего рассказывалось в статьях Я. Покутного. Его же имя мелькало и в отчетах о сессиях, совещаниях. Но конкретного Лорс почерпнул мало, потому что Яша в основном жаловался на повсеместную недооценку клубной работы, причем в одной и той же форме. «Вот тут все ораторы, — заявил с трибуны сессии тов. Я. Покутный, — горячо говорили об урожае (о надоях, о севе, о школах, об овечьем окоте — речь Яши зависела от повестки дня совещания). И хоть бы один — о культпросветработе. Она — фундамент всему, а мы говорим о ней только попутно. Только попутно!»

Лорс рассмеялся. Он только теперь понял, почему колхозники прозвали Яшу Покутного — Попутным.

Лорс пошел в зал напиться. Загремела цепь. Большая, черная, тяжелая железная кружка была прикована к бачку цепью. А бачок был прикован к плинтусу пола. Вокруг всегда стояла лужа.

Кружку приказал приковать Эдип, потому что ее без конца утаскивали в парк. «Ну, а бачок зачем прикован к полу?» — полюбопытствовал Лорс. «Последовательно. Ради кружки выносили на крыльцо и бачок. Смеетесь? Это уже пятая кружка! Но вот эту цепь уже не возьмешь. Только зубилом».

Петя посмотрел, с каким отвращением пьет Лорс из этой кружки, и принес из кладовой графин и хрустальный стакан. Поставил их на стол в кабинете и сказал Лорсу:

— Вот! Теперь ты будешь похож на директора. Такого стакана даже в кабинете начальника милиции нет. У него простой, граненый.

Лорс хотел быть таким же скромным, как начальник милиции. Перед танцами он отнес графин и стакан в прихожую клуба и поставил их там на хрупкий столик с резной ножкой, взятый из сценического реквизита.

Тетя Паша, которая пришла подметать перед танцами, занесла все это в кабинет со словами: «Какой-то умник такое имущество в прихожей позабыл».

— Верните на место, тетя Паша, — приказал Лорс.

Чуть позже столик с графином и стаканом внес в кабинет Петя:

— Какой-то псих выставил в прихожую!

— Отнеси на место.

— Стакан восемь рублей стоит! Ну, Лорс… Ну, Лорс… Плакали клубные денежки.

«Неужели унесут?» — забеспокоился Лорс. Когда начались танцы, он вышел на крыльцо и, затаившись в потемках, стал прислушиваться к тому, что делалось в прихожей.

— Гляди, гляди… Кто-нибудь исподтишка караулит! — переговаривались мужские голоса.

— Ой! Хрустальный! — взвизгнул девичий голос.

— Не толкайся, столик свалишь!

— А ну-ка пусти! Напиться можно из этого стакана? — растерянно спросил чей-то голос.

— Погоди, не трожь. Какой-нибудь аттракцион готовят. Для тебя, что ли, поставили?

Лорс вошел в прихожую. На глазах у замолчавших ребят небрежно ополоснул стакан над глиняной миской. Напился. Молча открыл дверь в зал и прошел мимо тети Паши, обрывавшей билетики.

…Вечера уже пошли теплые, танцующим было жарко. Но мало кто шел пить к бачку. Спешили к графину, в прихожую, чтобы выпить из хрустального стакана. Графин то и дело исчезал: охотников сбегать наполнить его у колонки свежей водой, от которой запотевало стекло, хватало.

В середине вечера к Лорсу забежал Петя. Он стискивал зубы, растягивая на могучей груди тесную куртку:

— Ну, Лорс… Ну, Лорс… Я тебе говорил!

— Унесли стакан?!

— Нет! В том-то и дело! — всхлипнул Петя. — У меня тоже нервы есть. Давай я уберу его, а? Постоял — и хватит. До чего хорошо на душе, я даже играть веселей стал. А украдут стакан — словно в душу мне плюнут. Я баян тогда расшибу!

«Господи, зачем я пошел в директора, за что я взялся! — приуныл Лорс. — Один у меня помощник — и тот паникер!»

— Петя, баян чуть-чуть дороже стакана. Он числится за мной. Я знаю, что ты его расшибить можешь. И все-таки я же доверил его тебе!

— Ага, ты меня со всей этой братией сравниваешь?

Лорс взорвался:

— Замолчи, чудак истеричный! Этой братии машины доверяют! Трактора! Коров!

Рванув дверь, Петя убежал.

Лорс хмуро смотрел со сцены в зал сквозь щелку в занавесе.

Веснушчатый, некрасивый, но обаятельный парень с добрейшей улыбчивой рожицей — колхозный сварщик и общий любимец Липочка — медленно и торжественно нес через пустую середину зала стакан с водой.

Сидевшие у стен вокруг зала наблюдали, куда это он. Вспыхнули грани хрусталя, когда Липочка проходил под самой яркой лампочкой. Закопченный зал показался на миг сказочным дворцом.

Липочка на виду у всех подошел к типографской Капе-частушечнице и с поклоном подал ей воду.

Она смущенно повела по сторонам своими лучезарными глазами, потом поднесла хрусталь к пухлым губам. Друг Липочки, молчаливый, тонколицый Юсуп, сидевший рядом с Капой, тотчас привстал. Так вейнахи[1] делают, когда пьют воду старшие. А Юсуп ради друга уважил девушку.

Пила воду Капа медленно, маленькими глотками, будто хотела растянуть удовольствие. Потому что пила она, не сводя глаз с милого веснушчатого лица улыбающегося Липочки.

И никто не торопил Капу, хотя в дверях зала ждали стакана жаждущие.

Разинув рот, переводил глаза с Капы на Липочку и обратно самый огромный из всех посетителей клуба, обладатель могучего баса Ватуши.

Липочка — на редкость интеллигентный и воспитанный парень. Но после этой кружки на цепи он, наверное, словно бы заново открывал для себя прелесть простого жеста — подать стакан воды девушке. Ватуши озирался, не понимая — что за волшебство, почему все так притихли?

Лорс ненавидел в себе вспыхивавшую временами сентиментальность и всегда спешил подавить слезу. Сейчас ему пришлось для этого стиснуть зубы и крепко сжать в руках ткань занавеса…

Лорс открыл глаза, услышав какое-то тревожное шевеление в зале. Растолкав своих соседей, вскочил с места Ватуши и стягивал пиджак с необъятных плеч яростно, как перед дракой. Лорс отодвинул занавес, чтобы успеть спрыгнуть в зал, и поискал глазами Петю: одному этого Ватуши не унять.

Косолапый гигант подошел к трехведерному баку с водой, взял его в обхват. И дернул так, что крепившая бак к плинтусу цепь вырвалась вместе с куском дерева. С грохотом слетела и покатилась крышка, вода выплеснулась из бака на нейлоновую сорочку и штаны Ватуши. Он отнес бак к сцене и, виновато поглядев на Лорса, засунул его за занавес. Обернулся и пробасил:

— Петя, сыграй «Калинку». Лично для меня, а?

Петя заиграл с экспрессией, но музыки не было слышно: хохотал весь зал, хохотала даже скорбная тетя Паша, потому что ничего не могло быть смешнее, чем мокрый Ватуши, старательно танцующий вприсядку с испуганными глазами — он боялся поскользнуться и грохнуться на пол.

Хохотал и Лорс, но его ни на минуту не покидала мысль: «С чего же начать свою директорскую работу?»

Аза предлагает любоваться в трюмо

«А дальше что? Так ты вопрошала меня в своем ироническом письме, — писал Лорс Эле. — А дальше вот что: можешь похвастаться перед своей мамой, что твой непутевый и бесперспективный знакомый стал… директором! К клубной работе я так же безразличен, как и в первый день вступления в нее. С той разницей, что инструктором я пошел из-за куска хлеба, а директором — мог ведь и не соглашаться… Меня поймала на слове Полунина, секретарь райкома. Директорствую из чистого джентльменства перед ней. Держать слово — это характер? Вот видишь, куда он меня завел: в избачи. А может быть, человеку должно быть все равно, где испытать себя?»