Реквием по Марии - Вера Львовна Малева

— Не очень-то хватает времени на визиты, Ниночка. — Аннет стала нервно теребить перчатки, которые мгновение назад непонятно зачем сняла с рук. — А сейчас давайте подойдем к Березовскому, поздравим с успехом. Мне понравилось.

В заключение концерта оркестр Бобеску исполнил две миниатюры композитора в сутане. Доамна Нина пошла с подругами без особого желания. Вокруг Березовского собрался кружок людей, среди которых было немало прежних знакомых, в последнее время избегавших ее. Или, может, она сама их сторонилась? Пробормотала несколько слов похвалы, которые Михаил Андреевич принял с улыбкой признательности — как всякий художник, Березовский был очень чуток к похвале, — и отошла в сторону… Профессор Кику измерил ее тяжелым, испытующим взглядом и чуть заметно кивнул головой. Не доставили особого удовольствия и любезности, высказанные в ее адрес доктором Брашованом. Казались слишком нарочитыми… И только один Александру Плэмэдялэ, казалось, искренне обрадовался, увидев ее, что же касается Ольгуцы, его очаровательной жены, то она обняла и поцеловала доамну Нину с нескрываемой радостью.

— Что с тобой, Нинок? Почему нигде не показываешься? Позавчера у меня было небольшое выступление в зале консерватории. Надеялась, придешь и ты.

— Прости, Ольгуца, не знала. Ведь, как сама заметила, не слишком-то выхожу на люди. Домашние дела, дети…

— Оставь, — властным жестом перебила ее домнишоара Аннет. — То же самое недавно говорила и я. Но это не оправдание. Поскольку в наше время мы ходим в концерты или на спектакли не для того, чтоб развлечься. Или не только чтоб развлечься. Но и чтоб поддержать друг друга. Чтоб утвердить себя, в конце концов. Подумай, например, о той же Ольге. Первоклассная балерина, учившаяся у Ольги Преображенской в Петербурге. И чем занимается сейчас? Несколько спектаклей вроде позавчерашнего, если б смогли собрать побольше публики, возможно, заставили бы власти призадуматься.

— С чего вы взяли? — с горечью проговорил Кику. — Вы, домнишоара Дическу, остались той же мечтательницей, какой были прежде. Кому сейчас нужен балет? Кого вообще волнует культура нашего края? Чем более темным и непросвещенным останется народ, тем легче будет держать его в узде!

— Оставим политику, Георге, — стараясь успокоить приятеля, Березовский опустил ему на плечо руку.

Они были почти одного роста, однако Березовский держался неизменно прямо и, словно бросая вызов сутане, неизменно шутил и зубоскалил. Георге же Кику был не только сутулым, но на его большом лице, увенчанном начинающейся лысиной, словно бы навеки поселилось выражение недовольства всем и вся. Они были друзьями со времен юности, вместе учились в Кишиневской богословской семинарии, и хорошо было известно, что Георге Кику неизменно говорит все, что думает, и никого не щадит.

— Оставим политику, — повторил Березовский, — мы ведь не на студенческом сборе, а в обществе прелестных дам.

Но намек приятеля не заставил его расправить складки на лбу. Дело в том, что за эти студенческие сборы и пламенные речи, которые произносил на них Георге Кику, он был изгнан из Юрьевского университета и брошен в тюрьму. И вот теперь, когда революция свершилась, он оказался в оккупированной румынами Бессарабии, где все придется начинать сначала. Что ни говори, как любит повторять его бывший друг по университету Михаил Брашован, а румынская сигуранца в жестокости ни в чем не уступает царской охранке. Скорее, наоборот. Особенно здесь, в Бессарабии. И все же он не смог сдержаться:

— Я только одно знаю: нельзя прятать голову в песок, как страусы, и не замечать подлых преступлений, которые совершают оккупанты.

Брашован быстро взял его за руку и потянул в сторону аллеи, ведущей к улице Жуковского.

— Жорж, — стал укорять он друга. — Сколько можно говорить: такими методами мы ничего не добьемся. Нам нужна организация, дисциплина и конкретные действия. И не следует заранее выставлять себя. В воскресный день, как сегодня, сад — в этом не может быть никаких сомнений — забит шпиками. Для начала тебя выгонят со службы, лишат возможности преподавать…

…Березовский озабоченно посмотрел на Плэмэдялэ.

— Что с тобой, Александр? Сейчас, когда исполнилась твоя мечта, когда памятник торжественно открыт, следовало бы радоваться.

— Будто не знаешь, сколько пришлось испытать от тех, кто здесь командует. Губернатор, примар, Гурий. Пока приняли!.. Это напряжение доконало меня. И теперь совсем не могу работать. Целые недели подряд — ничего!

— Успокойся. Ты переутомился. Отдохни, оглянись, хорошенько встряхнись, и все вернется на свои места. У меня тоже были такие периоды…

Березовский вздохнул.

— Главное, что ты победил. Облик Штефана, особенно лицо, — как живые. Пройдут годы, многое изменится, он же по-прежнему будет стоять на своем постаменте и смотреть на наших внуков и правнуков с тем же выражением уверенности и доброты, которое ты так точно уловил.

— Ничего я не уловил. Таким представился по хроникам и летописям. Но теперь все это в прошлом. Кончились и мучения, и работа. Но чтоб жить, нужно работать дальше. А я не могу… Чувствую, что задыхаюсь. Хочется уехать, вырваться отсюда.

— Куда ты уедешь? Куда мы все можем уехать?

— В Москве у меня добрые друзья, учителя, коллеги.

— Эхе-хе. Были и у меня друзья и учителя в Петербурге. Но где они могут быть сейчас? И сколько нас разделяет!..

— Именно это мучает и меня, — признался Плэмэдялэ.

«Удивительный человек, — подумал Брашован, с какого-то времени начавший внимательно прислушиваться к их разговору. — Большой, выдающийся скульптор. В других условиях и сам бы прославился, и прославил землю, на которой родился. Но кому до него дело? И как будто только до одного него!»

Он попытался приободрить друга.

— Не огорчайтесь, господин Плэмэдялэ. Талант всегда предполагает борьбу. У вас есть талантливые ученики. Это тоже очень важно. Если мы сами не добьемся того, о чем мечтаем, возложим надежду на них.

— Да. Относительно учеников, — вмешался чуть просветлевший Кику, обращаясь к Березовскому. — Миша, хочу поговорить с тобой об одном деле. Думаю, мог бы помочь мне наладить наш лицейский хор. Среди учеников есть славные ребята, которые, вместо того чтоб тянуть всяческие гимны и оды —