Квест. Роман и коды к роману - Борис Акунин

Он бросился к двери и что было сил застучал в нее.

– Помогите!!! Откройте!!! Дети, черт бы вас побрал!!! Скорей отоприте!!!

Снаружи не доносилось ни звука. Проклятым мальчишкам наскучило ждать, они сбежали. А члены экипажа в этот глухой закоулок трюма, должно быть, заглядывают редко.

Проклятье!

Он разевал рот, бился о патентованную водонепроницаемо-огнеупорную переборку, сам понимая, что очень похож на выуженную рыбу. Свет в глазах померк.

Вдруг что-то лязгнуло, дверь дернулась, отъехала.

Сначала Гальтон жадно вдохнул воздух, потом надавил пальцами на глазные яблоки. Захлопал ресницами.

Перед ним, удивленно приподняв брови, стояла мисс Клински.

– Что вы здесь делаете, доктор Норд?

– Мальчишки подшутили… Захлопнули… Глупо… – выдавил он.

Поскорее шагнул в коридор и задвинул за собой дверь, чтобы Зоя не уловила запах углекислого газа. Незачем этой девице, и без того самоуверенной, знать, что она спасла его от верной смерти. Достаточно того, что он, руководитель экспедиции, застигнут в жалком и дурацком виде.

– Вы очень бледный, – сказал княжна, внимательно его разглядывая. – У вас что, клаустрофобия?

– Нет у меня никакой клаустрофобии! Просто разозлился, – буркнул Норд. – Возвращаюсь в каюту. А с родителями сорванцов я еще потолкую.

В каюте Гальтона ждал еще один неприятный сюрприз, хоть и меньшего масштаба.

Когда он полез в чемодан за витаминным концентратом «кокавит», отличным средством для восстановления сил и нервного баланса, обнаружил, что в вещах кто-то шарил, причем не особенно заботясь о сокрытии следов.

в котором лежал весь запас наличности на дорогу, 500 долларов.

Патентованное лекарственное средство собственной разработки д-ра Г.Норда (в основе – сок листьев перуанской коки) обладало отменным транквилизирующим эффектом, и пропажа денег вызвала у Гальтона лишь улыбку. Известно, что шикарные лайнеры вроде этой расчудесной «Европы» кишат всевозможными аферистами, шулерами и просто воришками, часто одетыми с иголочки, совершенно неотличимыми от почтенных буржуа. Эта фауна подобна мелким паразитам, уютно обитающим в шерсти царственного льва.

Если бы в вещах похозяйничал человек серьезный, он не оставил бы следов, а пропали бы не только банкноты. Воришка же не тронул даже чековую книжку мистера Ротвеллера – видимо, был совсем мелкотравчатый, не умеющий и чек подделать. А раз цела книжка, потеря пятисот долларов – ерунда. Здесь же, у пароходного казначея, можно выписать нужную сумму в любой валюте.

На всякий случай, когда в каюту вернулся сосед, Норд спросил, в порядке ли его вещи. Айзенкопф сказал, что всё мало-мальски ценное он хранит в кофре, открыть который без знания кода невозможно. Чемодан у биохимика был монументальный, в человеческий рост. Весь в заклепках, с массой замков и тяжеленный – передвигать его можно было только на колесах.

– В чем дело, Гальтон Лоренсович? У вас что-то пропало?

– Нет.

После постыдной истории в трюме не хотелось выглядеть растяпой еще и перед немцем.

Не удовольствовавшись искусственным успокоителем, Гальтон подверг себя сеансу самовнушения. Всё шло хорошо, просто чудесно. На каждого жителя планеты приходится определенная доля от общей суммы несчастных случаев, преступлений и прочих пакостей, происходящих на свете. Это вроде лотереи, в которой выпадает не выигрышный, а проигрышный билет. За время жизни мало кому удается избежать своей порции невезения. Сегодня Норд разом отработал норму за все минувшие годы, когда ему множество раз чрезвычайно, а иногда и чудодейственно везло. Статистическая справедливость восстановлена. Притом отделался он сущими пустяками. Про кражу и говорить нечего, а потеря лица перед мисс Клински, во-первых, не катастрофична, а во-вторых, на самом деле Гальтону страшно повезло. Если бы Зоя по случайности не оказалась в коридоре и не услышала стук, финал был бы совсем другим…

Повысив тонус, доктор окончательно воспрял духом и перед тем, как лечь спать, даже напевал в дýше.

А утром, поскольку было 1 мая, то есть наступил летний сезон, Гальтон сбрил с головы всю зимнюю растительность. Освеженная кожа с наслаждением задышала всеми порами – с палубы через открытое окно задувал чудесный бриз.

В ванной Айзенкопф возился со своей маской. Норд не стал его ждать, отправился завтракать один. Лучше, если немец не будет присутствовать при начале разговора с мисс Клински.

Девушка, как и вчера, пришла в ресторан раньше коллег и с аппетитом ела намазанный джемом тост. Сегодня она была в чем-то белом, воздушном. Из-под гладкой, словно приклеенной ко лбу челки, на Норда посмотрели светлые (и как ему показалось, насмешливые) глаза.

– Доброе утро, доктор. Где ваша борода?

О вчерашнем происшествии ни слова. Что бы это значило? Проявляет деликатность? Или же оттягивает удовольствие?

Мать Гальтона (она была англичанка) учила сына, что в ситуации, когда отношения между людьми не вполне определены или накануне случилась какая-то неловкость, самое верное средство – заговорить о погоде. Тем более и повод имелся: великолепное утреннее солнце бликовало на поверхности океана миллионом искорок.

Доктор хотел сказать что-нибудь об атмосферных явлениях в северо-западной Атлантике, но с губ само собой вдруг сорвалось:

– Уже прекрасное светило простерло блеск свой по земле.

– Это какая-то цитата? – удивилась Зоя, не донеся до рта серебряную ложечку с мякотью грейпфрута.

Норд и сам был озадачен. Потом вспомнил.

Странная фраза выскочила из стихотворения Михаила Ломоносова «Утреннее размышление о Божием величестве». По поручению Гальтона, герр Айзенкопф еще на вилле изготовил самсонит с собранием сочинений этого русского гения позапрошлого столетия. Раз мистер Ротвеллер зачем-то помянул Ломоносова, нужно было всесторонне ознакомиться с предметом.

Михаил Васильевич Ломоносов (1711–1765) оказался настоящим полиматом, вроде сэра Фрэнсиса Гальтона. Он занимался химией, физикой, ботаникой, минералогией, а кроме того был еще художником и поэтом. Накануне вечером доктор Норд принял самсонит, уверенный, что всю ночь ему в подкорку будут внедряться научные трактаты, но сочинения Ломоносова почти сплошь состояли из длиннющих од и тяжеловесных стихотворений, написанных допотопным языком, на котором уже никто не говорит. В голове от этого неудобоваримого и, похоже, излишнего багажа как-то странно и малоприятно гудело.

Доктор сел, снял белую панаму, вытер платком свой сияющий череп – и вдруг заметил, что княжна смотрит на него с очень странным выражением. Слова, которые она произнесла в следующее мгновение, прозвучали еще более странно:

– Колобок, Колобок, я тебя съем, – тихо, но отчетливо прошептала Зоя.

– Простите?

Она усмехнулась.

– Вы стали похожи на Колобка. Это персонаж сказки, которую знают все русские дети.

Гальтон пожал плечами – русские сказки в самсонитный набор герра Айзенкопфа не входили.

– Это такая круглая булочка. Символ позитивного мышления и активного образа жизни – совершенно не русский персонаж. Колобок родился в хорошей миддл-классной семье, у обеспеченных Бабушки и Дедушки, но буржуазная жизнь ему наскучила, и он покатился по свету в поисках приключений. Все встречные говорили аппетитной булочке: «Колобок, Колобок, я тебя съем», но до поры до времени ему везло, потому что он был ловкий и верил в свою удачу. Однако в конце концов Колобку повстречалась Лиса, которая перехитрила его и слопала.

– В чем мораль этой сказки? – подумав, спросил Гальтон.

– В том, что на одном позитивном мышлении очень далеко не укатишься.

Так он и не понял, правда ли у русских есть такая странная сказка или же мисс Клински насмешничает.

Появился Айзенкопф. Он опять ничего не ел, лишь тянул через соломинку апельсиновый сок да просматривал корабельную газету. На Зою, которая теперь взялась за клубнику со сливками, биохимик поглядывал с нескрываемой враждебностью. Гальтон забеспокоился, не назревает ли новая стычка.

Так и вышло.

– А вот кстати, как раз к нашему вчерашнему разговору, – обратился к нему немец, словно они сидели вдвоем. – Об ошибках природы: когда женщине достается мужское тело или, наоборот, мужчине женское.

Айзенкопф действительно вчера в каюте очень зло отзывался о мисс Клински. Он-де терпеть не может баб, которые бесятся из-за того, что родились на свет не мужчинами.

– Курт Карлович… – предостерегающе начал Гальтон, но биохимик невозмутимо стал читать вслух статью о первой операции по перемене пола, которую только что провел в Берлине профессор Магнус Хиршфельд. [27]

Датский художник Эйнар Вегенер, [28] более известный под именем госпожи Лили Эльбе, ибо давно уже одевался и вел себя, как женщина, решил окончательно избавиться от мужских гениталий и трансплантировать себе яичники молодой женщины. В ходе следующей операции фрау Эльбе обзаведется и маткой, чтобы обрести способность к деторождению.