В августе 41-го. Когда горела броня - Иван Кошкин

— Бери стул, садись, в ногах, как говорится, правды нет.

Лейтенант пододвинул стул и сел напротив Архипова. С минуту командиры молча пялились друг на друга, наконец Архипов вздохнул и артистично спросил:

— Сашка, ты меня в гроб вогнать хочешь?

— Не понял, — честно ответил комроты-2.

— Твой рапорт? — риторически спросил уполномоченный, снимая верхний лист в стопке. — Твой. По подписи вижу. В этом рапорте ты докладываешь Светлякову, что временно исполняющих ты выбрал и на первый взвод просишь утвердить Берестова Андрея Васильевича. Так?

— Все верно, — кивнул Волков. — Ты чего так издалека заходишь-то?

— Сейчас-сейчас, — Архипов открыл ящик стола, вынул из него папку и толкнул по столу Волкову. — На, ознакомься.

Папка содержала в себе характеристику на Андрея Васильевича Берестова. На штамп лейтенант смотреть не стал, справедливо рассудив, что чем меньше знаешь, тем лучше спишь, и перешел прямо к тексту. Архипов закурил. Через пять минут Волков оторвался от папки и уставился на старшего лейтенанта.

— Твое мнение? — спросил уполномоченный.

Мнение лейтенанта было непечатным.

— Согласен, — кивнул Архипов. — Так что ты собираешься с этим делать?

— Слушай, ты мне объясни, — заволновался лейтенант, — как он вообще оказался у нас? В смысле в Советском Союзе?

— Ты невнимательно читал, — старший лейтенант погасил окурок, достал из пачки еще одну папиросу, но закуривать не стал. — Вернулся в двадцать седьмом по амнистии. Никаких художеств за ним не числилось, так что оснований отказать не было. После проверки приехал сюда и с 29-го работал на торфозаготовках. Характеризуется положительно. Даже награжден почетной грамотой за отвагу на пожаре. Но это все так, лирика. — Он перегнулся через стол и посмотрел прямо в глаза Волкову. — Вопрос в том, что ты поставил во главе взвода бывшего белогвардейского офицера.

Волков тоскливо выругался:

— Слушай, откуда мне было знать? Раз он так хорошо замаскировался…

— Ни хрена он не маскировался, — в сердцах ответил уполномоченный. — Если бы он что-то скрыл, а выяснилось это здесь, я бы его, не сомневайся, тут же под стражу… Самое смешное, что он и не думал скрываться. «Были ли в Белой армии?» — честно пишет: «Был»! Как его в военкомате прохлопали, я не знаю, но теперь это наше сокровище. Я его даже по происхождению не могу вычистить — с 38-го никаких препятствий нет.

— А чего ты кипятишься-то? — Волков уже успокоился. — Он что, шпион, по-твоему?

— Если шпион — то какой-то очень секретный. Двенадцать лет шпионил, как тут у нас торф добывают. Да ну, — Архипов махнул рукой. — Никакой он не шпион, просто… В общем, перепиши рапорт, замени его кем-нибудь и дело с концом.

Волков глубоко вдохнул, словно собираясь нырнуть, и быстро сказал:

— Не могу.

— В каком смысле? — озадаченно посмотрел старший лейтенант.

— В самом прямом, — ответил Волков. — Никаких препятствий я не вижу. В армию его призвали?

— Он доброволец.

— Тем более. Винтовку ему дали? Патроны дали? Форму? Вася, ты не понимаешь, он уже присягу принес, он боец Красной Армии. Так почему я не могу назначить хорошего бойца младшим командиром? Из-за происхождения?

— Ты не понимаешь, — тихо сказал Архипов. — Вот вы на фронте. Представь, что все это время Берестов скрывал свою сущность. А тут такая возможность — он берет и сдается в плен. Случаи такие известны. Да что там в плен, пусть даже он просто без вести пропадает. Ты понимаешь, чем это пахнет для тебя — ты его поставил взводным, и для меня — я тебя не остановил? Или ты и его на поруки берешь?

— А если беру? — так же тихо ответил Волков.

— Я тебе не позволю, — жестко сказал старший лейтенант.

— Тогда, пожалуйста, вычеркни его из рапорта своей властью, — пожал плечами лейтенант.

— Ясно, — Архипов чиркнул спичкой, сломал и в сердцах бросил коробок на стол. — На принцип, значит, идешь.

Волков встал и прошелся по комнате, снова сел. Архипов молча, как до этого папку, толкнул к нему спички и папиросы. Лейтенант закурил и некоторое время молчал, собираясь с мыслями.

— Вася, ты только не кипятись и постарайся меня понять. Я рассуждаю так: если Берестову дали оружие — значит, его происхождение сейчас не имеет значения. Я, если хочешь знать, на стрельбище десятки раз к нему спиной поворачивался. Если не имеет значения, то я имею полное право поставить его командиром взвода, тем более что выбирать мне особо не из кого. У меня полроты, если хочешь знать, вообще в армии не были! — Он глубоко затянулся. — Если он враг или на подозрении, то изволь у меня его из роты забрать, потому что с подозрительными я воевать не хочу. Мало ли, может, он и впрямь мне пулю в спину пустит. А доверять, но проверять… Этого я не умею. У меня там и без того забот полон рот будет, без Берестова.

— Я тебя, в общем-то, понимаю. — Архипов успокоился и тоже закурил. — Но и ты меня понять постарайся. Думаешь, мне самому все это нравится? Мне и с комполка нашим хлопот хватает…

— А что Сенченко? — насторожился Волков.

Архипов глубоко вздохнул.

— Ладно, чего уж теперь. Комполка наш в 1937-м сел как троцкистко-бухаринский, что ли, террорист. Год назад его выпустили, восстановили, вот он тут у нас и командует. А мне, когда сюда направляли, строго-настрого наказали за товарищем Сенченко приглядывать. Я, кстати, такие же вопросы задавал: почему, мол, если он подозрительный, ему такое дело доверили. И сказали мне, Сашка, что не моего ума это дело.

— Ну а ты? — Волков чувствовал, что на него вываливают то, без чего он прекрасно мог бы обойтись, но идти на попятный было поздно.

— А я, как прибыл, пришел к нему и честно его предупредил, что, мол, Иван Егорович, так и так, должен я за вами смотреть да кому надо докладывать. Так что уж, будьте добры, будьте в моем присутствии посдержанней. — Архипов выпустил струю дыма и посмотрел сквозь нее на обалдевшего лейтенанта: — Что смотришь? Я так тоже не могу — за спиной на человека стучать.

Оба замолчали. В комнате плавал табачный дым, на стене тикали вечно уходившие вперед часы с кукушкой.

— Ладно… — Архипов убрал в стол папку и папиросы и, подойдя, к окну, распахнул его настежь. — Накурили мы тут с тобой… Значит, такое дело, как всегда — под твою ответственность. Комбату твоему ничего говорить не будем, потому что он дурак, а Ивану Егоровичу я сам скажу. Знаешь, — уполномоченный повернулся и посмотрел на лейтенанта, — может, меня за это наконец погонят к чертовой матери из Управления. Надоело, не мое это. Пусть кубик снимают, на фронт отправляют, я только рад буду. И дело-то вроде нужное, но не мое. В общем, свободен.

— Есть!

Волков вскочил, отдал честь и, по-уставному повернувшись, чеканя шаг пошел к двери. Взявшись за ручку, он вдруг захихикал.

— Ты чего? — удивился старший лейтенант.

— Да понимаешь, — ротного прорвало, и он с трудом мог говорить. — Я его… Спрашиваю — где, мол, так научились… А он мне… «В Гражданскую».

— Мда-а-а, с юмором дяденька, — Архипов покачал головой, хохотнул, потом вдруг лицо его сделалось серьезным. — А воевать они умели, мне отец рассказывал.

Сейчас Берестов, как всегда собранный, аккуратный, шел рядом со своим взводом. Волков не знал, как уполномоченный и комполка ухитрились провести ему звание, но треугольники на петлицах бывшего белогвардейца свидетельствовали, что он теперь является старшим сержантом РККА. Вообще, комроты-2 считал, что Андрей Васильевич без труда смог бы командовать и ротой, если не батальоном, но мнение это держал при себе. Во всяком случае, во взводе себя Берестов поставил с первой минуты так, что его приказы исполнялись беспрекословно. Кроме того, первый взвод отличался какой-то особенной выправкой, а форма и амуниция у всех всегда была в полном порядке. Поневоле Волков начал присматриваться к методам старшего сержанта, но ничего особенного не заметил. В конце концов, он вызвал того на откровенный разговор. Оба отошли на середину плаца, чтобы поговорить без помех, и лейтенант, помявшись, спросил взводного, как тому удалось добиться, чтобы его приказы выполнялись беспрекословно. Надо отдать должное, Берестов, в отличие от комроты, был абсолютно спокоен.

— Вы, товарищ лейтенант, без сомнения, знакомы с моей биографией?

— Да, — ответил Волков.

— Там не все. Я пошел на фронт вольноопределяющимся в пятнадцатом году. Мне было семнадцать лет, и уже через три месяца я был прапорщиком. К 1917-му я стал поручиком и получил Георгия 4-й степени и Владимира. Просто так их не давали, — он посмотрел себе под ноги. — Я как и вы, командовал ротой. Офицеров не хватало, а солдаты… Вы вряд ли поймете, но у меня половина солдат были неграмотны. Абсолютно, даже по слогам читать не умели. Я был городским юношей, из хорошей семьи. Мы были небогаты, но жили в достатке. Особую гордость отца составляло то, что он мог проследить наш род чуть ли не до времен Годунова… Я вас не утомил?