Ад - Алексей Кацай

— Пойду, пойду, — вздохнул я, думая о том, что женщины таки погубят Алексиевского. Ведь, честно говоря, у меня были надежды на то, что он что-нибудь да выяснит про «Луч», пока я занимаюсь посторонними делами. Но, оказывается, мной было сделано даже больше, чем знаменитейшим Д. Раконовым. Ну и напарничек!

— Алексиевский, ты хотел рассказать мне что-то про гременецкие летающие тарелки, — остановил я его и вдруг вспомнил, что Юрку Гемоновича, водителя Евгения Мороза, который был человеком Паламаренка, я видел вчера в близком контакте с Григорием Мельниченком, человеком, поддерживающим Ивана Пригожу… Но развить эту тему мне не дал скрипучий голос Алексиевского, который в этой жизни поддерживал лишь существа женского пола. За разные интересные места.

— Да, да, — сразу проникся темой бывший редактор «Свободы Плюс». — Итак, раньше это были просто лучи. Никаких шаров тогда не было даже «на шару». Тем более не было такого, чтобы они лопались. Но самое интересное произошло в конце… Когда над Юнаками небо в последний раз вспыхнуло и повыбивало все электричество, я находился в Юнакском парке с одной… м-м-м… с одной ведьмочкой.

Алексиевский замялся и вдруг коротко хохотнул:

— Так вот. Когда стало темно, в парке появился какой-то огненный туман. Нет. Ошибаюсь. Не туман, а какое-то слабосветящееся мерцание. Снова не так. Не мерцание, а какая-то дымка, которая ползла по траве, обвивала листву, ветви и чуть-чуть, действительно, светилась. В общем, возникало такое ощущение, что вся земля пропиталась невидимым до сих пор светом. И вот он, этот свет, под влиянием чего-то там начал испаряться… Ты же знаешь, Роман, я не из пугливых, но тогда и мне стало немного жутковато… Моя ведьмочка тоже притихла. Но ты ведь знаешь современную молодежь — ей все «фиолетово». Самые серьезные вещи в миг с ног на голову поставят. Впрочем, этим они мне и нравятся. Я сам такой. Так вот, значит, ведьмочка моя и говорит: «Он приближается!..» И так, знаешь, с подвыванием говорит. И руку мою крепко-крепко сжала. Так крепко, что вот — синяки остались.

Алексиевский поднял левую руку вверх и повертел ею в воздухе. На его запястье действительно было видно три тусклых пятна. То ли грязь, то ли…

— Ну, я ее, конечно, прижал к себе, говорю: «Ну что ты, голубка!.. Что ты, чувиха моя ненаглядная!.. Это — обычные оптические эффекты». И вкрутил: «Понимаешь, явление сольватации происходит путем диполь-дипольных связей…» Ну и еще что-то такое нес. Не из той оперы, конечно.

Алексиевский пожал плечами, затягиваясь (даже зашипела!) сигаретой.

— Но знаешь, Роман, научные обороты успокаивают сознание современного индивидуума. Удивительно! Если раньше человека в состояние душевного равновесия приводили молитвы, то сейчас — доклад с какого-нибудь «симпозимума» с мудреным названием. Суть, впрочем, осталась та же самая.

Я понял, что сейчас Алексиевский начнет разводить свои теории, и поерзал на столе:

— Хорошо, хорошо… Дальше что, Михалыч?

— Дальше?.. Ах, да… Итак, завыла моя суккубочка: «Он приближается!.. Он приближается!..» Я прочитал ей лекцию, а потом-таки спрашиваю: «А кто?» Она глазища распахнула, даже затылок видно стало, да и говорит: «Люцифер!» Тю, думаю, так ты, подружка, немножко не того… А сам говорю: «С чего это ты взяла, родненькая?» А она и отвечает: «Нам магистр говорил, что из черных бездн заклубится сияние животворное, и впитается тьма в него, и души человеческие растворятся в нем, и разглядят глаза человеческие великое содержание того, что скрыто до времени во мраке, и проникнутся содержанием тем, и из того проникновения явится настоящий властелин черной бесконечности — лучезарный люцифер!»

Михалыч на мгновение замолчал, как-то возбужденно дернул кадыком и продолжил:

— Эге, думаю себе, так над тобой, детка, кто-то хорошо поработал, а сам говорю: «Магистр, конечно, человек умный, но сама посмотри: туман растаял. В кустах, кроме диких собак и кошек, никаких других люциферов не наблюдается. Ну разве что я немного на него похож. Но, чтобы стать вровень с ним, мне, как говорил один из бессознательных сторонников этой фигуры, надо учиться, учиться и еще раз учиться». Успокоилась моя ведьмочка. Захохотала. Я, кстати, тоже успокоился. А она говорит: «Если серьезно хотите учиться, то приходите сегодня в первом часу ночи к скифской бабе. Только не говорите, что это я вас направила. Скажете, что случайно сюда попали». И вот здесь, Роман, начинается самое интересное. Светящаяся дымка тоже, конечно, интересно. Но серьезный читатель отнесется к ней с иронией. А вот к сборищу сатанистов — фига! Это уже проблема. Язва, так сказать, общества… Кстати, знаешь, кого я возле той бабы ночью встретил?

Я уже догадался:

— Лианку.

Алексиевский изумленно наморщил лоб:

— Точно!.. А ты откуда знаешь?

— Ну, господин Пивонов, обижаете. Я все же в столичной прессе работаю.

— Ага, а мы, значит, провинциальные лохи? — оскорбился Алексиевский. — Парниша, все действительно великое возникает на периферии. Всякие центры и столицы — это лишь огромные желудки, которые днем и ночью переваривают брошенный в них с околиц харч информации. Я был в водовороте событий. А ты?..

Я пожал плечами:

— А я был на берегу. И кое-что с него увидел.

— Ну и тащись от своих морских пейзажей, Айвазовский, — надулся Алексиевский, бросая окурок в открытую форточку (попал, кстати), и выпрямился на кровати, заложив руки за голову.

Я примирительно похлопал его по колену:

— Ладно, ладно… Успокойся. Ведь одно дело делаем. Я совсем случайно узнал о том, что Лианна со своим кавалером Михаем находилась этой ночью там, где ей почему-то не очень понравилось.

Алексиевский чуть оживился:

— Тю, глупая! А мне поправилось. Правда, бежать потом пришлось очень быстро, но зрелище было — класс! — и Д. Раконов удовлетворенно почмокал языком.

— Куда бежать? — не понял я.

— Не куда, а откуда, — поправил меня Алексиевский. — Оттуда. А то могли очень свободно по шее накостылять.

— Ты что, нарушил люциферовский регламент?

— Ага. Процессом фотографирования. Ведь я пришел без приглашения. Это — во-первых. Рекомендации глупенькой ведьмачки, как ты сам понимаешь, веса иметь не могли. Поэтому я спрятался в кустах. Это — во-вторых. А в-третьих, в самый значимый момент выхода на сцену его дьявольского преподобия магистра в этих самых кустах сработала фотовспышка. Эффект был, должен я тебе, Роман, доложить, бесподобный! — Алексиевский блаженно ухмыльнулся, оскалив все свои проникотиненные зубищи. Потом закряхтел, свешивая ноги с кровати и пошаркал к своему портфелю, брошенному возле двери.

По дороге он бубнил:

— Эх, Роман, тебя там не было! Антураж еще тот. Свечки. Факелы. Морды разрисованные. На ветвях крестики, полумесяцы, всякие скорпионы гороскопические болтаются. Только звякают. Потом какие-то шашки дымовые жечь начали. И вот, весь в дыму и свете факелов, перед ошалевшим народом появляется магистр. В бесовской маске, голый, только юбочка на нем… Знаешь из чего? — Алексиевский глухо хохотнул из коридора. — Из презервативов. А на груди — крест из вибраторов. В общем, феерия со всеми признаками сумасшествия. Но речь магистра я бы сумасшедшей не назвал. Скорее, бешеной.

Алексиевский появился на пороге комнаты с несколькими фотографиями в руках.

— Цитирую по памяти:

«Кто сказал, что тьма — хаос? Нет! Хаос — это свет, который клубится, сталкивается и взрывается. Который выжигает глаза человеческие и сжигает плоть человеческую. Который испепеляет планеты и разрывает галактики. Настоящий свет невидим. Он спрятан во тьме и лишь подпитывает ее.

Тьма — сущность света. Вспомните, что если его много — погружаются глаза ваши в благотворную тьму. Лишь благодаря ей вы можете видеть далекие звезды в небе и отыскивать жемчужины больших мыслей в глубинах своего мозга. Лишь тьма — спутница любви и тайны продолжения рода человеческого.

Свет тьмы подвластен только люциферу. В начале начал лишь он один пребывал в великом мраке и охранял его Словом. Но Бог лукавой добротой своей, ядовитой приторностью своих поступков обольстил Вселенную и сбросил люцифера на Землю. Поэтому был люцифер первым диссидентом, первым глашатаем свободной мысли. И хотя первопроходцы почти всегда в начале проигрывают борьбу тупому большинству фотонов и квантов, однако именно они нарушают закостенелый порядок вещей и через большое зло ведут к еще большему добру.

Скоро он придет! Он уже здесь, в наших генах и хромосомах, в свете наших факелов и ночных фонарей, в наших человеческих желаниях и наслаждениях. В свободе, которую вы, избранные, уже ощущаете каждой своей клеткой, которую вы воплощаете в каждый свой поступок. И каждое ваше движение к свободе — это движение лучезарного к возвращению в наш благостно-мертвый космос.