Танго в стране карнавала - Кармен Майкл

Какое бы положение ни занимал Густаво в этой жесткой структуре — бразильском высшем обществе, — он самозабвенно играл роль покровителя изобразительного искусства. Не могу сказать, чтобы он глубоко знал литературу и читал запоем, зато дом его можно было с полным основанием назвать музеем истории бразильского искусства, от гравюр времен колонизации до современного модернизма. Любимой эпохой Густаво было эмоциональное барокко. Деревянные позолоченные ангелочки, изделия из серебра с гравировкой на религиозные темы, витые колонны, желобчатые фризы, повсюду в изобилии виноградные кисти, листья и лоза; херувимы, облака и невинные румяные личики повергали его в полный восторг. На пристенных столиках громоздились серебряные церковные скульптуры, кресты для религиозных процессий, светильники, кадильницы в форме птиц и блюда для сбора подаяний. На каждой стене висели деревянные золоченые голуби, символизирующие Дух Святой. Дверь в спальню Густаво охраняла черная Мадонна в стеклянном футляре.

Бразильское барокко — о, это брак, заключенный на небесах. Его драматизм, напряжение, изощренность, даже вычурность идеально подходят темпераментным бразильцам. Да, прагматичная Европа давным-давно оставила все эти излишества, но Бразилии подобная скромность несвойственна. Оказавшись в тропиках, в изоляции от мира, подстегиваемое ностальгией и золотой лихорадкой, барокко в колониальной Бразилии расцвело необузданным пышным цветом, оставив после себя тысячи церквей, сплошь покрытых позолотой, и особенно ярко демонстрируя себя в пышных и ярких церковных праздниках. В коллекции Густаво изделия в стиле барокко были по большей части из бразильского штата Минас-Жерайс, знаменитого месторождениями золота и драгоценных камней. Но и в Рио, как выяснилось, можно встретить яркие образчики барочной роскоши, и Густаво показал мне свои любимые: монастырь Сан-Бенту — шкатулка для драгоценностей, с которой прямо-таки каплет золото. (Здесь, кстати, Густаво учил меня креститься, как это делают добрые католики: «Смотри, как надо, — раз, два, три, четыре, теперь целуешь руку. Смотришь вверх. Закрываешь глаза. Вот умница. Выглядишь шикарно!») Затем мы посетили Пассейу Публику — тенистый парк напротив Лапы, где когда-то богатые люди восторгались каменными арками работы скульптора Валентима, но где теперь «кишели грязные бедняки».

По пятницам мы ходили в эклектичный, в стиле необарокко, «Театру мунисипал» на балет или, изредка, оперу. Театр был построен в духе Парижской оперы (фойе — почти точная копия) в 1909 году, в разгар «прекрасной эпохи» Рио.

Дочери и сыновья кофейных и каучуковых королей блистали в его мраморных и золотых интерьерах, все больше привыкая к подобной роскоши. Сохранилась экстравагантная традиция выпить чего-нибудь перед началом представления, спустившись в шикарный нефритовый салон в египетском стиле. Нынче, однако, требовалось все же включить фантазию, чтобы вообразить дни его расцвета: салон был перегорожен, освещение приглушено с целью экономии электроэнергии, а пиво подавали в дешевых пластиковых стаканчиках. В первый раз, когда я попала в этот театр, давали «Лебединое озеро». Постановка, прямо скажем, так себе — ссылки на точное следование классической европейской хореографии я сочла не просто претенциозными, а несколько даже нелепыми, учитывая, что мы находились в одном из признанных мировых центров современной культуры, — но все же это был балет. Так что я не жалуюсь.

Этот дом — настоящее чудо. Каса Амарела — классический пример особняков Санта-Терезы в стиле ар-нуво — был построен в 1919 году по проекту испанского архитектора Хуана Гателла, бравшего за образец чистые линии каталонского модерна. Расположен он на знаменитой улице Жоаким Муртину. В свое время Руа Жоаким Муртину облюбовали сливки бразильского правящего класса, здесь жила добрая половина генералов Королевских вооруженных сил, а позднее — после провозглашения в 1889 году федеративной республики — за ее увитыми плющом стенами поселились политики нового республиканского правительства.

Новый район, байру, возник в результате исхода из старого города, когда по узким извилистым улочкам первой бразильской империи[30] поползла желтая лихорадка. Позднее в борьбе со смертоносным вирусом было разрушено почти полгорода, но в те времена у буржуазной элиты не было другого выхода, как бежать в горы. Испанские, португальские и итальянские архитекторы строили новое жилье, следуя своим любимым европейским стилям.

В смешении архитектурных стилей в Санта-Терезе есть что-то от нового мира — ни ритма, ни логики, но почему-то все это держится и каким-то образом существует. Здесь в тесном соседстве стоят эклектичные и безвкусные ядовито-розовые хоромы, элегантные особняки ар-деко, белоснежные колониальные дома и кубистская многоэтажная коробка. Это придает Санта-Терезе обаяние и яркую индивидуальность — нигде в мире я не встречала ничего подобного.

Байру достиг пика своего расцвета на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков, когда Рио — и его жители, неожиданно высоко поднявшиеся благодаря кофейному буму, — переживал собственную «прекрасную эпоху» в миниатюре. Крах наступил меньше чем через два десятка лет, положив начало своеобразной экономике «бумов и крахов», которой ныне так славится Бразилия.

Когда я приехала, здесь было совсем малолюдно: байру приходил в себя после двух десятилетий городских войн и погромов. Окраины лежали в руинах, лианы и плющи из некогда ухоженных садов бесконтрольно разрослись по стенам, купола и шпили на крышах обветшавших домов покосились, корни деревьев подрывали и разрушали булыжные тротуары.

В судьбе Каса Амарела были не менее бурные повороты, и после того, как последняя его обитательница — меланхоличная дама, которая, кажется, разгуливала по балкону голая и покрытая комариными укусами, — выбросилась из окна на задний двор, дом пришел в полный упадок и лет через десять был продан Густаво за бесценок.

В упадке тогда была вся Санта-Тереза; фавелы — криминальные трущобы — высыпали, словно прыщи, и расползлись по району, заполняя каждый его незаселенный еще уголок. Присутствие сил полиции здесь свелось к нескольким продажным полицейским, и Санту-Терезу захлестнул поток мелкого хулиганства и более серьезной преступности.

В 1969 году посол США был похищен и взят в заложники группой революционеров-террористов, протестовавших против ограничений гражданских свобод военной диктатурой. К тому времени элита Бразилии перебралась отсюда в Копакабану, туда, где вдоль новой просторной Авенида Атлантика вознеслись белые громадные пентхаусы.

Густаво тоже временами ездил в Копакабану, навещал друзей в их трехэтажных особняках с видом на Атлантический океан. Но, говоря по совести, это было «не его» — уютные усадебки Санта-Терезы больше приходились моему новому другу по душе. Он держал двух ротвейлеров, обожал свой дикий запущенный сад, ежедневно снабжавший нас манго, авокадо и бананами, не говоря уж о всевозможных травках и тех странных медицинских снадобьях, которые он извлекал из них, — а лечиться Густаво любил.

С моим появлением количество обитателей Каса Амарело увеличилось до трех человек во всех пятнадцати комнатах: Густаво, Паулу и я. Мы перемещались по дому, устраивая себе уютные гнездышки или собираясь вместе в том уголке, какой приглянется сегодня. Лично мне больше всего нравилось, подражая Одри Тоту, сидеть, как на насесте, на антикварном резном стуле в утренней столовой и делать записи в дневнике. Паулу, благодарение Богу, жил тремя этажами ниже нас, в цокольном этаже, под сенью дикого сада. Это означало, что, когда он топотал по лестнице, желая совершить на одного из нас нападение, мы это слышали и успевали запереться в своих комнатах.

Актер, по большей части безработный, он как-то плохо переносил тихие моменты жизни и изо всех сил старался веселить, удивлять или выводить из себя окружающих — и тем самым развлекаться самому. Меня он доставал тем, что заставлял петь перед гостями «Привет, транжира!», и отставал, только если я устраивала целое представление, как в кабаре, с плясками вокруг зебрового шезлонга (никогда никакой другой стул не привлекал к себе столько внимания), и под конец сползала по нему на пол. А ведь я никогда не отличалась раскованностью и сейчас не отличаюсь, просто Бразилия и бразильцы умеют, черт возьми, в любой женщине разбудить примадонну! Отчасти дело в том, что им невольно начинаешь подражать. Они танцуют часы напролет, громко хохочут, носят ленты в волосах и заговаривают с незнакомыми в автобусах. И заметьте, речь идет о взрослых. Лишь в таком окружении зажатая до предела англосаксонская девушка, из тех, кто подпирает стенки в дискотеках, способна распевать «Привет, транжира!», одновременно сползая по зебровому шезлонгу. Вторая причина в том, что это и правда весело. Ну да, проклятие, иногда это весело и клево быть отвязной, раскованной и общительной! Ты понимаешь, что совсем скоро расстанешься с этими людьми и больше никогда их не увидишь, так что никто не напомнит тебе, как ты пищала песни неверным прерывающимся голоском, как неуклюже танцевала и ободрала коленки, съезжая на пол, как раздавались неуверенные хлопки смущенных зрителей.