Засекреченные приключения Шарлотты Бронте - Лора Роулэнд

— Мистер Смит был крайне внимателен ко мне, — сказала я только, желая, чтобы его мать узнала, что у меня была причина подумать, будто я ему не безразлична.

Самоупоенность на лице миссис Смит сменилась злобой. Она насмешливо улыбнулась мне.

— Мой милый Джордж одаряет своей добротой всех. Часто люди толкуют его побуждения как сердечную склонность, хотя он лишь выказывает сочувствие тем, кто в нем нуждается. А иногда его дело требует, чтобы он терпел общество людей, не принадлежащих к его кругу.

Мое сердце сжалось, будто стиснутое огромным кулаком. Аромат роз обрел тошнотворность. Печальная правда теперь стала ясной: ухаживания Джорджа Смита за мной объяснялись его интересом ко мне как Карреру Беллу, но не как к Шарлотте Бронте. Наконец я поняла, почему он так настаивал, чтобы я уехала из Лондона. Он хотел, чтобы Каррер Белл был вне опасности и мог писать книги для «Смита, Элдера и Компании».

Миссис Смит смотрела на меня с выражением чванного торжества.

— Разумеется, вы поймете меня, когда я скажу, что мой милый Джордж, вступая в брак, не разочарует свою мать и не поставит под угрозу собственную карьеру?

Когда Джордж Смит вошел в гостиную, я не посмела даже взглянуть в его сторону.

На следующее утро мы с Энн посетили Томаса Котли Ньюби, издателя, чьи махинации вынудили нас приехать в столицу. После неприятного разговора, в течение которого мы обличали его, а он настаивал, что произошло всего лишь недоразумение, я повела Энн в Национальную галерею на Трафальгарской площади. Небесный купол над нами оставался безоблачным, пока мы шли мимо памятника адмиралу Нельсону. Площадь представилась мне достойным символом английской военной мощи. Я ощутила себя гражданкой великого королевства, которое нанесло поражение Наполеону и с тех пор правит морями, не имея соперников, во главе империи, чья власть простирается над Индией, Австралией, Новой Зеландией и Африкой. Пока на протяжении нашего века мятежи раз за разом ввергали Европу в судороги, Британия сохранила устойчивость — армия усмирила чартистские демонстрации, которые этой весной будоражили Лондон. На площади лоточники продавали безделушки посетителям, потоки которых вливались и выливались из церкви Святого Мартина на Полях; голуби порхали, схватывая хлебные крошки, которые бросали дети. Всюду царило спокойствие. Мы с Энн присоединились к потоку, направлявшемуся в галерею, греческий фасад которой господствовал над площадью. Созерцание прекрасных картин всегда доставляло мне большое наслаждение, а прохладные, гулкие залы хранили творения моих любимых художников; и все же они не могли ни угасить моего стыда из-за Джорджа Смита, ни утишить боль вновь обманутой надежды.

— Милая Шарлотта, ты выглядишь огорченной, — сказала Энн, когда мы вошли в следующий зал. — Тебя тревожит смерть Изабели Уайт?

— Да. — Я предпочла бы умереть, чем признаться, как обманывалась касательно мистера Смита, а Изабель Уайт все еще тяжело тяготела над моими мыслями. — Я сомневаюсь, что могу положиться на помощь мистера Смита в изобличении того, кто убил Изабель. Боюсь, как-либо содействовать раскрытию ее убийства мне одной не по силам.

— Может быть, это к лучшему, — подхватила Энн. — Я буду рада вернуться домой. Там никто не станет выслеживать тебя или проникать в наши комнаты.

Перспектива расставания с Лондоном на следующий день только усугубила мою тоску. Рассеянно бродя по залам, я потеряла Энн в толпе и вошла в зал итальянской живописи. В безлюдном сумрачном помещении на меня сверху вниз смотрели из своих золоченых рам средневековые герцоги, патрицианки и мадонны. Отдаленные звуки города рождали жутковатое эхо, будто шепоты из прошлого. Незнакомец возник передо мной столь внезапно, словно он материализовался из воздуха.

— Мисс Бронте? — сказал он.

Услышав свою собственную фамилию, я застыла на месте. Вздрогнув, я уставилась на черный сюртук на уровне моих глаз. Мой взгляд скользнул вверх к белому воротничку и белому шарфу, свидетельствующим, что передо мной священник, а затем достиг его лица. Проницательные черты, смуглость, оттененная намеком на тщательно сбриваемую бороду. Волнистые черные волосы падали на лоб над серыми глазами поразительной ясности и блеска. Глядя в них, я испытала особое электризующее ощущение узнавания, однако человек этот был мне абсолютно не знаком.

— Пожалуйста, извините, что я так грубо окликнул вас, — сказал он. Мимолетное смущение омрачило его лицо, будто он заметил, как его появление подействовало на меня… или же он испытал сходное потрясение? — Мое имя Гилберт Уайт. Я брат Изабели Уайт. Если не ошибаюсь, вы были с ней знакомы.

— Брат Изабели?

С ужасом я прикинула, знает ли этот священник о смерти сестры, так как вовсе не испытывала желания сообщать подобное. Однако скорбное измученное выражение на его лице убедило меня, что ему все известно, и меня захлестнула волна сочувствия.

— Прошу, разрешите мне объяснить, — сказал он, когда в зал вошла группа оживленно болтающих посетителей. — Я священник прихода в окрестностях Кентербери. — Его голос был негромким, но звучным, и с тем же акцентом северных графств, как и выговор Изабели; руки, держащие черную шляпу, были красивой формы и чистыми. — Мы с Изабелью условились встретиться в Лондоне и провести вместе конец недели, но вчера она не пришла в условленное место. Мне ничего не оставалось, как обратиться в полицию. Мне сказали, что Изабель была убита.

Гилберт Уайт тяжело задышал. Отведя глаза, он часто заморгал.

— Я глубоко сочувствую вашей потере, — сказала я, растроганная его горем и сожалея, что могу предложить ему только соболезнования. Как дочери приходского священника мне часто приходится утешать скорбящих, но я всегда ощущаю свою беспомощность.

— Такова Божья воля, и я должен принять ее, — пробормотал он. — Но я не найду покоя, пока не выясню, что случилось с Изабелью. Почему-то я не могу поверить, что ее убил обыкновенный грабитель. — Он обратил на меня взгляд, полный муки и бессилия. — В полиции мне сказали, что вы знали ее и были очевидицей убийства. Я решил, что должен поговорить с вами и узнать елико возможно больше о смерти моей сестры, а потому направился в «Кофейню Капитула» — в полиции сказали, что вы остановились там. Хозяин объяснил, где вас найти.

Мне казалось, я не говорила хозяину, что собираюсь пойти в Национальную галерею, но предположила, что он слышал, как мы с Энн обсуждали наши планы за завтраком. И не задумалась я также, каким образом мистер Уайт сумел узнать в толпе совершенно незнакомую ему женщину.

— Могу ли я попросить вас уделить мне еще несколько минут, мисс Бронте? — Его чеканное лицо исполнилось мольбы, и Гилберт Уайт добавил: — Вы разрешите мне угостить вас чашкой чая?

При обычных обстоятельствах я бы отклонила приглашение незнакомого мужчины, но как я могла отказать скорбящему брату? Респектабельному священнослужителю? Ведь чаепитие в публичном месте не могло причинить вреда ни мне, ни моей репутации. И, может быть, мне открывалась возможность исполнить мой долг в отношении Изабели Уайт.

— Буду рада рассказать вам то, что могу, — сказала я.

Тут подошла разыскавшая меня Энн, и я представила ее Гилберту Уайту. Мы направились в кофейню, где за столиками сидели скромно одетые дамы и несколько священников. Девушка в фартучке и кружевной наколке подала нам чай. Когда я рассказала Гилберту Уайту о поведении Изабели в поезде, он пришел в полное недоумение.

— Я и не подозревал, что Изабель была в таком тяжелом состоянии, — сказал он. — Ее последние письма мне ни на что подобное не указывали. Вы не видели того, кого она страшилась?

— Нет, — сказала я. — И я сомневалась, действительно ли кто-то ее преследует, или ей так казалось.

— Она сказала, кто это был?

Жалея, что должна разочаровать его, я вновь ответила отрицательно; затем рассказала, что произошло со мной в опере и в «Кофейне Капитула».

— Подозреваю, что случившееся может быть связано с убийством Изабели, но, к несчастью, я не знаю, кто стоит за этим.

— Чтобы кто-то нападал на ни в чем не повинных женщин! — воскликнул Гилберт Уайт, видимо потрясенный. — Мир стал опасен.

— Я прикидывала, не попала ли Изабель в беду. — И я повторила странные слова Изабели о надежде «избежать кары». — И еще я прикидывала, не была ли ее беда как-то связана с мистером Локком в Бирмингеме.

Гилберт Уайт помешивал сахар в чае с ошеломленным выражением, словно он ничего не понял из услышанного. Исподтишка поглядывая на него, я подумала, что в подавляющем большинстве люди сочли бы его не по моде смуглым, остролицым и взъерошенным, но мне его внешность казалась странно привлекательной. Невольно я сравнила его с Джорджем Смитом. Он не был так красив, но я различила в нем силу характера и глубину чувств, которых недоставало Джорджу Смиту.