Рио-де-Жанейро: карнавал в огне - Руй Кастро

Если отбросить унижение, присущее рабству, рабы-кариоки жили значительно лучше своих собратьев, отправленных на плантации. Это не значит, что их не били — их презрительные хозяйки держали небольшой хлыст под рукой для «мелких» провинностей, а если они пытались бежать, то их выставляли к позорному столбу, и там их пороли специально нанятые люди. Но учитывая, как немного шансов бежать у них было, попытки были редки. Когда же им удавалось скрыться, они объединялись в квиломбо, которым иногда даже присваивали законный статус, и вскоре уже торговали с белыми. Одна из таких общин в Леблоне, который в те времена находился в далеком предместье, выращивала камелии для города, и туда можно было отправиться на трамвае (конном) — вот ситуация совершенно в духе кариок!

Жизнь на улице, где они проводили большую часть дня, уже давала рабам ощущение свободы. Они выполняли самые разные работы, доставляли записки и небольшие посылки, таскали воду в огромных глиняных кувшинах и переносили пианино на собственных спинах. Рабы овладевали многими профессиями: среди них встречались каменщики, докеры, лодочники, рыбаки, плотники, они работали с порохом, делали кирпичи, сворачивали сигары, зажигали фонари, подметали улицы, торговали птицей, пирогами, бисквитами — занимались всем чем угодно. Всегда было предостаточно белых бездельников — толпа ленивых щеголей! — которые держали их именно для этой цели: чтобы они работали в городе и приносили хозяину большую часть заработка. Это было унизительно, но из оставшихся денег некоторые рабы умудрялись отложить сумму, достаточную для того, чтобы купить свободу (и немедленно, будучи уже экс-рабами, сами прикупали парочку рабов). Ну ладно, далеко не все было так гладко — по правде говоря, вообще ничего не шло гладко: одной из обязанностей, выпадавших на долю самых смиренных рабов, было выливать бочки с дерьмом в море (эти бочки называли «тиграми», потому что, едва завидев их, народ бросался прочь). Несмотря на все это, бывали случаи, когда освободившиеся рабы отправлялись в Африку, но там им не нравилось и они возвращались обратно в Рио.

Одной из причин необычайной сообразительности негров-кариок, присущего им острословия и способности быстро осваиваться в любой ситуации, не в пример белым и черным из других районов страны, можно считать как раз то обстоятельство, что их предки столько времени жили уличной жизнью. Болтаясь по городу среди белых бедняков и свободных негров, они научились сами о себе заботиться, приспосабливаться к любым правилам и иметь дело с полицией — вот так появились маландрош, городские проходимцы, живущие только своим умом. И еще они научились защищать свои убеждения и традиции. Как вы думаете, когда они вышли на улицы Рио в составе ранчос, блоку и кордуэш? Когда рабство еще процветало — окончательно его запретили только в 1888 году. А когда это случилось, многие из них уже и не были рабами, они успели стать цирюльниками, модистками, ювелирами и наборщиками. Или же вообще никогда не попадали в рабство, как бывший наборщик Мачаду де Ассиш.

Другие были музыкантами, композиторами, певцами. И для этих последних кандалы ничего особо не значили — уж они-то всегда оставались свободными по природе своей.

Попробуйте представить себе: мини-Африка в оправе почти европейского Рио 1900 года. Сердцем этого анклава была Праса Онже де Жульо, рядом с которой теперь находится самбадром. На рубеже девятнадцатого и двадцатого веков именно там жили баианские tias, буквально «тетушки», — плеяда толстых, деловитых негритянок, которые, прибыв за несколько лет до этого из Баии, вскоре уже заправляли здесь всем. Из практических соображений официально в глазах полиции они были пирожницами. Они зарабатывали себе на хлеб, продавая в центре пироги из тапиоки и кокосовые конфеты, одевшись в ослепительно белые одежды и усевшись со своими подносами на высокие табуреты на тротуаре. Но колдовали они не только над конфетами. В жизни они были жрицами африканского культа кандомбле и среди чернокожего населения Рио пользовались огромным авторитетом. Несмотря на частые полицейские облавы, именно в их домах проходили ритуалы, где боги-ориша Шанго, Нана, Огум и прочие воплощались в одержимых верующих. За этими ритуалами следовали многодневные празднества, где не было недостатка в еде, выпивке и музыке.

Самой известной из «баианок» была тетушка Киата, мулатка, оказавшая столь значительное влияние на культуру Рио, что об этом можно было бы написать пару энциклопедий. В гостиной дома на Праса Онже Киата приглядывала за своими пятнадцатью детьми, друзьями, гостями, и там же играли музыканты хоро, причем среди прочих здесь околачивался и один флейтист, паренек по имени Пишингинья. На кухне она не спускала глаз с кастрюль, где варилась еда для всего этого народа и в подношение богам. На задворках дома Киата возглавляла церемонии во славу своих святых, пела, танцевала и не давала угаснуть веселью. Слово «самба» появилось еще раньше, не позднее 1838-го. Оно не имело ничего общего с ритмом, который получит такую популярность значительно позже, — «самбой» называлось любое празднование, во время которого люди танцевали, хлопая в ладоши, прищелкивая языком, подзадоривая себя барабанными ритмами и непристойными движениями — такой танец именовался umbigadas, что означало «тереться пупками» (umbigos). Должно быть, это был эвфемизм: если вы не страдаете избыточным весом, попробуйте потереться с кем-нибудь пупками, не соприкасаясь гениталиями.

Был момент, когда власть Киаты выплеснулась за границы «маленькой Африки» Рио и проникла даже в официальные кабинеты белого мира. В 1915 году благодаря мелкому государственному служащему, который отвел ее в президентский дворец, Киата своим колдовством вроде бы исцелила президента Вансеслау Браша от ранения в ногу, которое оказалось неподвластно традиционной медицине. Браш был ей очень благодарен, и Киата попросила, чтобы ее мужа приняли на государственную службу. Его приняли на службу в полицию, и Киате больше не грозило излишнее внимание закона. Не стоит этим пренебрегать, ведь исторически у полиции Рио было два пристрастия: преследовать приверженцев африканских культов и капоэйры. Вторая задача была непроста — немногие полицейские могли противостоять этим сильным, атлетически сложенным неграм, мастерски умевшим бросить противника на землю ловким ударом ноги (а если положение становилось совсем тяжелым, они могли и нож выхватить). Так как мастеров капоэйры полицейские боялись, они предпочитали преследовать последователей кандомбле. А чтобы не тратить время зря, они при этом обычно конфисковывали пару гитар и тамбуринов.

Но некоторое время спустя атмосфера изменилась. Киата стала так известна, что к ней заходили белые дамы полусвета и брали напрокат ее баианский наряд на время карнавала. За ними потянулись образованные девушки из Ботафого и Ларанжейраш, и вскоре у Киаты образовалось вполне доходное дело. Кроме того, мужчины самых разных слоев общества — социалисты, политики, военные — заглядывали проконсультироваться насчет методов лечения и молитв. И очень может быть, что именно от Киаты и других «тетушек» блюда, традиционно предназначавшиеся богам (ксинксим из курицы, ватапу и сапатель), получили широкое распространение, придясь по вкусу элите кариок.

Киата дорожила своей репутацией и подружилась с журналистами. Они приходили на ее вечеринки, их привлекала музыка, и они держали ухо востро, заметив, что эти ритмы и напевы, сдобренные флейтами, гитарами, гавайскими гитарами и новой, изобретательной перкуссией, начали оказывать влияние на мелодии и гармонии Европы. И не случайно нечто похожее происходило в то же время в Новом Орлеане — там этой тенденции суждено было дать рождение джазу. В Рио назревало появление самбы — уже не негритянского праздника, но нового типа музыки.

Именно этого и не хватало. Для бразильской музыки появление самбы открыло новые горизонты. Можно сказать, что у города наконец прорезался голос.

Первая самба, которой суждено было стать хитом именно под этим именем, называлась «Pelo telefone» («По телефону»), и сочинили ее — а как же иначе? — в доме тетушки Киаты. Согласно разным рассказам, она представляла собой общее творение нескольких чернокожих музыкантов, которых часто можно было там встретить, — Донгу, Жоау да Байана и Эйтора дош Пражереша, сыновей черных «тетушек». Так это было или нет, но согласно данным Национальной библиотеки ее авторами значатся, войдя таким образом в историю, гитарист Донга вместе с еще одним «завсегдатаем» дома Киаты Мауро де Альмейда, белым репортером «Жорнал ду Бразил». Возможно, Мауро всего лишь свел воедино несколько версий текстов, с которыми эту песню пели в доме Киаты, но тем не менее этот чудесный факт остается фактом — под первой официальной самбой подписались белый и негр.