Против справедливости - Леонид Моисеевич Гиршович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Всегда любил хорошую обувь, – думает Мэрим. – Жалел, что на Храмовую гору можно только босиком». Яхуда рассказывает одно, а она слышит другое.
При том, что стряслось в синагоге, она присутствовала, сидела на галерее. Сперва все было красиво. Как и когда-то, тринадцатилетнего, его вызвали прочесть из Исайи. Мэрим и тогда любовалась на него с галерки.
– «Дух Господень на мне, ибо Он помазал меня благовествовать нищим и послал меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение, слепым – прозрение, измученным – волю, согрешившим – прощение, ибо не смерти грешника хочу, но обращения».
– Нету такого у Исайи, – сказал вдруг кто-то.
Тут началось:
– С учениками колосья срывал в субботу…
– Ходил к самарянам…
– И с ними ел…
– Немытыми руками…
А Яшуа в ответ:
– Вы, оцеживающие комара, а слона не примечающие! Своих почестей ревнители! Вы же готовы за три колоска, сорванных в субботу, казнить детей, потому как ученики мои суть дети.
И продолжал чтение:
– «Я господин субботы, ибо не человек для субботы, а суббота для человека. И не то, что входит в уста, оскверняет, а что выходит из уст…»
– Пусть покажет, где это написано.
– Как же показать слепым, прежде чем они прозреют, и глухим, до того, как Сын Человеческий возвратит им слух? Знаю, что скажете мне присловьем: «Врáчу! Исцели себя сам. Яви в своем отечестве, что явил в Капернауме». Нет, отвечу, нет пророку веры в своем отечестве, а что́ пророк без веры?
Кто-то, явно умалишенный, на голове дурацкий колпак («кова-тембель»), пал к его ногам:
– Прости, Господи, и сжалься над безумием моим, ибо верую.
– Прощаются тебе грехи.
Вмиг сорвал этот человек с головы дурацкий свой колпак и вышел исцеленный.
Все зашумели: «Кто может прощать грехи, кроме Господа?»
– Никто, – и стало тихо. – Кроме меня, никто, – повторил Яшуа.
Было слышно, как, никем не сорванный, в саду упал апельсин и так остался: суббота, Ноцерет застыл перед грозой.
– Я большее в меньшем. Как Царство Божие не умаляется тем, что внутри каждого, так и я больше Храма, в котором меня видите.
Они не поняли. Кощунство? Или сказать «я больше Храма» то же, что сказать «Храм в сердце моем», хотя сердце величиной с кулак?
Сложно разобраться в простом. Чем очевидней, тем запутанней. «Большее в меньшем…» Смутились деревенские мозги. На том бы Яшуа и остановиться, но спасение не знает благоразумных путей. Иначе ты – лжеспаситель, «машиах га-шекер», благо, Иудина земля течет не только молоком и медом, но и ложью во спасение.
– Вы клянетесь Авраамом и от него ведете счет своего семени, а ему созерцать меня было в радость, – говорил им Яшуа.
– Аврааму – тебя?! – вырвалось у них. – Тебе и пятидесяти нет. Как Авраам мог тебя видеть?
– Повторяю вам, я – большее в меньшем.
– И ты больше Авраама?
– Больше всего, что вы видите. Как сын больше отца. Потому отец в сыне, как сын в отце.
– Положить конец этому богохульству! – раздались крики. – Смерть ему!
Скрюченные когтистые пальцы потянулись к нему, как тянутся они к сребреникам. И беззубые черные дыры изрыгали хулу на него. Его влекут к дверям. Мэрим побежала следом, а там уже запасаются камнями. Ой, Готеню…
Она оказалась в задних рядах толпы, сопровождавшей Яшуа к месту казни. У каждого в руке по камню. Не перебросишь взгляд поверх голов, обмотанных наподобие чалмы платками в красную и черную метку, – а меж дощатых спин ей не протиснуться, плотно пригнаны. Вдруг часть толпы на неровной местности подалась куда-то вниз, словно дощатый пол просел. Так Мэрим из последних стала первою.
Жертва предводительствует армией своих палачей. Яшуа нисколько не противился двум державшим его нотаблям. Лица их, с одинаковыми черными бородами, были как два ногтя, под которые набилась грязь. Обычной своей летящей походкой шел он в гору, те с трудом поспевали за ним. Можно подумать, он спешит показать им вид, открывающийся на Ноцерет сверху. Чтоб не отстать, ей приходилось бежать – боком, ибо не сводила с Яшуа глаз. Все равно не удавалось встретиться с ним глазами и передать ему «то, не знаю что».
Едва они достигли цели – крáя горы, круто обрывавшейся – как Яшуа под стоустое «ах!» прыгнул с нее, уступая сатанинскому соблазну быть подхваченным крылами ангельскими. В тот же миг Мэрим почувствовала, как из нее изошла какая-то сила, без остатка. Не держали ноги. Она бы упала, когда б не Яхуда. Он стоял позади нее и, сощурившись, смотрел, как медленно скользит по воздуху фигура брата, а за спиной у него, «как огромного воскрылья взмах», две надувшиеся плосатые простыни.
11
«Гора Прыжка»… После того, как он уплыл вдаль, Мэрим питалась слухами о нем. Питание скудное, растянувшееся на годы. Слышала, что кого-то воскрешал, кого-то исцелял. За это воскрешенных и исцеленных учил жить, наживая себе врагов и умножая последователей, в том числе и на самарийских территориях – а это уже к смущению тех, кому один шаг был до обращения. Трудно сделать последний шаг – признать, что добрый самаритянин лучше злого иудея. Что же это выходит, вся наша история: египетский плен, синайское откровение, цари и пророки, первый Храм, второе пленение, победы над сирийцами – все псу под хвост?
Юдька со всегдашней своей ужимкой поведал, что «наш Машиах» объявился в Кфар Кане у братца Якова. С трудом верилось, что он когда-нибудь прибегнет к гостеприимству Кубы. Впрочем, тот, кажется, был польщен. Во всяком случае, похвастался Яхуде, который не удостоился такой чести.
– А женщин-то вокруг него, мать честная! Всех зовут, как тебя: Мариями. Одна – Мири Мигдали, о ней лучше не спрашивай. И что там за мигдаль – умолчим[18]. Другая из Бет-Аньи, тоже Мария, сидит у его ног и с умным видом слушает. А третьей он вроде бы младшего брата на ноги поставил, после того как все врачи от него отказались. Вот она и бегает за ним как собачонка, Мария Клёпова или как-то так.
Мэрим загадала желание: если соберутся эти Марии у подножья трона царского, то и она присоединится к ним – отныне
