Обагренная Русь - Эдуард Зорин

Все повернулись разом. Один лишь Лука даже ухом не повел. Мальчишка хныкал и трепыхался в его руке, дьякон тянул его за собой в сторону.

— Лука! — окликнул его все тот же голос.

— Ай-я? — встрепенулся, очнувшись, дьякон. Повел вокруг себя взглядом, увидел сидящего на коне боярина Якова. Не выпуская мальца, поясно поклонился ему.

— Ты чего это? — спросил изумленный боярин.

— Прости, батюшка, — снова поклонился ему Лука.

Яков сказал:

— Негоже это, Лука, обижать убогих…

— Лютый он, боярин, — заговорили в толпе. — Правы бабы, как есть, разума лишился…

— Эк кинулся-то… Яко стервятник.

— Куды слепцу без поводыря?!

— Почто молчишь, Лука? — нахмурился Яков. Не понравилось ему все это: зачем зазря народ волновать?

Лука, потупившись, безмолствовал. Мальчонка попискивал и с надеждой таращился на боярина. Яков рассердился:

— Что он тебе сделал? Отпусти мальца.

— Прости, батюшка, — в третий раз поклонился Лука.

— Эк свое заладил!.. Кому велено?

— Не могу я… Как услышал, так и не могу. Голос у него яко у ангела.

— А насильничаешь почто? — вопросили из толпы. — Не раб он твой, малец-от. Почто за руку держишь?

— Сбегнет…

Яков рассмеялся.

— Отпусти, отпусти — не сбегнет, — сказал он, слезая с коня. Кто-то услужливо подхватил повод, боярин подошел к Луке, потрепал мальчонку по кудрявой головенке.

— А ты и впрямь поешь, яко ангел?

— Не…

Старец, стараясь не пропустить ни слова, внимательно прислушивался к разговору.

К нему повернулся Яков:

— Твой это малец, старче?

— Егорка-то? — выпучивая слепые бельма, переспросил старик. — Дык како мой? Не холоп он, а прибился в Ростове… Сам знаешь, боярин, слепому без поводыря негоже. Ходим мы по Руси, добрые люди милостыньку подают, тем и кормимся. Ни отца, ни мамки у него нет, сирота он безродный… Не дай сироту и слепца в обиду, добрый боярин. Вступись.

— Да, — в растерянности почесал Яков затылок. — Придется тебе, Егорка, спеть. А то како я вас рассужу?

Чувствуя недоброе, слепец упал на колени:

— Не забирай у меня мальца, боярин. Смилуйся!

— Пой, Егорка, — сказал Яков.

— Пой боярину, — подтолкнул его в спину Лука. Толпа с любопытством сомкнулась вокруг них.

Чувствуя всеобщее внимание, мальчонка выдернул у дьякона свою руку, оправил кожушок.

— А чего петь-то?

— Чего хошь, то и пой, — сказал Яков.

— Пой, пой, — послышалось из толпы.

И тогда, прокашлявшись в ладошку, начал Егорка, да так, что у Луки пуще прежнего перехватило дыхание.

Пел мальчонка без натуги, легко и вольно, и голос его звенел, как серебряная труба. Сроду не слыхивал Яков такого голоса, а ведь на пирах, бывало, показывали свое умение отменные гусляры.

— Да как же так отдать его тебе, старче? — удивился он. — Такого-то певуна и князю показать не грех. Рассудил я вас: забирай с собой Егорку, Лука…

Запричитал слепец, заелозил в ногах у боярина:

— На что бросаешь меня?! На верную погибель.

— Молчи, старче, — оборвал его Яков. — По городам да весям подаяние собирать и другого поводыря сыщешь. Не пристало твоему Егорке честной люд на торжищах потешать.

Прошел через расступившуюся молчаливую толпу и сел на коня.

— Расходись, народ! Неча грудиться… Аль не по правде я рассудил?

Кому охота было отвечать боярину? Стали разбредаться люди, кто куда. Трое остались на площади.

— Благослови, деда, — сказал, всхлипывая, Егорка, припал старцу на грудь.

Ощупав мальца, слепой дрожащими перстами перекрестил его. Лука с трудом оторвал Егорку от старца, повел за собой.

— Сопель, Сопель! — кричали издали ребятишки. Теперь они боялись приближаться к дьякону. Лука остановился и погрозил им туго сжатым кулаком.

В избе, куда привел Егорку Лука, было неуютно и дымно. В печи гудел огонь, у огня, согнувшись, хлопотала могучая баба. В свете очага рыжие волосы на ее голове горели, как пламя.

— Вот, — сказал, указывая на Егорку, дьякон, — примай мальца, Соломонида.

Баба выпрямилась и оказалась еще выше ростом, Лука едва доставал ей до плеча.

Егорка, испугавшись, попятился к порогу, но баба улыбнулась, и улыбка у нее была доброй и приветливой.

— Господи! — всплеснула она руками. — Да где же ты такого хилого да хворого отыскал?

— Я не хворый, — серьезно сказал Егорка. — Это дед у меня был хворый и слепой.

Лука сел на лавку, опустив между колен руки, с удовлетворением сказал:

— Вот, на торгу объявился…

— Нешто забрал его у старца? — помрачнела Соломонида и с упреком посмотрела на мужа.

— Ишшо и ты туда же! — рассердился Лука. — Ну-ка заместо того, чтобы разговоры говорить, накорми мальца.

Соломонида вернулась к печи, загремела горшками — с сердцем двигала их с места на место, но долго молчать не выдержала.

— Его бы в баньку наперво, — сказала, не оборачиваясь.

— Чего вздумала, баньку ишшо истопить надо, — отозвался с лавки Лука. — А малец едва на ногах стоит. Глянь-ка, кожа да кости. Не шибко, знать, баловал тебя старец, — оборотился он к Егорке. — Подь сюды!

Егорка неуверенно подошел, остановился вблизи.

— Садись, — усадил его с собою рядом Лука. — Сыми-ко рубаху.

Егорка покорно повиновался. Дьякон покачал головой:

— И в чем только душа у тебя держится!.. Соломонида!

— Ась?

— Погляди на мальца. Тут допрежь всего твоя забота.

— Тощой-то како-ой, — с жалостью протянула дьяконица. — А сказываешь, мол, не хворый…

— Не хворый, — упрямо подтвердил Егорка. — Хворые перхают да за палку держатся, чтобы не упасть.

— Кормил ли тебя старец-то? — совсем размякла Соломонида.

— Куски пожирнее он себе брал, — сказал Егорка, — потому как слаб был…

— А ты как же?

— Хлебушка нам на обоих хватало. Да водицы. Да кваском, глядишь, где угостят.

— Шибко вцепился в него старче, не хотел отдавать — сказал дьякон мирным голосом, словно совсем еще недавно, на торге, был так же спокоен, как и теперь.

Он по-домашнему разоблачился и теперь сидел на лавке, тихий и маленький, в холодных штанах и исподней застиранной рубахе.

Соломонида выставила на стол горячий горшок с сочивом, охватив его тряпицей, вытряхнула содержимое в большую деревянную мису, положила три ложки.

— Сотворим молитву, — сказал дьякон и, повернувшись к образам, зашевелил губами. Соломонида и Егорка тоже помолились и взялись за ложки.

Первым зачерпнул Лука, поморщился, пошамкал ртом, потом кивнул, и тогда за еду принялись все.

Хлёбово было густым и душистым, в темной жиже плавали пахучая травка и куски разваренной репы.

Давно так не едал Егорка, ложка мелькала в его руке.

Дьякон предупредил:

— Не части.

Егорка покраснел и поперхнулся. Лука заметил это и уже мягче сказал, обращаясь также и к Соломониде:

— Не о хлебе едином жив будеши…

После хлебова был кисель, потом пили сладкий квас. Потом Егорку потянуло ко сну. Глаза смыкались, закувыркалась, поплыла перед ним повалуша.

Соломонида бросила ему на лавку овчину:

— Уморился малый. Спи…

Сон был длинный и вязкий. Сквозь причудливые видения долетал далекий разговор:

— Не иначе, сие от бога…

— Всё от бога.

— Как услышал я, так и обмер…

— Неужто?

— Вот те крест. А скажу, не поверишь…

— Обыкновенно говорит малец.

— Да как поет!.. Уж подивлю я протопопа, уж порадую. Отблагодарит меня отче. Крышу в избе перекрою, дощатую наложу…

— Не шибко-то надейся. Леон тож тебе чего не обещал, а погляди-ко вокруг себя, живем хуже церковной мыши.

— Попомни, принесет нам мальчонка счастье.

— На нас как наслано. Не на ту пору тебя мать родила.

— Экая ты, Соломонида! Такой вовек не угодишь…

— Поболе бы в избу нес, а то всё — мимо.

— Будя.

Стихли голоса, утонули в дреме. И стали сниться Егорке красивые сны. От снов этих сладостно и тесно сделалось в груди. То летал Егорка и задыхался от высоты, то над лесом, как птица, парил, едва взмахивая руками. То опускался на причудливое речное дно и плавал в зеленой и прозрачной воде, как рыба…

Долго спал Егорка. Проснулся оттого, что под овчиной стало жарко и душно. Высунул из меха нос, удивился: где это он?.. С трудом вспомнил, что находится в избе у дьякона. Тихо выпростал ноги, сел, оглянулся.

Дверь отворилась, вошла с водоносом в руке Соломонида. Улыбнулась мальцу, разливая воду по корчагам:

— Ладно ли спал, Егорка?

— Ух как ладно, — потянулся малец.

Соломонида сказала:

— Ступай в мовню, там тебя Лука дожидается…

В баню идти Егорке не хотелось, но ослушаться дьяконицы он не мог. Приплясывая на одной ноге, выскочил за дверь. Огляделся, подумал озорно: а что, как дать деру? Поди, ждет его старче. С ним — жизнь привольная… Вон плетень: перескочил и — иди на все четыре стороны.