Упражнения в стиле - Раймон Кено

Турандот, погрузившись в раздумья, молча налил. Шарль заглотнул божоле, вытер усы тыльной стороной ладони и рассеянно уставился в окно. Для этого ему пришлось поднять голову, но увидеть можно было только обувку, лодыжки, обшлага брюк, а иногда при крупном везении целиком собаку, но только если это оказывалась такса. Рядом с форточкой висела клетка, обитель грустного попугая. Турандот снова налил Шарлю и сам промочил горло. Мадо На Цырлачках зашла за стойку, встала рядом с хозяином и нарушила молчание.

— Что-то вы полны меланхолией, мосье Шарль, — сказала она.

— В жопе я видел меланхолию, — сообщил Шарль.

— Не больно-то вы вежливы сегодня, — заметила Мадо На Цырлачках.

— Уписаться можно, — с мрачным видом произнес Шарль. — Но она именно так и выражается, эта соплячка.

— Не понимаю, — недоуменно сказал Турандот.

— А чего тут не понимать, — ответил Шарль. — Она слова не может сказать, не помянув при этом жопу.

— А похабные жесты при этом делает? — осведомился Турандот.

— Пока нет, — угрюмо сказал Шарль, — но все впереди.

— О нет, — простонал Турандот, — только не это.

Он сжал голову руками с таким видом, словно собирался оторвать ее, но это был чистой воды симулякр. После чего продолжил свой дискурс в нижеследующих выражениях:

— К чертовой матери, я не желаю видеть в своем доме маленькую засранку, несущую всякую похабель. Да я уже предвижу, как она развратит весь квартал. Не пройдет и недели...

— Она пробудет тут всего два-три дня, — успокоил его Шарль.

— Два-три дня! — возвопил Турандот. — Да за два дня она успеет забраться в ширинки всем старперам, которые оказывают мне честь быть моими клиентами. Я не желаю никаких историй, никаких неприятностей, ты слышишь, не желаю!

Попугай Зеленец, обкусывавший коготь, обратил на них свой взгляд и, прервав туалет, вмешался в разговор:

— Ты говоришь, говоришь, и это все, что ты можешь.

— Если подумать, он прав, — согласился Шарль. — Какого черта ты мне орешь, что не желаешь неприятностей, я-то тут при чем?

— Да клал я на него, — проникновенно произнес Габриель, — вот только одно мне непонятно, чего ради ты рассказал ему, как изъясняется малышка.

— Потому что правда для меня главней всего, — объяснил Шарль. — И потом, тебе все равно не удалось бы скрыть, что твоя племянница потрясающе плохо воспитана. Вот ты в детстве так выражался?

— Нет, — ответил Габриель, — но я ведь не был девчонкой.

— Прошу за стол, — кротко пригласила Марселина, внося супницу. — Зази! — кротко крикнула она. — Садись за стол!

И она принялась кротко разливать содержимое супницы по тарелкам.

— О, консоме, — с удовлетворением констатировал Габриель.

— Не преувеличивай, — кротко сказала Марселина.

Тут наконец и Зази присоединилась к ним. Ничего не выражающим взглядом она оглядела стол, с неудовольствием констатируя, что проголодалась.

После бульона были поданы кровяные колбаски с картофелем по-савойски, затем паштет из гусиной печенки (каковой Габриель притаранил из ресторанчика, причем в количестве хоть задом ешь, так что можно было не ограничивать себя), затем сладчайший из десертов, а затем кофе, которого выпили по нескольку чашек, бикоз[8] Шарль и Габриель вкалывали ночью. После ожидавшегося сюрприза в виде гранатового сиропа с киршем[9] Шарль отвалил, у Габриеля же работа начиналась не раньше одиннадцати. Вытянув ноги под столом, так что они даже высовывались из-под него, он улыбнулся Зази, с чопорным видом застывшей на стуле.

— Как ты думаешь, малышка, — обратился он к ней, — не пора ли нам отправиться баиньки?

— Кому это «нам»? — поинтересовалась она.

— Как это кому? Тебе, разумеется, — ответил Габриель, попавшись в расставленную ловушку. — В каком часу ты там ложилась спать?

— Мне кажется, здесь и там — это две большие разницы.

— М-да, — благодушно подтвердил Габриель.

— И меня прислали сюда, чтобы здесь все было не так, как там. Или нет?

— М-да.

— Скажи-ка, дядя, ты говоришь «да», чтобы просто отбрехаться или вправду так думаешь?

Габриель повернулся к улыбающейся Марселине.

— Нет, ты посмотри, как лихо нынче рассуждают детишки. Спрашивается, на кой их мучать и заставлять ходить в школу?

— А я вот хочу ходить в школу до шестидесяти пяти лет, — объявила Зази.

— До шестидесяти пяти? — переспросил несколько изумленный Габриель.

— Да, — подтвердила Зази. — Я хочу быть учителкой.

— Неплохая профессия, — кротко сказала Марселина. — Пенсию получишь.

Последние слова она произнесла чисто автоматически, поскольку в совершенстве знала французский.

— В жопе я видела пенсию, — сказала Зази. — Вовсе не из-за пенсии я хочу быть учителкой.

— Само собой, — кивнул Габриель. — Кто бы сомневался.

— Тогда скажи почему? — спросила Зази.

— Вот ты нам сейчас и объяснишь.

— А самому догадаться слабо?

— До чего же все-таки умные современные дети, — сообщил Габриель Марселине.

После чего обратился к Зази:

— Так все-таки почему же ты хочешь стать учительницей?

— Чтобы девчонок доставать. Всех, кому через десять, двадцать, пятьдесят, сто, тысячу лет будет столько же, сколько мне сейчас, чтоб они у меня кровавыми слезами умывались.

— Ага, — протянул Габриель.

— Ух, какой я с ними буду сволочью. Они у меня пол будут вылизывать языками. Тряпки, которыми доску вытирают, жрать будут. Я им всю жопу истыкаю циркулем. Сапогами испинаю. Потому что я буду носить сапоги. Зимой. Высокие, вот досюда (жест). И с вот такущими шпорами, чтобы задницы в кровь изодрать.

— Понимаешь, — с невозмутимым спокойствием произнес Габриель, — если судить по тому, что пишут газеты, развитие современного образования идет в несколько ином направлении. В совершенно даже противоположном. Мы идем к воспитанию добротой, благожелательностью, мягкостью. Ведь правда, Марселина, об этом писали в газете?

— Да, — кротко подтвердила Марселина, — Зази, а тебя что, в школе обижают?

— Попробовали бы только.

— И потом, — продолжал Габриель, — через двадцать лет не будет никаких учительниц, их заменят кино, телеки, электроника и прочие такие штуки. Об этом тоже как-то писали в газете. Правда ведь, Марселина?

— Да, — кротко подтвердила Марселина.

Зази какое-то время оценивала нарисованное ей будущее.

— Тогда я стану астронавтом, — заявила она.

— Правильно, — одобрил Габриель. — Надо идти в ногу со временем.

— Да, стану астронавтом и полечу доставать марсиан, — сказала Зази.

Габриель в восторге хлопнул себя по ляжкам.

— Ну и задумки у этой девочки!

Он был восхищен.

— И тем не менее ей пора спать, — кротко сказала Марселина. — Ты не устала?

— Нет, — ответила Зази и зевнула.

— Девочка утомилась, — кротко оповестила Габриеля Марселина, — ей пора спать.

— Ты права, — признал ее правоту Габриель и стал мысленно слагать императивную фразу, по возможности исключающую любую форму отказа.

Однако он не успел сформулировать ее, потому что Зази спросила, есть ли у них телек.

— Нету, — ответил Габриель. — Дело в том, что я предпочитаю кинематограф, — солгал он.

— Можешь сводить меня в киношку.

— Уже поздно, — сказал Габриель. — И потом, у меня уже нет времени, мне к одиннадцати надо быть на работе.

— Обойдемся без тебя, — нашла выход Зази. — Мы сходим вдвоем с тетей.

— А вот этому не бывать, — свирепо произнес Габриель, выделяя каждое слово.

Он вперился яростным взором в глаза Зази и добавил:

— Марселина без меня никуда не ходит.

Однако этим он не ограничился.

— Причину объяснять я тебе не буду, это заняло бы слишком много времени.

Зази отвела от него взгляд и зевнула.

— Я устала, — сказала она, — пойду спать.

Она встала. Габриель поднес к ней щеку. Она чмокнула его.

— А у тебя нежная кожа, — отметила она.

Марселина пошла проводить Зази в ее комнату, а Габриель достал изящный футлярчик свиной кожи с вытисненными на нем своими инициалами. Снова усевшись, он налил себе стакан гранатового сиропа, чуток разбавил его водой и принялся полировать ногти; он обожал это занятие, весьма преуспел в нем и считал, что даст сто очков вперед любой маникюрщице. При этом он напевал непристойный куплетец, потом запел песенку о подвигах трех ювелиров[*], а закончив ее, стал насвистывать, но негромко, чтобы не разбудить девочку, сигналы, памятные ему со времен действительной службы в армии: отбой, к подъему флага, нашкапрал бабудрал и т. п.

Возвратилась Марселина.

— Уже спит, — кротко сообщила она.

После чего уселась и налила себе рюмочку кирша.