Песни бегущей воды. Роман - Галина Долгая

Джаркын сошел с дороги и присел у воды. Весь путь от Теплого озера он старался держаться малохоженых дорог. Неспокойны люди! Одни воюют между собой, другие грабят караваны, третьи охочи и до одинокого странника, у которого за душой ничего, разве что камень – подарок Священного озера. Рука сама потянулась к животу, где за холщовой тканью рубахи почивала заветная лягушка. Согретая телом, она прилипла к его влажной коже и едва ли не срослась с ним. А что если у ворот, разделяющих ущелье пополам, кому-то придет в голову обыскать его? Отберут лягушку! И что тогда? Зачем он здесь без нее? На лоб скатились капли пота. Джаркына окатил такой жар, что хоть впору лезть в воду. Он наклонился и зачерпнул пригоршню холодной воды. Омыв лицо, старик почувствовал облегчение. Вода несла в себе не только прохладу, но и силу, дарованную богами. Эх, сейчас бы окунуться всем телом, почувствовать и холод, и жар от этих бегущих струй! Но… нельзя! По дороге, вздымая пыль, идут люди, лошади, ослы, верблюды. Джаркын вздохнул тяжело. Вдруг вспомнилась одинокая юрта в горах. Молодая женщина, тело которой истосковалось по крепким мужским рукам, а душа по нежности младенца. Эх… Остаться бы там, да и жить тихо и мирно. Пасти коней…

Возмущенное ржание коня разорвало тонкое покрывало мечтаний. Джаркын увидел, как молодой воин повис на узде гнедого жеребца, передние ноги которого расчертили в пыльном воздухе широкую дугу. Убьет! Взбешен конь и видит перед собой врага! Джаркын подскочил и, как в молодости, не задумываясь, лишь следуя порыву, взлетел на спину непокорного скакуна как раз в тот момент, когда воин со страху отпустил повод и сел под нависшей грудью коня, обхватив кудрявую голову обеими руками.

Джаркын прижался к шее жеребца, зашептал заветные слова, ухватил болтающийся повод, потянул слегка, указывая направление. Конь послушно осел в сторону, встал на красивые крепкие ноги, все еще возбужденно фыркая и раздувая чуткие ноздри.

– Вот и хорошо, вот и славно, – шептал ему на ухо Джаркын, одной рукой мягко похлопывая по шее.

Когда конь успокоился, нерадивый воин отполз в сторону и побежал к дородному всаднику, наблюдающему все это со стороны. Богатая попона его коня, поблескивая золотыми и бирюзовыми пластинчатыми вставками, говорила о том, что всадник в высокой валяной шапке, из-под которой выглядывали густые черные кудри, высокого положения. Да что там – он главный в этом помпезном караване, в стороне ожидающем прохода через ущелье!

Джаркын слез с коня, не отпуская повод, обвел ищущим взглядом продолжающую движение людскую реку. Чей конь? Что его так взволновало?

От всадника подбежал человек.

– Иди за мной, тебя зовут, – сказал он, с опаской поглядывая на строптивого скакуна.

Джаркын повел коня, выпучившего глаза, как только натянулся повод.

– Боится. Что с ним случилось? – усмиряя взволнованного жеребца, спросил Джаркын.

– Камни с горы посыпались, он встал на дыбы, а на нем сама принцесса ехала. Упала, бедняжка. Тот воин коня бил, вот он и ошалел.

– А-а! – понимающе потянул Джаркын. – А какая принцесса?

– Единственная дочь нашего царя Канишки!

– О! – Джаркын понимающе вытянул губы трубочкой. – Жива?

– Жива, да, видать, ударилась сильно. Все за голову держится, стонет. Монах ее лечит.

– Какой монах?

– Да с ней монах следует, он молитвы читает, да только толку нет – стонет… Просветленный8 давно ушел в нирвану, не слышит людей…

Посыльный смолк, как только они поравнялись с родовитым всадником, пристально рассматривающим чужака. Даже крутые завитки его бороды зашевелились змейками, словно пугая.

– Кто таков?

Джаркын поклонился. Коня у него забрали, отвели в сторону.

– Странник я. Иду издалека.

Всадник изучающе сощурился. Его взгляд, казалось, проник не только под рубаху, но в самую душу. Джаркын поежился.

– Куда идешь?

– Да, куда ноги несут, – выкрутился Джаркын, кожей чувствуя теплое брюшко лягушки.

Всадник мельком взглянул на раздолбанные ичиги странника. По ухмылке, пробежавшей по его губам, стало понятно, что поверил.

– С конями умеешь? – спросил прямо.

– Умею. С детства с ними.

– Пойдешь с караваном. Нам такой, как ты, нужен.

Развернув коня и слегка толкнув его бока мягкими складчатыми сапогами, строгий вопрошающий поехал навстречу караванному потоку. Слуга, который привел Джаркына, позвал за собой.

– А караван куда идет? – поинтересовался новоявленный конюх.

– Туда, – провожатый кивнул в ущелье, – в Страну Плодородных Долин!

Как только последний луч света соскользнул с верхушки скальной стены, караван встал. За ними не осталось никого, все, кто торопился, прошли узкие скальные ворота засветло. Быстро наползающая тьма заполнила ущелье. Военачальник решил, что эту ночь они проведут на этой стороне горной гряды, и только утром продолжат путь.

Свечерело быстро. Караван кушанской принцессы расположился на склоне холма по соседству с ручьем, стекающим по каменному ложу. Джаркын собрал всех коней у двух деревьев, привязав каждого к прочной ветке. Когда жеребцы остыли от дневного перехода, он напоил их, задал корму. Сам пристроился рядом на циновку, кем-то данную ему. И стеганый халат появился, словно сам собой.

Эта ночь обещала быть теплой и сытной. У костров, устроенных неподалеку, умелые повара готовили ужин. Аромат жареного мяса разлетался по округе, щекоча нос и возбуждая аппетит. Слышался веселый говор людей, предвкушающих скорый ужин. Что надо человеку в дороге? Хорошая обувка да сытная еда! Человек, как любой зверь, нуждается в еде. Нет ее, так и мысли только о ней. А как набил брюхо, так и жизнь краше! Ленивым становится человек, расслабленным после еды. Но это беспокоит его только в момент опасности. Тогда все довольство враз пропадает. Жизнь куда ценнее еды! Пусть голодным, но лучше идти по дороге, чем сытым, но лежать бездыханным в пыли. Джаркын давно это усвоил и потому не ослаблял внимания, хоть в животе и урчало, а нос сам собой ловил вкусные запахи. Что ж, повезло ему! Видно, Тенгри ведет его, и туда, куда нужно. Только плач девушки, то тихий, как стон, то громкий и берущий за душу, не давал покоя. Страдает, бедная, а у него за пазухой лежит избавление от страданий. Как быть? Разве кто поверит ему, оборванцу, что лягушка избавляет от хвори? Засмеют, а то и побьют. Но ведь не зря он здесь? Не зря Тенгри привел его в это ущелье как раз тогда, когда случилось такое несчастье?!

Не в силах больше молча сидеть и слушать плач, доносившийся из шатра принцессы, Джаркын встал. Пока ночь еще не поглотила весь свет, и только серая вуаль опускалась с неба все ниже и ниже, конюх мог разглядеть, что шатер, где страдала несчастная, соткан из красной шелковой ткани, колыхающейся мягко натянутыми полотнищами на крепчающем вечернем ветру. «Снизу полог можно приподнять, – подумал Джаркын, – и тихо вползти внутрь. А там видно будет. Положу лягушку в изголовье и уползу назад. А потом? Как я потом ее заберу?.. А! Потом и решу, как!»

Оглядевшись вокруг, он запахнул халат, и кругом, будто идет в другую сторону, пошел к шатру принцессы. Пока он плутал, посматривая, не следит ли кто за ним, тьма сгустилась и ночь зажгла светильники в небе. Они горели ярко, но земле не доставалось их света. Разве что полюбоваться и все! Главного светоча ночи сегодня не было видно. Тенгри спал, утомившись от трудов своих. А человеку его сон оказался выгодным.

Подобравшись близко к шатру, Джаркын упал на землю. Он зашел с тылу. Стражники, стоявшие у входа, не заметили нового конюха, да и ухо вылавливало в общей суете стойбища горестные стоны страдалицы, прерываемые монотонным бормотанием монаха, усердно молящего Просветленного о благополучии мира, частью которого является каждый человек – и принцесса тоже.

Джаркын подполз к шатру и приподнял полог. Узкие глаза посланца Тенгри сами собой сощурились до щелок от света, неожиданно ударившего по ним. Джаркын приткнул края полога к ушам, чтобы снаружи никто не обратил внимания на узкую полоску света, вдруг появившуюся у шатра принцессы. Привыкнув к свету, исходившему от чадящих масляных светильников, приглядевшись, он увидел спину монаха, склонившегося к синей фигурке божества, безучастно прикрывшего глаза гладкими веками.

«Не видит и не слышит он тебя!» – решил Джаркын относительно Просветленного, который, как и положено, пребывал в нирване, нимало не проявляя внимания к терзаниям молодой женщины, лежавшей рядом на пышных подушках. Разве что аромат благовоний, медленными струйками поднимающийся к широким ноздрям божества, все же вернет его из божественной Шамбалы и обратит вселенское добро и любовь на страдалицу! На то и уповал монах, с губ которого монотонно слетали слова молитвы: «Тадьятха омммм беканзе беканзе…»9