Крабат (Легенды старой мельницы) - Отфрид Пройслер

А Крабат все думал о Тонде. О Тонде... и о Певунье. Вновь она ему вспомнилась, ну разве он этого хотел? Он ждал и заранее радовался, что в полночь опять услышит ее голос. А что, если не услышит? А вдруг запевать будет другая девушка?

Крабат попытался припомнить голос Певуньи, но как ни старался, ничего не получалось. Голос стерся, исчез безвозвратно... А может быть, так только кажется?

Было мучительно тяжело, словно боль затронула что-то, о существовании чего он и не догадывался. Он попытался прогнать мысли о Певунье: "Я ведь никогда не обращал внимания на девчонок! И не буду. Ничего хорошего из этого не выйдет. А то еще получится, как с Тондой... Вот сижу я здесь, а на душе тоска и горечь. Мой взгляд блуждает по светлым лунным равнинам. Я выпархиваю из себя и ищу место, где покоится та, кому я принес несчастье..."

Искусством раздваиваться, выпархивать из себя, Крабат уже овладел. Обучая их этому, Мастер предупреждал: "Может случиться так, что, покинув тело, потом в него не войдешь!" Строго наказывал: "Делать это можно только с наступлением темноты и возвращаться до рассвета. А не вернешься. - назад хода нет! Тело похоронят, а сам будешь вечно блуждать не зная покоя". Нет, думал Крабат, надо остерегаться!

Юро притих. Если б он время от времени не подбрасывал ветки в костер, можно бы было подумать, что он спит.

Наступила полночь. И вот вдали раздался колокольный звон, и тут же вознесся ввысь нежный девичий голос. Голос, знакомый Крабату. Он ждал его и лишь недавно напрасно старался воскресить в памяти... Как мог он его забыть?

Сначала голос звучал один, потом подхватили другие. Пока девушки пели хором, Крабат все ждал, когда же снова вступит тот голос.

Интересно, какая она? Какие у нее волосы? Каштановые, черные или цвета пшеницы? Как бы хотелось узнать! Увидать бы ее, когда она поет! Может быть, выпорхнуть из себя? Лишь на одно мгновение! Только взглянуть ей в лицо!..

Он поспешно произнес заклинание и почувствовал, что покидает свое тело, выпархивает из него... И вот уже его окутала черная ночь...

Последний взгляд на Юро, готового вот-вот задремать у костра, на себя самого, прислонившегося к кресту, ни живого, ни мертвого... все, что составляло его жизнь, теперь - вне тела.

Он легок, свободен, бодр, как никогда в жизни.

Мгновение он колеблется - трудно расстаться с самим собой, и ведь может случиться, навсегда! Но, еще раз взглянув на парня, носящего его имя, он направляется в деревню.

Никто не слышит Крабата, никто не может его увидеть. А он слышит и видит все с необычайной отчетливостью.

Поющие девушки с фонарями и свечками идут вдоль деревни. Они в черном, лишь на гладко зачесанных волосах белая лента.

Крабат ведет себя, как обычно, тут же присоединяется к деревенским парням, стоящим группками по обе стороны дороги. Они выкрикивают шутки вслед проходящим девушкам. "А петь погромче не можете? Вас еле слышно!", "Эй, поосторожнее с огнем! Носы обожжете!", "Идите сюда, погрейтесь, а то ведь посинели!"

Девушки делают вид, будто не замечают парней. Спокойно продолжают свой путь и поют, поют...

Озябнув, они заходят погреться в ближайший дом. Парни тоже пытаются туда проникнуть. Нет, хозяин их не пускает. Но они уже бросились к окнам - подсматривать, что там, в горнице.

Девушки жмутся к печи. Хозяйка принесла им порога и горячего молока. Но тут на крыльце показался хозяин, на этот раз с палкой в руке.

- Брысь! Убирайтесь, а то задам!..

Парни, ухмыляясь, уходят. Крабат вместе с ними, хотя ему и не обязательно. Ждут поодаль, пока девушки выйдут из дома, чтобы продолжить свой путь.

Крабат уже знает - у Певуньи светлые волосы. Тоненькая, высокая, она идет, гордо подняв голову... Можно бы и возвратиться к костру.

Но ведь он видел Певунью лишь издали. А как хотелось бы заглянуть ей в глаза! И вот он уже слился с пламенем свечи у нее в руках. Еще ни разу в жизни он не был так близко, совсем рядом, с девушкой!

Он видит ее прекрасное юное лицо. Глаза, огромные, добрые, смотрят прямо на него, но его не видят. А может быть...

И вправду пора возвращаться, не то будет поздно! Но глаза девушки, светлые глаза в венце ресниц, притягивают, не отпускают. Голос Певуньи теперь, когда он глядит ей в глаза, доносится как бы издалека.

Крабат понимает - вот-вот наступит утро. Знает, что может потерять жизнь. Знает... и остается.

Вдруг жгучая боль пронзает его, возвращает к действительности. Обжигает огонь!

Крабат очнулся на опушке леса подле Юро. На ладони лежит головешка. Скорее стряхнуть ее!..

- Ах, Крабат, прости, я нечаянно! Ты показался мне таким странным! Я хотел взглянуть тебе в лицо. Посветил и... уж и не знаю, как головешка упала тебе на руку. Покажи! Здорово обожгла?

- Ничего! Терпимо! - Крабат поплевал на обожженное место.

Он так благодарен Юро, но этого нельзя показывать. Если б не Юро, его бы здесь больше не было. Боль от ожога сделала свое дело - со скоростью мысли он возвратился в себя. В последнюю минуту.

- Светает! - проговорил Крабат. Они откололи от креста две щепки, сунули их в тлеющие угли.

- Я мечу тебя углем от деревянного креста!

- Я мечу тебя, брат, Знаком Тайного Братства!

На обратном пути вновь встретили девушек, уже с кувшинами в руках.

Мгновение Крабат раздумывает, не заговорить ли с Певуньей. Нет! Рядом - Юро! Да и сам он может испугать девушку.

КТО ТАКОЙ ПУМПХУТ?

И снова воловье ярмо у входа, и снова пощечины, и снова клятва повиноваться Мастеру.

Крабат живет, словно в полусне. Глаза Певуньи... Они перед ним все время. Но ведь она смотрела на свет свечи, не видя его...

"В следующий раз я появлюсь перед ней! - твердо решает он. Пусть знает, что это на меня она смотрит".

Вот и все подмастерья вернулись. К мельничному колесу пущена вода. Мельница заработала.

- Быстрее! - орет Мастер.

Крабату кажется, что кто-то другой, а не он, таскает мешки, засыпает зерно, - а сколько его сегодня просыпалось! надрывается, потеет. Голос Мастера доносится словно издалека. Крабату все равно, что он там кричит. Погруженный в свои мысли, он несколько раз сталкивается с парнями, спотыкается о ступеньки, разбивает колени. Не чувствуя боли, поправляет чуть было не свалившийся мешок, несет дальше.

Устали ноги, ломит поясницу, пот заливает лицо. Но все это его не беспокоит. То, что происходит сейчас на мельнице, касается того Крабата, который всю ночь просидел под крестом. Другому же, побывавшему в Шварцкольме, это безразлично.

На этот раз первым возликовал Витко, за ним все остальные. Крабат с удивлением огляделся. Поплевал на ладони, хотел было взяться за следующий мешок.

Но Юро остановил его тычком в бок.

- Шабашим, Крабат!

Удар хорошо рассчитан - Крабат еле дух перевел. Теперь оба Крабата снова вместе.

- Эй, Юро, за такие шутки знаешь что бывает!

Они смеялись, пили, ели пасхальное угощение, потом пошли танцевать.

Рум-бу-ру-рум - повело!

Колесо завертелось, пошло!

А мельник-то стар, да и хром!

И хром, и глуп, как бревно!

А дело было весной

Повстречался с красоткой одной,

И закрутилось, пошло,

Рум-бу-ру-рум, повело!

А мельник-то стар, да и хром,

И глуп, как бревно!

Танцевали и пели дружно. Витко старался изо всех сил, будто хотел всех перепеть своим высоким, звенящим голосом.

Сташко попросил Андруша рассказать что-нибудь... Может, про Пумпхута?

- Ладно! - согласился тот. - Только налейте-ка мне сперва вина! Ну так вот. Как-то Пумпхут пришел в Шляйфе, к мельнику. А тот, как вы, может, слыхали, такой скупердяй, какого еще свет не видывал! Постойте-ка, а Витко, наверное, даже не знает, кто такой Пумпхут...

Что правда, то правда, Витко этого не знал, да и Крабат тоже.

- Тогда я сперва объясню. Пумпхут - Пышная Шляпа, сорб, такой же подмастерье мельника, как и мы с вами. Родом он, кажется, из окрестностей Шпола. Тощий, длинный и такой старый, что никто уже и не помнит, сколько ему лет. А на вид около сорока, не больше. В левом ухе - золотая серьга. Маленькая, тоненькая, увидишь, только когда на солнце блеснет. На голове широкополая шляпа с высоким верхом. По шляпе да по серьге его и узнают, а то и не узнают, как вы сейчас увидите. Теперь ясно?

Крабат и Витко кивнули.

- Да! Вот еще что! Это надо вам знать! Пумпхут - волшебник, самый искусный в Верхних и Нижних Лужицах. А это что-нибудь да значит! Все мы, вместе взятые, не можем и половины того, что сделает он одним пальцем. Однако всю свою жизнь он оставался простым подмастерьем на мельнице. Стать мастером его не тянуло, быть важным господином - чиновником, судьей или придворным - и вовсе не привлекало. А ведь мог бы стать кем угодно! Все ему было по плечу, но вот - не хотел!.. А почему? Потому, что он свободный человек и таким желал оставаться. Летом странствовал с мельницы на мельницу, останавливался, где хотел. Никого над ним, да и он ни над кем. Свободен! Нравилось ему это, да и мне бы тоже понравилось, черт возьми!