Дьявольский вальс - Джонатан Келлерман

Я кивнул.

– Меня раздражает, – продолжал он, – что к нам относятся по-особому. Боюсь, это приведет к тому, что Кэсси будут лечить хуже.

– В каком отношении?

– Не могу сказать. Ничего конкретного, думаю, просто чувствую себя неловко, когда для нас делается исключение. Не хотелось бы, чтобы упустили что-то важное или отошли от стандартного лечения из-за опасения вызвать недовольство со стороны нашей семьи. Не то чтобы доктор Ивз была не слишком опытным врачом – я испытываю к ней величайшее уважение. Это в большей степени относится к системе в целом – особое ощущение, которое возникает, когда попадаешь сюда. – Он замедлил шаг. – Может быть, я просто болтаю чепуху. С отчаяния. Кэсси практически всю свою жизнь была больна – то одним, то другим, – и никто не смог до сих пор определить причину. Да и мы тоже... Я хочу сказать, что эта клиника представляет собой строго организованную структуру, и всякий раз, когда в подобной структуре нарушаются правила, возникает опасность, что она даст трещину. Это как раз область, в которой я работаю – строго регламентированные организации. И должен вам сказать, это организация, каких мало.

Мы подошли к лифтам. Чип нажал кнопку и сказал:

– Надеюсь, вы сможете помочь Кэсси со всеми этими уколами. Она прошла через настоящий кошмар. И Синди тоже. Она потрясающая мать, но при таких обстоятельствах сомнения в себе неизбежны.

– Она винит себя? – спросил я.

– Время от времени. Хотя для этого нет никаких оснований. Я пытаюсь разуверить ее, но... – Он покачал головой и сжал кулаки. Костяшки пальцев побелели. Поднял руку и покрутил серьгу в ухе. – Как она выдерживает такое невероятное напряжение?!

– И вам, должно быть, тяжело, – добавил я.

– Веселого мало, это верно. Но вся тяжесть ложится на Синди. Откровенно говоря, мы подходим под определение обычной, традиционной семьи с типичным разделением обязанностей полов: я работаю, она занимается домашним хозяйством. По взаимному согласию – на самом деле именно Синди так хотела. Я тоже до некоторой степени занимаюсь домашними делами – возможно, не в такой мере, как следовало бы, – но воспитание детей целиком лежит на Синди. Видит Бог, она в этом деле разбирается куда лучше меня. Поэтому, когда в этой области происходят какие-то срывы, Синди во всем винит себя. – Он погладил бородку и покачал головой. – Ну как, хорошую версию придумал, чтобы выгородить себя? Конечно, и мне было чертовски трудно. Видеть, как любимое существо... Полагаю, вам известно о Чэде – нашем первом ребенке?

Я кивнул.

– Это нас буквально убило, доктор Делавэр. Трудно даже... – Закрыв глаза, он опять встряхнул головой, как будто пытался освободиться от навязчивых воспоминаний. – Проще говоря, такого не пожелал бы своему злейшему врагу. – Он ткнул пальцем в кнопку лифта, посмотрел на часы. – Похоже, мы перехватили лифт, доктор... Как бы то ни было, мы с Синди начали приходить в себя. Собрались с силами и радовались появлению Кэсси, как вдруг случилось это... Невероятно.

Подошел лифт. Вышли два любителя сорить обертками от конфет и врач. Мы вошли. Чип нажал кнопку цокольного этажа и прислонился к задней стенке кабины.

– Невозможно угадать, что подбросит тебе жизнь в следующую минуту, – продолжал он. – Я всегда был упрямым. Может быть, даже излишне. Непереносимым индивидуалистом. Возможно, потому, что с раннего возраста меня заставляли быть таким, как все. Но со временем я понял, что весьма консервативен. Примирился с житейской мудростью: живи, как все, по правилам, и со временем все образуется. Безнадежно наивно, конечно. Но привыкаешь к определенному образу мыслей, он кажется тебе правильным, и ты следуешь ему. Думаю, это такое же приемлемое определение веры, как и любое другое. Но я быстро теряю ее.

Лифт остановился на четвертом этаже. Вошли женщина за пятьдесят, похожая на испанку, и мальчик лет десяти. Мальчик невысокий, коренастый, в очках. На туповатом лице безошибочные признаки болезни Дауна. Чип улыбнулся им. Мальчик, казалось, даже не заметил. Женщина выглядела очень усталой. Все молчали. Эта пара вышла на третьем.

Дверь закрылась, а Чип продолжал смотреть на нее. Когда лифт тронулся, он проговорил:

– Вот, например, эта бедная женщина. Она не ожидала этого – такого позднего ребенка, а теперь вынуждена нянчиться с ним до конца дней. Подобные вещи способны перевернуть все наше мировоззрение. Именно это случилось со мной – все взгляды на смысл иметь детей. Никакой веры в счастливый конец. – Он обернулся ко мне. В синевато-серых глазах сквозила ярость. – Я очень надеюсь, что вы будете в состоянии помочь Кассандре. Уж если ей приходится подвергаться всем этим мучениям, пусть хотя бы ей не будет так больно.

Лифт достиг цокольного этажа. Двери открылись, и Чип моментально исчез.

Я вернулся в отделение общей педиатрии. Стефани проводила осмотр в одном из кабинетов, и мне пришлось подождать. Через несколько минут она вышла в сопровождении огромной чернокожей женщины и девочки лет пяти. На девочке было платье в красный горошек. Черная как уголь, тугие мелкие косички и прелестные африканские черты лица. Одной ручонкой она вцепилась в руку Стефани, а другой держала леденец на палочке. На щечке остался след слезинки – лак на черном дереве. На сгибе руки наклеен кружок розового лейкопластыря.

– Ты держалась молодцом, Тоня, – говорила ей Стефани и, увидев меня, беззвучно изобразила губами: «В мой кабинет» и вновь обратилась к девочке.

Я отправился в кабинет. Томик стихов Байрона вернулся на свое место на полке, его позолоченный корешок выделялся на фоне журналов.

Я полистал последний номер «Педиатрикс». Вскоре пришла Стефани и, закрыв за собой дверь, тяжело опустилась в кресло у стола.

– Ну что? Как прошла встреча?

– Прекрасно, если не брать во внимание продолжающуюся недоброжелательность мисс Боттомли.

– Она чем-нибудь помешала?

– Да нет. Все в том же духе. – Я рассказал Стефани о сцене между медсестрой и Чипом. – Пытается заручиться его добрым отношением, но, кажется, вызывает обратное действие. Он считает ее бессовестной подхалимкой, хотя признает, что она хорошо заботится о Кэсси. И его предположения по поводу ее враждебности ко мне, возможно, справедливы – борьба за внимание со стороны важных пациентов.

– Старается привлечь к себе внимание, да? В этом есть что-то от синдрома Мюнхгаузена.

– Да. Кроме того, она все-таки посещала их на дому. Правда, всего пару раз, и довольно давно. Так что мало вероятности, что она могла быть причиной чего-либо. Но давай все-таки присмотримся к ней.

– Уже так и делаю, Алекс. Порасспросила окружающих. В службе сестер о ней самого высокого мнения. Неизменно хорошие отзывы, никаких жалоб. И, насколько мне известно, ничего необычного в течении болезней у ее пациентов не наблюдалось. Но мое предложение остается в силе – если она создает трудности, я ее переведу.

– Дай я попробую установить с ней нормальные отношения. Синди и Чипу она нравится.

– Хотя она и подхалимка?

– Даже при этом. Между прочим. Чип считает, что это относится ко всей клинике. Ему не нравится повышенное внимание к их персонам.

– В чем оно выражается?

– У него нет конкретных примеров, и он особо подчеркнул, что ты ему нравишься. Он просто беспокоится: вдруг что-то в лечении может быть упущено из-за положения его отца. Но главное – он выглядит слишком уставшим. Они оба выглядят так.

– Как будто все мы не устали, – заметила Стефани. – А каково твое первое впечатление от мамы?

– Совсем не то, что я ожидал. Они оба не соответствуют моему представлению. Производят впечатление людей, питающихся в диетическом ресторане, а не в загородном клубе. И совсем не похожи друг на друга. Она очень... думаю, лучше всего подходит слово «простовата». Безыскусна. Особенно для невестки большого босса. Что касается Чипа, он, безусловно, вырос в достатке, но тоже не слишком похож на сына такого папочки.

– Ты имеешь в виду серьгу?

– Серьгу, выбор профессии, вообще его манеру вести себя. Он говорил о том, что в детстве его заставляли быть таким, как все, и он бунтовал. Может быть, женитьба на Синди и есть часть этого бунта. Между ними разница в двенадцать лет. Она была его студенткой?

– Может быть. Не знаю. Это имеет какое-то отношение к синдрому Мюнхгаузена?

– Вообще-то нет. Просто пока я знакомлюсь с обстоятельствами дела. Что касается синдрома Мюнхгаузена, слишком рано серьезно подозревать ее. Она действительно вставляет медицинские словечки, у нее тесное взаимопонимание с Кэсси, почти телепатическая связь. Физическое сходство очень сильно выражено: Кэсси – это Синди в миниатюре. Предполагаю, что этот факт может усилить взаимопонимание.

– Ты хочешь сказать, что, если Синди ненавидит себя, она может перенести это отношение на Кэсси?

– Такое возможно, – ответил я. – Но мне еще далеко до того, чтобы истолковать ее поведение. А Чэд тоже был похож на мать?