Возвращение - смерть - Елена Юрская

- Да у неё весь город в мужьях был! Меня этим не запугаешь. Легкая приятственная дрожь пробежала по моей спине. "Узнали. Ура! Наконец-то! Прощай безвестность! Да здравствует слава!" И пусть считают, что у меня комплекс Герострата, но мне захотелось тесно прижать к себе Инну Константиновну. И держать её в объятиях, пока она не испустит свой злобный дух.

- Да! Но не надо так сильно завидовать, - я гордо приподнялась со стула и почувствовала, как все светлые мысли покинули меня, оставив только мотивированную ярость и веру в победу светлых сил над пережитками патриархального строя.

- Сейчас прольется чья-то кровь, - радостно пискнула Танечка и превратилась в скульптуру "томительное ожидание".

- Сядьте, Надежда, - громко сказала Анна Семеновна. - Прекратите балаган! Довольно. Мы ещё не в костюмах. Мишин беспомощно оглядел комнату и быстро заморгал ресницами. Всем, то есть мне стало ясно, кто в доме хозяин.

- Извиняться никто не будет, но подобное больше не повторится. Я ручаюсь. А Вам бы очень подошел наряд янычара, Наденька, - Анна усмехнулась и строго добавила. - Что там ещё на повестке дня?

- Не много ли на себя берете? - спросила Инна Константиновна. Смотрите, не надорвитесь на общественное работе. Ведь здоровье уже не то.

- Девочки, - Мишин беспомощно развел руками. - Ну девочки же. Такая хорошая была беседа. И на тебе. Ладно, - он устало махнул рукой. - На сегодня все. Хватит с меня. Стараешься, стараешься. Таня, будут

звонить, я у себя, - Мишин торжественно прошествовал в свой кабинет, который находился напротив женского туалета и делал его вредную работу опасной, но будоражащей воображение. Говорят, что ему как-то пообещали сменить место обитания, но помещение бывшего общежития сельскохозяйственного техникума расселялось крайне медленно, поэтому приходилось терпеть неудобства и неприятное по запаху соседство. Ничего, после юбилея ректор должен обратить внимание на нужды Мишина и создать ему благоприятные условия

в освободившейся на втором этаже кладовке. На кафедре воцарилась враждебная тишина, в которой все были против всех, а Виктор Николаевич опять "девочкой".

- А можно, я буду "цыганкой"? - спросила Танечка. - У меня со школы остался костюмчик. И бусы, и бубен... И петь...

- Приходите в мой театр, - попросил Виталий Николаевич и значительно оживился. Было ясно, что основная часть его жизни, и почти вся - души находятся совсем не здесь. - Танечка, я для Вас готов пересмотреть свои отношения с Шекспиром. И при определенной правке поставить "Джульетту и Ромео".

- А сдавайте лучше деньги, я пока подумаю, - Танечка озорно блеснула глазами, и, набравшись мужества и невинного хамства, спросила у меня. - А весь город - это сколько?

- В процентах? Таня - весь город - это всего семь человек. Но "иных уж нет, а те - далече", - я притворно вздохнула. Ибо отболело, отгорело и заиндевело. И не сегодня, а когда-то давно. И никто не виноват, что я чучело о двух ногах сегодня чуть не начала выступления в среднем весе. И в крайне тяжелом состоянии.

- А пожар, простите, это Ваших рук дело? - невинно спросила Инна Константиновна, не сводя злобного взгляда с Анны. - почерк уж больно похож.

- Если вы имеете в виду сегодняшнее происшествие в вашей квартире - то да! - согласилась я и, взглянув на часы, решила, что мне пора выдвигаться. Иначе пресс-конференция может начаться и окончиться без меня. Чувствуя себя, если не обиженной, то очень задетой, я не прощаясь покинула приют для добрых и душевных преподавателей, и закрывая за собой дверь (исключительно во избежание шпионских происков СГД), я услышала напутственные пожелания.

- Але, это ноль - один? Проверьте адрес на возможность пожара... Вот хамка, - заорала Инна Константиновна.

- Не лезьте не в свои дела, - в унисон ей заявила Татьяна Ивановна.

- Жалко её ведь. Правда, жалко, - подытожил Виталий Николаевич. Вот так. Мне не стоило тратить время на брак. Нужно было учиться общаться с женщинами. Потому что на самом деле - за ними сила, власть и упрямство. И уж если дамы возьмутся перекрывать мне кислород, то мне легче будет переквалифицироваться в ихтиандра и время от времени, появляясь на суше, распевать что-нибудь вроде

"Мне теперь морской по нраву дьявол, его хочу любить".

Ладно. На повестке дня пресс-конференция с фуршетом, из которой я должна добыть скандал и деньги на торжественный юбилей ректора. Украсть, что ли, все бутерброды с икрой и сдать их оптом в академический буфет? С меня станется, но как-то нехорошо. Несолидно. Есть вариант позвонить старому другу "зеленому миллионеру" Соколатому, но сумма-то, сумма. Он будет смеяться всю жизнь и может даже забыть о своих прямых начальственных обязанностях. Ладно, потрясем Владимира Игнатьевича своей неубываемой женской прелестью. Что он там заказывал - тоску, треску и воблу?

- Але, - я нашла телефон - автомат и просунула в него чип-карту, которой пользовалась последние полгода, хотя она была рассчитана всего на десять минут. Что-то все-таки есть во мне от царя Мидаса. Любое дерьмо становится золотом. И никакого мошенничества. Один ум и сообразительность. - Во сколько и где?

Мой шеф-редактор что-то жевал, а потому пробурчал невнятно и неубедительно:

- Где ты так долго? Уже едь. В час дня. И не пропадай без материала.

- Слушаюсь, - покорно ответила я, Труфальдино из провинции, и вытащила свой обмылок.

В холле гостиницы "Дружба" толпился народ. Демократические смокинги и потертые джинсы свидетельствовали о широком круге научных, творческих и человеческих интересах заезжей звезды. Нервно курящие дамы с заголенными до пупка ногами что-то таинственно строчили в своих блокнотах, представители телевидения прибыли с камерами и ноутбуками - мол, знай наших, официанты, обремененные армейской выправкой, сновали туда-сюда с подносами, на которых все было так мелко и так ничтожно, что обычная спичка, сложенная пополам, могла заменить столовый прибор.

- Есть нечего, - подвела я неутешительный итог и была пригвождена к месту грозным взглядом администратора, который запросто мог бы сыграть в фильме "Ночной портье".

Мерный гул голосов и шумное причмокивание вдруг на мгновение прекратилось и было заменено кардинально - бурными продолжительными аплодисментами. Я закрыла глаза. Исключительно из боязни, что за стол переговоров сейчас сядет дорогой Леонид Ильич. Ну, лично для меня дорогой. Все же выросли при нем и вместе.

Снова стало тихо. Маленький грустный человек сосредоточенно отодвинул стул, задумчиво присел, кивнул высокому накачанному парню и тихо сказал:

- Я готов.

- Газета "Вечерний город"! Как Вам понравилась программа Вашего пребывания. Есть ли претензии к мэрии?

- Журнал "Прогноз". Вы - очень известный политик. Мы знаем Вас как порядочного человека и борца. Сможете ли Вы помочь детскому фонду, который на это рассчитывает?

- Местное телевидение. Семьдесят первый канал. В последнем интервью, данном Вами в столице, Вы утверждали, что будете инвестировать регион. Не изменились ли Ваши планы, ведь известно, что такое благородство нынче не в моде.

- С кем из прежних друзей Вы встречались? Не хотите ли вернуть свою собственность? Наш концерн может Вам в этом помочь. Вот наша визитка.

- Наум Чаплинский - это имя или псевдоним? Есть ли у Вас здесь личные дела? Еженедельник "Я плюс ты" может устроить Вам любую встречу, и даже судьбу.

Я молчала. За меня работал диктофон и желудок, который подпольно поглощал микроскопические произведения кулинарного искусства. Я все пыталась распробовать, что же намазано на эти бутерброды, но процесс узнавания шел как-то медленно, то и дело сбивался хмурыми неохотными ответами Наума Чаплинского. Вообще, он вел себя как зомби с программой: вопрос - ответ - молчание. Он не высказывал никаких эмоций - не вертелся, не морщил лоб, не улыбался. Он даже не кивал. Он просто открывал рот и произносил заготовленную фразу. Его сытость стала меня раздражать. Потому что была настоящей - отпузовой, безоглядочной. И слишком брезгливой. Многие мои знакомые в какой-то момент тоже стали богатыми людьми, но как же они вертели головой в ожидании пули. Это надо видеть. Наум Чаплинский был накормлен от пуза и до уха. Так накормлен, что даже эта полупрофессиональная возня ничуть не увлекала его. Я ещё раз внимательно посмотрела на человека, который мог позволить себе быть "над". Ничего хорошего "мертви бджолы не гудуть". И слезу не смахивают, и соплю ни себе, и никому не утирают. "Манишма? - Аколь беседер!", - так говорят у них на иврите. Наши дела пока не так блестящи, поэтому сейчас мы будем целовать дядю Нему в десна, а если он прикажет, то и в щиколотки. Подайте на бедность.

Я так разозлилась, что подавилась бутербродом, громко закашлялась и буйно рыгнула.(Мой папа всегда говорил, что здоровье

дороже) Но подлые сотоварищи вдруг замолчали и осуждающе уставились на меня. Я встала, не знаю, была ли я согрета дыханием зала, и стояла ли за мной вся моя страна, но последний доллар Израилю на бедность я готова была отдать прямо сейчас.