Аркадия - Том Стоппард

Он улыбается растерянно и глуповато.

Бернард. Да?… Что ж… весьма… Ты так щедра… Но рассудила ты вполне… справедливо.

Ханна. Вполне предусмотрительно. Чейтер мог умереть где угодно и от чего угодно.

Бернард мгновенно преображается.

Бернард. Но он дрался на дуэли с Байроном.

Ханна. Дуэль пока под вопросом. Ты даже не знаешь, Байрону ли адресованы эти письма. Опомнись, Бернард! А был ли Байрон вообще в Сидли-парке?

Бернард. Ставлю тебе диагноз. Отсутствие научной дерзости.

Ханна. Да ну?

Бернард. Под научной дерзостью я разумею внутренний голос. Инстинкт. Интуицию. Когда знаешь не головой, а кишками и печенками. Когда рассуждения излишни. Просто возникает уверенность, которую не нужно оправдывать и подкреплять. Время на миг поворачивает вспять. Часы говорят не «тик-так», а «так-тик». Потом все встает на свои места, но тебе уже достаточно. Ты там побывал. Ты, черт побери, все знаешь. Ты — свидетель.

Валентайн. Вы говорите о лорде Байроне? О поэте?

Бернард. Нет, безмозглая амеба! Мы — о Байроне-бухгалтере!

Валентайн (ничуть не обидевшись). Если о поэте, то он тут точно бывал.

Тишина.

Ханна. Откуда ты знаешь?

Валентайн. Он упомянут в охотничьих книгах. Убил… по-моему, зайца. Однажды, еще в детстве, я болел свинкой и от нечего делать прочитал все книги подряд. Здесь бывали замечательные люди.

Ханна. Где эта книга?

Валентайн. Я ею не пользуюсь: слишком ранний период…

Ханна. 1809 год.

Валентайн. Обычно они лежат в стульчаке. Спроси у Хлои.

Ханна смотрит на Бернарда. Все это время он молчит, поскольку в прямом смысле слова онемел, впал в подобие транса и может только шевелить губами. Ханна подходит к нему и благопристойно целует в щечку. Поцелуй срабатывает. Очнувшись, Бернард стремглав убегает в сад. Слышно, как он кричит: "Хлоя! Хлоя!"

Валентайн. Мать одолжила ему свой велосипед. Этакая разновидность безопасного секса. Наверно, сама безопасная. Мать к твоему Бернарду неровно дышит. И он это чувствует, не дурак же. Подарил ей первое издание Хораса Уолпола. А она дала ему взаймы велосипед. (Он собирает три предмета — учебник математики, тетрадь и график — и кладет в папку.) Можно забрать на время?

Ханна. Конечно.

Звуки рояля смолкают. Из музыкальной комнаты робко показывается Гас.

Валентайн (Гасу). Да-да, мы закончили. Уже иду. (Ханне.) Поколдую, пожалуй, с этим графиком.

Гас кивает и улыбается. Ханна тоже, но ее гложет какая-то мысль.

Ханна. Одного не понимаю. Почему раньше никто интера… итера… подкормкой не занимался? Это же не теория относительности, Эйнштейн для этого не нужен. Хватило бы обычного, заурядного ума.

Валентайн. Жизни бы не хватило. И карандашей. Электронный калькулятор для Томасины был что для Галилея современный телескоп.

Ханна. Зачем калькулятор?

Валентайн (помахав тетрадкой Томасины). Даже представить трудно, сколько дней она на это угрохала. А до сути так и не добралась. Теперь же достаточно нажимать клавишу. Одну и ту же клавишу. Снова и снова. Итерация. На все про все — несколько минут. Сегодня пара месяцев моей работы — это целая жизнь Томасины наедине с карандашом и бумагой. Тысячи страниц. Десятки тысяч! И такая скукотища!

Ханна. Ты хочешь сказать… (Она смолкает, потому что Гас теребит Валентайна за рукав.)

Валентайн. Хорошо, Гас. Иду.

Ханна. Ты хочешь сказать, что проблема только в этом? В нехватке времени и бумаги? В скуке?

Валентайн. Пора вынести ширмы, чтоб гости могли переодеться.

Ханна (вынужденно повышает голос). Валентайн! Проблема только в этом?

Валентайн (удивлен ее горячностью; спокойно). Нет. Проблема в том, что без серьезной причины на это жизнь не кладут. И вообще…

Гас, расстроенный, выбегает из комнаты.

(Извиняясь). Он не выносит, когда кричат.

Ханна. Прости.

Валентайн направляется вслед за Гасом.

Что "вообще"?

Валентайн. Вообще — это делают только чокнутые.

Выходит. Ханна остается. Размышляет. Потом берет со стола «Корнхилл», пролистывает, закрывает и выходит их комнаты с журналом в руках.

Комната пуста. Освещение меняется. Раннее утро. Издали доносится пистолетный выстрел. И тут же — грай вспугнутых с деревьев ворон.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Сцена пятая

Бернард ходит взад-вперед по комнате, в руке у него пачка исписанных листков. Он читает вслух. Слушатели: Валентайн, Хлоя и Гас. Гас сидит чуть поодаль и, возможно, слушает не очень внимательно. Валентайн ест бутерброд и, вынимая из него листья салата, скармливает их своей черепашке.

Бернард. "Произошло ли это на самом деле? Могло ли произойти? Безусловно, могло. Всего лишь тремя годами ранее ирландский поэт Том Мур также вышел к барьеру, чтобы расквитаться с Джеффри за рецензию в "Эдинбургском обозрении". Такие дуэли редко приводили к фатальному исходу и чаще напоминали фарс, но потенциально дуэлянт-победитель обязан был отвечать перед законом как самый обыкновенный убийца. Что до убитого, то смерть третьеразрядного поэта Эзры Чейтера могла остаться в дербиширской глуши совершенно незамеченной. Он канул в безвестность, подобно его современнику и однофамильцу, третьеразрядному ботанику, погибшему в лесах Вест-Индии. В глазах истории они значат не больше укусившей ботаника обезьяны. Шестнадцатого апреля 1809 года, через несколько дней после возвращения из Сидли-парка, Байрон пишет своему поверенному Джону Хенсону: "Пускай последствия моего отъезда из Англии будут в десять раз губительнее, чем Вы предрекаете, — выбора у меня все равно нет. По ряду причин отъезд неизбежен и ехать надобно незамедлительно". Комментарий к этому письму в собрании писем лорда Байрона звучит так: "Причины, побудившие Байрона к внезапному отъезду, неизвестны и по сей день". Письмо отправлено из Ньюстедского аббатства, родового поместья в Ноттингемшире. Один день верхом держа курс на северо-запад, — и вы в Сидли-парке, поместье Каверли, семейства гораздо более знатного, чем Байроны. Еще Карл Второй пожаловал им титул графов Крумских".

Быстро входит Ханна. В руке у нее листок.

Ханна. Бернард! Валентайн!..

Бернард. В чем дело?

Ханна кладет листок перед Валентайном.

Хлоя (сердито). Ханна!

Ханна. Что такое?

Хлоя. Какое хамство!

Ханна (смешавшись). Что? Что я сделала?

Валентайн. Бернард читает нам лекцию.

Ханна. Я знаю. (Затем, сообразив.) Ой, прости, я тебя прервала. Прости, Бернард.

Валентайн (с листком в руках). Что это?

Ханна (Бернарду). След привел в библиотеку Индийского департамента. (Валентайну.) Там есть подлинник письма Павлини. Прислали копию.

Хлоя. Ханна! Заткнись!

Ханна (присаживаясь). Да-да, простите.

Бернард. Я могу и про себя читать, если вам не…

Хлоя. Нет.

Ханна забирает письмо Павлини.

Ханна. Продолжай, Бернард. Я сильно опоздала? Пропустила что-нибудь важное?

Бернард смотрит на нее сердито. Продолжает лекцию.

Бернард. "В 1809 году ньюстедские Байроны были малочисленны: эксцентричная вдова и ее ничем не примечательное "хромое отродье". Титул лорда он получил в возрасте десяти лет, а до этого грубая и хвастливая мать квартировала то здесь, то там и перебиралась из дома в дом, толкая перед собой коляску с сыном-хромоножкой…" (Ханна поднимает руку.) Возражение отклоняется. "В апреле же 1809 года этот молодой человек — двадцати одного года и четырех месяцев от роду — не имел за душой ничего, кроме гениальности и долгов. Социального равенства между Байронами и Каверли не было и быть не могло. Единственным связующим звеном — доселе неизвестным — был некий Септимус Ходж, друг Байрона по Харроу и Кембриджу". (Ханна снова поднимает руку.) Возражение принимается. (Делает пометку серебряным карандашиком.) "Соученик Байрона по Харроу и Кембриджу, который проживал в поместье Каверли и обучал дочь лорда Крума, Томасину Каверли. Из писем Байрона мы знаем, где он был восьмого и двенадцатого апреля. Был он в Ньюстеде. Зато десятого он определенно был в Сидли-парке, что отмечено в сохранившихся до наших дней охотничьих книгах: "10 апреля, 1809 года, утро. Ясно, сухо, временами облака, ветер юго-восточный. Я, Огастес, лорд Байрон. Четырнадцать голубей, один заяц (Лорд Б.)". Однако, как нам теперь известно, в Сидли-парке разыгралась в этот день истинная драма. Секс и литература поставили на карту отнюдь не голубиные, а человеческие жизни".