Кровавая Мэри - Александр Каневский

— Я к вашим услугам.

Борис объяснил ему причину их прихода. Голицын ответил: поскольку он вчера вечером уже собрал всех родственников и зачитал им завещание Бурцева, теперь он может ознакомить с ним и следственные органы.

— Откуда у Бурцева вдруг появились родственники?

— Набежали. Но, как говорится, мимо кассы.

Он открыл сейф, вынул из него тисненую папку, раскрыл её и зачитал завещание покойного олигарха. Текста было много, но Борис сконцентрировал главное:

Завещание входит в силу только через три года после смерти Бурцева. В течение этого срока Арнольд должен жениться и заиметь сына. Сын Арнольда, то есть, внук Бурцева, в восемнадцать лет станет полноправным владельцем всего движимого и недвижимого имущества. До этого срока всем концерном руководит Давид Дуклер, нынешний председатель совета директоров, и получает за это двадцать процентов всей прибыли. Сын Арнольд должен войти в совет директоров и, под руководством Дуклера, освоиться с делами и работать на фирму. Зарплату он будет получать такую, какую ему назначит Дуклер, в зависимости от качества работы.

Если хоть одно из этих требований не будет выполнено, всё состояние переходит к государству для создания фонда, который будет вести агрессивную пропаганду против однополых связей и бороться со СПИДом.

— Н-да, нокаутировал он сыночка! — резюмировал услышанное Борис.

— А покойный Олег Петрович всегда был крут.

— Как вы с ним уживались?.. Ведь вы же много лет вместе.

— Он хорошо платил, я хорошо работал. У нас были добрые деловые отношения. Мне будет его очень нехватать.

— Материально?

Голицын улыбнулся, показав, что он отметил «подначку».

— Да, и материально тоже. Но не только: он любил рисковать, с ним было интересно работать!

— У него было много врагов?

— Конечно. Но это его тонизировало.

— Вы кого-нибудь подозреваете?

— У меня в сейфе шестнадцать папок с договорами, которые Бурцев подписал с различными фирмами, всем им он предварительно выкручивал руки и загонял в угол. Как вы понимаете, это не порождало горячую любовь нему. В этих папках сотня фамилий: все они — потенциальные убийцы.

— Партнёры-убийцы. Звучит страшновато.

— Современно!

— Я вот подумал: а вы могли бы нам помочь в нашем расследовании.

— Я?.. Это каким же образом?

— Вы со всеми общались, у вас обострённое восприятие, вы не могли не увидеть, кто из них более опасен!.. Подскажите, а мы уж пойдём по следу.

Голицын прильнул к трубке, затем выпустил изо рта стаю белых дымовых колечек, догоняющих друг друга — очевидно, он долго отрабатывал этот трюк. Положил трубку на подставку, обаятельно улыбнулся.

— Глубокоуважаемый господин майор и очаровательная госпожа старший лейтенант!.. Вы, наверное, забыли, что я — адвокат, а не прокурор: моя профессия не подозревать, а защищать.

— Вот и будете их защищать, когда их станут судить!.. Помогите нам, хотя бы из эгоистических соображений: ведь мы разыскиваем ваших будущих клиентов!..

К атаке на Голицына подключилась Тина:

— Антон Данилович, ну, пожалуйста! Вы — мудрый, опытный, вы понимаете лучше других! И вы же хорошо относились к Бурцеву! Неужели вам не хочется, чтобы правда восторжествовала?!

— Я понимаю: адвокатская этика и всё остальное… — продолжал натиск Борис. — Не надо фамилий, даже фирмы называть не надо!.. Только намекните! В общих чертах, как вы. адвокаты, умеете: ничего конкретного, всё туманно, как-будто бы ни о чём, но что-то просвечивается…

Голицын несколько секунд внимательно смотрел на Тину, потом перевёл взгляд на Бориса. Раскурил погасшую трубку, затянулся, теми же красивыми колечками выпустил дым и только тогда произнёс:

— Я настолько бестолков, что могу не понять, чего вы от меня хотите, но я настолько беспринципен, что могу это сделать… Итак, на вашем месте, я начинал бы искать не в чужих странах, а в собственном огороде.

— Что вы называете собственным огородом?

— Это его офис и его помощники.

— Вы хотите сказать…

— Я больше ничего не скажу. Теперь, зная завещание, сами решайте, кому выгодна его смерть — Повернулся к Тине. — А на прощанье. небольшое уточнение, лично для вас. милая девушка: вы надеетесь, что правда восторжествует?.. — Снисходительно улыбнулся. — Вы, хоть и старший, но очень наивный лейтенант… Запомните: правда не торжествует — правда оплакивает!.. Засим, желаю удачи! — галантно поцеловал ей руку. — Всегда к вашим услугам!..

И, красивый, элегантный, снисходительный, сам. лично, повёл их по красной дорожке к выходу.

Когда сели в машину, Тина, сразу, не дожидаясь вопроса Бориса, дала оценку Голицыну.

— Очень импозантен. Богат. Уверен в себе. Наверное, хороший адвокат.

— И хороший делец.

— Как это понимать?

— Очень просто: он берётся только за самые крупные, миллионные дела. Обычно, их выигрывает, но предварительно ставит условия: рассчитываться акциями. Так постепенно он стал акционером банков, торговых центров, синдикатов… Но с концерном Бурцева ему это не удалось — Дуклер воспротивился. С тех пор он Дуклера ненавидит, поэтому так элегантно направил наши подозрения на него. Может, и небезосновательно, но… Прекрасная возможность отомстить. Я рассказываю, чтоб вы понимали, какая пиранья кроется под этой безрукавкой от Армани.

— Вы мне рассказываете про современный бизнес или про джунгли?

— В наше время эти определения постепенно сливаются.

— Откуда у вас такие сведения о Голицыне?

— Прежде, чем кого-то навещать, я всегда изучаю деятельность моего клиента и, как говорили прежде, его моральный облик.

— А почему без меня?

— Тогда вы ещё не были моей…

— Я и сейчас не ваша! — поспешно перебила она.

— Вы не дали договорить. Я имел в виду: ещё не были моей напарницей.

— Я не напарница: я к вам временно откомандирована.

— Кстати, как вам это удалось? К нам трудно попасть, и у вас не такой уж большой опыт.

— Это как поощрение, я давно об этом просила.

— За что же такой подарок?

— Вы слышали об Аргамазе?

— Конечно. Неуловимый домушник!

— Да, был неуловим. А я его поймала.

— Вы?!.. Как вам это удалось?

— Он сам явился ко мне с повинной!.. Представляете: сам!.. Я была просто в шоке!.. Сейчас добиваюсь, чтоб его амнистировали.

— Молодец!.. Здорово!.. Впрочем, чему я удивляюсь? Вы настолько обаятельны, что я бы тоже к вам пришёл с повинной.

— Вас бы я не амнистировала!..

— Это почему же?

— У вас на счету слишком много преступлений.

— У меня?! Это какие же преступления?

— Вы дарили несбыточные надежды, вы усыпляли женскую гордость, травили поцелуями, тащили в постель…

Борис, как бы совершенно потрясённый её обвинениями, произнёс трагическим голосом:

— Вы правы, правы!.. Я не заслуживаю помилования, меня надо жестоко наказать… Так, чтоб я прочувствовал и осознал!.. Но я согласен только на аналогичное наказание!.. Накажите меня точно так. как это делал я!.. Накажите меня лично вы, сами!.. Никакого помилования! Ну, пожалуйста, накажите!.. Накажите!..

Он так искренне просил, что она не выдержала и рассмеялась.

— С вами невозможно говорить серьёзно. Как вам удаётся ловить преступников?

— А я их смешу до тех пор, пока не обессилят, и тогда беру голыми руками.

Они проезжали по Гусятникову переулку. Борис увидел кафе с вывеской «Любовь-морковь». Показал Тине.

— Хорошо придумали!.. Сейчас в Москве много кафе и ресторанов с весёлыми названиями: «Сели-поели», «Япона мама». «Хенде-Хох!»… А у Мытищенского рынка видел транспарант: «Здесь можно купить всё, кроме Родины!»… Наши люди перестали всего бояться, стали раскованными, озорными — я так рад этому!..

— Расскажите о вашем самом трудном задании, — попросила Тина.

— Пожалуйста. Это было в Америке, мне надо было ночью пройтись по Гарлему. Поверьте, это опасно: негры не любят незваных белых. Краски с собой не было, я купил полкило чёрной икры, намазал ею лоб. нос. щёки, словом, всё лицо, прошёл, увидел, что было нужно, и благополучно вернулся в гостиницу. А потом позвал друзей, они пили и закусывали чёрной икрой, которую слизывали с моих щёк.

Тина снова хохочет.

— Господи!.. А я, как дурочка, слушаю, слушаю… Ну, неужели в вашей жизни не было ничего серьёзного?!.. Вы никогда не страдали, не переживали, никем не увлекались, по-настоящему, чтобы не только смеяться, но и плакать хотелось, плакать?!.

Было такое, было. Но о Ларисе он ей не расскажет — он её уже давно забыл, точнее, старается забыть…

Из маминого дневника:

«… Опять улетает в Сухуми. Это уже его третья командировка. И отпуск проводил в Сухуми. Что-то он туда зачастил!.. Спрашиваю — темнит… Неужели, наконец, влюбился?.. Господи! Укрепи его в этом чувстве!.. Не знаю, кто эта женщина, но уже её заранее люблю и низко кланяюсь за то, что заарканила моего попрыгунчика!..