Горбун, Или Маленький Парижанин - Поль Феваль

— Говори, кому ты служишь!

— Уж не думаешь ли ты, маленький смельчак, что у нас есть время играть с тобою? — осведомился Плюмаж. — Дорогуши мои, обыщите его и покончим с этим.

И тут произошло нечто неожиданное: паж, только что выглядевший таким испуганным, решительно выхватил из-под полукафтана маленький кинжальчик, больше смахивающий на игрушку, стремительно проскочил между Фаэнцой и Штаупицем и со всех ног помчался к восточной оконечности рва. Но брат

Галунье на ярмарках в Вильде неоднократно выигрывал призы в состязаниях по бегу. Юный Гиппомен, благодаря своей быстроте завоевавший руку и сердце Аталанты18, и тот бегал хуже его. Галунье мгновенно догнал Берришона. Однако тот яростно сопротивлялся. Сольданье он нанес царапину своим кинжальчиком, Каррига укусил, а Штаупица несколько раз сильно пнул по ноге. Однако силы были слишком неравны. Поверженный наземь Берришон уже чувствовал на своей груди чью-то тяжелую руку, как вдруг словно молния ударила в толпу преследователей, обступивших его.

Вот именно, молния!

Карриг отлетел вверх тормашками и хлопнулся наземь шагах в четырех. Сальданья, повернувшись вокруг своей оси, врезался в крепостную стену, Штаупиц взревел и рухнул на колени, как бык от удара обухом, а Плюмаж — сам Плюмаж-младший! — перекувырнулся и распластался на земле. М-да…

И все это во мгновение ока и, можно сказать, одним ударом, произвел один-единственный человек.

— Ну и ну! — раздались голоса.

Вокруг нежданного пришельца и мальчика образовался широкий круг. Но ни одна шпага не покинула ножен. Взоры всех были потуплены.

— Ах ты, мой дорогой плутишка! — пробормотал Плюмаж, поднимаясь и потирая бок.

Он был в ярости, но под усами у него невольно засияла улыбка.

— Маленький Парижанин! — дрожащим то ли от чувств, то ли от испуга голосом протянул Галунье.

Подчиненные распростертого на земле Карриги, не обращая на него внимания, почтительно прикоснулись пальцами к шляпам и выдохнули:

— Капитан Лагардер!

5. УДАР НЕВЕРА

Да, то был Лагардер, красавчик Лагардер, буян и сердцеед.

Шестнадцать шпаг оставались в ножнах, шестнадцать вооруженных мужчин не решились оказать сопротивление восемнадцатилетнему юноше, который с улыбкой стоял, скрестив на груди руки.

Но ведь то был Лагардер!

И Плюмаж, и Галунье говорили правду, и в то же время не смогли подняться до истины. Сколько бы они ни славили своего идола, а всего сказать все равно не сумели бы. Он олицетворял собою юность — юность притягательную и пленительную, юность, которую с тоской вспоминают победоносные мужи, юность, которую не купишь ни завоеванными сокровищами, ни гением, воспарившим над обыденной посредственностью, юность в ее божественном, гордом расцвете — с волнистым золотом кудрей, радостной улыбкой на устах и победительным блеском глаз!

Нередко можно услышать: «Каждый человек однажды был молод. Так стоит ли столь громогласно воспевать этот дар, которым обладал всякий живущий?»

А вы встречали молодых людей? А если встречали, то сколько? Я, например, знавал двадцатилетних младенцев и восемнадцатилетних старцев. Людей же молодых я ищу. Я слышал о тех, кто знает и в то же время может, опровергая самую верную из пословиц19, о тех, кто подобно благословенным апельсиновым деревьям полуденных стран несет на себе одновременно плоды и цветы. О тех, кто в изобилии наделен всем — честью, сердцем, пылкой кровью, безрассудством, кто проходит свой недолгий срок светоносный и жаркий, как солнечный луч, щедро раздав полными горстями неистощимое сокровище своей жизни. Увы, нередко им отведен всего один день: ведь общение с толпой подобно воде, которая гасит любой огонь. И очень часто это великолепное богатство расточается ни на что, а чело, которое Бог отметил знаком незаурядности, оказывается увенчано всего лишь пиршественным венком.

Очень часто.

Это закон. У человечества в его гроссбухе имеются, точь-в-точь как у мелкого ростовщика, графы прихода и расхода.

Лагардер был роста чуть выше среднего. Он не походил на Геркулеса, но тело его свидетельствовало о гибкой и грациозной силе, присущей типу парижанина, равно далекого как от тяжеловесной мускулистости северян, так и от угловатой худобы подростков с наших площадей, прославленной пошлыми водевилями. У него были чуть волнистые светлые волосы, высоко зачесанные и открывающие лоб, который свидетельствовал об уме и благородстве. Брови, равно как тонкие, закрученные вверх усы, были черные. Нет ничего изысканней подобного несоответствия, особенно если карие смеющиеся глаза освещают матовую бледность кожи.

Овал лица, правильного, хотя и чуть вытянутого, римская линия бровей, твердый рисунок носа и губ — все это подчеркивало благородство его внешности, невзирая на общее впечатление бесшабашности. А жизнерадостная улыбка ничуть не противоречила горделивости, присущей человеку, носящему на бедре шпагу. Но есть нечто, что перо не способно воспроизвести, — привлекательность, изящество и юную беспечность, а также изменчивость этого тонкого, выразительного лица, способного, быть преисполненным, подобно нежному лицу женщины, томности в часы любви и внушать ужас во время сражения, словно голова Медузы20.

Но это видели только те, кто был убит, и те, кто был любим Лагардером.

На нем был щегольской мундир гвардейской легкой кавалерии, слегка уже потрепанный и поблекший, но как бы подновленный богатым бархатным плащом, небрежно закинутым на плечо. Красный шелковый шарф с золотыми кистями говорил о его ранге среди искателей приключений. Щеки его едва лишь порозовели после физических упражнений, которым он только что вынужден был предаваться.

— Стыда у вас нет! — с презрением бросил он. — Измываться над ребенком!

— Капитан… — попытался было объяснить Карриг, успевший встать на ноги.

— Молчать! А это что за головорезы?

Плюмаж и Галунье со шляпами в руках приблизились к нему.

— О! — насмешливо воскликнул он. — Мои покровители! Кой черт вас занес так далеко от улицы Круа-де-Пти-Шан?

Он протянул им руку, но с видом монарха, который милостиво соизволяет поцеловать себе кончики пальцев. Мэтр Плюмаж и брат Галунье почтительно коснулись ее. Надо бы сказать, что рука эта в прежние времена частенько раскрывалась перед ними, полная золота. У покровителей не было оснований жаловаться на своего протеже.

— А остальные кто? — осведомился Анри. — Вот этого я где-то видел, — показал он на Штаупица. — Ну-ка, напомни, где?

— В Кельне, — смущенно ответил немец.