Мрачные ноты (ЛП) - Годвин Пэм

Я упираюсь локтями в стол, наклоняясь ближе.

— Разве вы не проживаете поблизости? Вы никогда не были там?

Девушка в удивлении приподнимает брови.

— Этот бар предназначен для совершеннолетних. Мне туда не попасть.

Я пытаюсь справиться с замешательством.

— Вы не посещаете его, когда он закрыт, для развития бизнеса? Он все еще принадлежит вашей семье, верно?

Кроме того, в папке говорится о безработице ее матери.

Взгляд Айвори упирается в колени.

— Папочка продал бар, когда мне было десять лет.

Я раздражаюсь, когда не могу заглянуть в ее глаза.

— Смотрите на меня, когда разговариваете.

Она мигом поднимает голову, отвечая тихим, пониженным тоном голоса.

— Новый владелец сохранил название и позволил папочке продолжать играть на пианино до тех пор, пока…

Пока не вспыхнула в баре драка и не были произведены выстрелы, в то время как Уилли поймал одну в грудь, пытаясь усмирить драчунов.

Должно быть, на моем лице написано о том, что я знаком с историей, потому как она произносит:

— Вы знаете, что тогда произошло.

— Это было во всех новостях.

Сглатывая, она кивает.

Смерть Уилли привлекла обширное внимание. Мало того, что он был белым джазовым пианистом в черном районе, он также был обожаемый и уважаемый обществом. Его бар приносит огромный туристический доход в Треме. Из того, что я слышал, его популярность держала окружающий бизнес на плаву в течение многих лет.

Я особенно помню, как смотрел телевизионные сообщения о его убийстве, когда приезжал в Новый Орлеан — этот конкретный визит домой был ключевым моментом в моей жизни. Это было... четыре года назад? Я только что получил степень магистра Леопольда и подумывал о том, сохранить ли свою преподавательскую работу в Нью-Йорке или искать работу ближе к моему родному городу.

На той же неделе я принял предложение о работе в Шривпорте. И встретил Джоанн.

Тогда мне было двадцать три, а Айвори тринадцать, когда убили ее отца.

Она сидит напротив меня тихо и настороженно. По мере того, как продолжается тишина, проявляется небольшое изменение в ее позе, девушка вся сжимается и становится еще меньше. Она теребит нитку на рукаве, тем самым привлекая мое внимание к пошиву рубашки, и там, где расползаются швы. На ней старая, дешевая или поношенная одежда. Скорее всего, и то, и другое.

На ее загорелом лице нет следов макияжа. Никаких колец, браслетов или украшений. И аромата духов. Она, конечно, не нуждается во всем этом, чтобы быть красивой. Ее естественная красота затмевает красоту любой женщины, на которую я обращаю внимание. Но не поэтому она не пользуется косметикой.

Я не стану притворяться, что понимаю, каково это жить в бедности, не говоря уже о том, чтобы потерять родителя, как это произошло с ней. Мой отец — успешный медик, а мать ушла на пенсию, будучи проректором и деканом Леопольда. Когда после колледжа я вернулся в Луизиану, они переехали ко мне, чтобы находиться рядом с единственным сыном. Их любовь и поддержка для меня так же надежны, как и их материальное состояние, и тот факт, что они богаты — слабо сказано. У семьи Марсо патент на деревянные крепления, используемые в роялях. Я обеспечен на всю жизнь, как и мои дети, и их дети, и так далее, пока производят фортепиано.

Аристократы распространены среди семей Ле-Мойн. Кроме семьи Айвори. Так почему же Уилл Вэстбрук продал свой процветающий бизнес только для того, чтобы продолжать работать там в качестве артиста, зарабатывая такую мизерную зарплату, которая оставила его дочь в нищете?

Я просматриваю ее досье, ищу график оплаты обучения. Небольшая запись на последней странице указывает на то, что все четыре года были полностью оплачены семь лет назад.

— Папочка продал бар, когда мне было десять.

Я встречаюсь с ней взглядом.

— Он продал свой бизнес для того, чтобы вы смогли учиться здесь?

Сутулясь, она ерзает на стуле, но не отводит взгляд.

— Он получил предложение, которого было достаточно для того, чтобы покрыть четырехлетнюю программу, поэтому он... — Она закрывает глаза, затем открывает. — Да. Он продал все, чтобы обеспечить мне обучение здесь.

И спустя три года он умирает, оставляя ее чертовски разрушенной настолько, что она не в состоянии покупать себе учебники.

Я не стараюсь скрывать презрения в собственном голосе.

— Это было глупым поступком.

В ее глазах сверкает пламя, когда она дергается вперед, сжимая руками край стола.

— Когда папочка смотрел на меня, то видел то, во что стоит верить, еще задолго до того, как я поверила в себя. В этом нет ничего глупого.

Айвори смотрит на меня так, будто ожидает, что я примкну к этому мнению и тоже поверю в нее. Но на самом деле она выглядит как разъяренная, защищающая себя злая, маленькая девочка. Ей это не к лицу.

— Вам больше не тринадцать. Повзрослейте и перестаньте называть его папочкой.

— Не говорите мне, как я должна или не должна его называть! — Ее лицо краснеет в прекрасном оттенке ярости. — Он мой отец, моя жизнь, и вас это не касается!

Господи, над этой девушкой висит груз прошлого, и, учитывая порез на губе, это выходит за рамки проблем с папой. Нетрудно распознать физическое насилие. Однако сексуальная травма — это серьезно. Но от природы я недоверчив, и слишком любопытствую о ней. Несмотря на эти смелые искры в ее глазах, она имеет привычку держать все в себе в целях самообороны, что свидетельствует о том, что кто-то в ее прошлом или настоящем причиняет ей боль.

Я хочу покопаться в ней, выкроить полезные аспекты ее страданий и уничтожить все остальное.

— Он был вашим отцом, и у вас своя жизнь. Двигайтесь дальше.

Мышцы ее лица дергаются.

— Я ненавижу вас.

А я ненавижу, как сильно хочу наказать ее рот, засунув в него свой член.

— Вам удалось продемонстрировать свою незрелость, мисс Вестбрук. Если вы и дальше хотите оставаться ученицей под моей опекой, то прекращаете рыдать как школьница и начинаете вести себя как взрослый человек.

Она шмыгает носом, ее плечи напряжены.

— Вы не очень-то высокого мнения обо мне. — Она осматривает аудиторию, блуждая взглядом по стене из музыкальных инструментов. — Я действительно все испортила.

— Взгляните на меня.

Моментально переводит на меня свой взгляд.

Пресыщенный аромат ее послушания облизывает мою кожу. Я хочу искупаться в нем, попробовать и испытать его.

— Для чего вы здесь? Потому что, когда вам было десять лет, ваш отец решил, что вы станете пианисткой?

Она хмурит брови.

— Нет, это также моя мечта, и я вынуждена проявлять трудолюбие.

Айвори в состоянии цитировать Баха. Тем лучше для нее.

— О чем именно вы мечтаете? — Я открываю файл в разделе приема колледжа. — Согласно этому, у вас нет ни целей, ни амбиций. Что вы собираете делать после школы?

— Что? — В ее голосе дребезжит возмущение. Она встает из-за стола и вырывает лист из моих рук, пробегая взглядом над незаполненными колонками. — Почему здесь пусто? Должно быть, это какая-то ошибка. Я...Я... Я ... Боже! Я была твердо убеждена...

— Сядьте!

— Мистер Марсо, это не так. Вы должны выслушать... — Голос ее ослабевает, испуганно уступая тишине под силой моего взгляда.

Она опускается в кресло с румяным лицом, шелестя бумагой дрожащими руками.

Я прижимаю пальцы к подбородку.

— Теперь спокойным голосом скажите мне, что вы ожидали увидеть на этой бумаге.

— Я собираюсь поступать в Леопольд.

Даже не надейся.

За исключением того, что непоколебимая сила в ее взгляде утверждает, что она решительно настроена сделать это. И то, как она приподнимает подбородок, заставляет меня утверждать обратное.

Я принимаю вызов.

— Вы понимаете, что только три процента претендентов принимаются каждый год? Десятки ваших сокурсников подали заявки, хотя Леопольд не принимал ни единого студента Ле-Мойн в течение трех лет. Возможно, лишь одному из вас под силу это сделать в следующем году.