Сломленная - Симона де Бовуар

Четверг, 17 декабря. Маргарита снова обежала, и ее никак не могут задержать. Она ушла вдвоем с одной девицей — настоящей хулиганкой. Она превратится в проститутку, в воровку. Факт удручающий. Но я не удручена. Меня ничто больше не трогает.

Пятница, 18 декабря. Я опять видела их вчера вечером. Бродила вокруг «Двухтысячного года», они часто туда ходят. Они вышли из открытого автомобиля Ноэли. Он взял ее под руку, они смеялись. Дома, даже когда он приветлив, у него мрачное лицо, и улыбается он принужденно. «Ситуация не из простых…». Рядом со мной он ни на секунду не забывает об этом. А с ней — нет. Он смеялся, раскованно, беззаботно. Мне захотелось сделать ей больно. Я знаю: это по-бабьи, это несправедливо — ведь она мне ничем не обязана. Но, тем не менее, это так.

…Люди подлы. Я попросила Диану устроить мне встречу с ее подругой, которой г-жа Вален говорила о Ноэли. Она смешалась. Подруга не очень уверена, что сведения точны. Вален живет с женщиной-адвокатом, молодой и очень удачливой. Г-жа Вален не называла ее имени. Можно предполагать, что это Ноэли, так как она неоднократно вела дела фирмы. Но, возможно, это и другая… А в тот день Диана говорила с уверенностью. Или подруга боится попасть в историю, или Диана опасается, как бы я не втянула в историю ее. Она клялась, что нет. Она лишь печется о том, чтобы помочь мне! Ну, да. Но у всех у них свое мнение о том, как мне помочь наилучшим образом.

Воскресенье, 20 декабря. Каждый раз, встречаясь с Колеттой, я засыпаю ее вопросами. Вчера у нее даже выступили слезы.

— Я никогда не считала, что ты нас слишком опекаешь, мне нравилась эта опека… Что думала о тебе Люсьенна в последний год? Мы не были очень близки. Она и меня осуждала. Она считала нас слишком сентиментальными и старалась казаться, суровой. Да и не все ли равно, что она думала? Она ведь не оракул.

Колетта никогда не чувствовала себя притесняемой, это понятно. Ее поступки непроизвольно соответствовали моим ожиданиям. И конечно, она не может думать, что быть такой, как она, достойно сожаления. Я спросила, скучает ли она? (Жан-Пьер очень славный, но веселья от него немного.) Нет, скорее она чересчур загружена. Она и не предполагала, что вести хозяйство так непросто. У нее не остается времени ни почитать, ни послушать музыку. «Постарайся найти на это время, — посоветовала я, — иначе, в конце концов, тупеешь». Я пояснила, что говорю на основании собственного опыта. Она рассмеялась: если я тупа, то она хочет быть такой же. Она нежно любит меня, хотя бы этого им у меня не отнять. Но неужели я убила в ней личность? Конечно, я предполагала для нее другую жизнь: более активную, более насыщенную в духовном плане. В ее возрасте я все это имела в избытке. Быть может, она зачахла, живя в моей тени?

Как бы я хотела увидеть себя чужими глазами, глазами другого человека! Я показала те три письма одной подруге Колетты, которая немного занимается графологией. Почерк Мориса особенно ее заинтересовал. Обо мне она говорила хорошо. Гораздо меньше — о Ноэли. Но результаты были явно подтасованы, ибо она, конечно, поняла цель этой консультации.

Воскресенье, вечером. Только что узнала счастливую новость. Морис сказал: «Новогодние праздники мы проведем, конечно, вместе». Это с его стороны, как я полагаю, компенсация за отказ от поездки в горы. Неважно, в чем причина. Я решила не портить себе удовольствия.

27 декабря — воскресенье. Но удовольствие само бежало от меня. Надеюсь, Морис этого не заметил. Он заказал столик в «Клубе 46». Роскошный ужин, разнообразные затеи. Он расточал деньги и любезности. На мне было красивое новое платье, я улыбалась, но нестерпимая тоска сжимала сердце. Эти пары… Прекрасно одетые женщины, холеные, тщательно причесанные, накрашенные, смеялись, показывая прекрасные зубы — предмет заботы лучших дантистов. Мужчины подносили огонь к сигаретам, наливали шампанское. Они переглядывались, перебрасывались нежными словечками. В былые годы связь, соединившая в единое целое каждого с его спутницей и каждую с ее спутником, казалась мне буквально осязаемой. Я верила в реальность этих пар, ибо верила в реальность нашей. А сейчас я видела одиноких людей, случайно оказавшихся рядом. Время от времени воскресала прежняя иллюзия, и мне казалось, что Морис врос в мою плоть. Он мой муж, как Колетта — моя дочь, и это нерушимо. Такие отношения могут забыться, могут извратиться, но совсем исчезнуть они не могут. А потом связь между нами вновь исчезла, и остались лишь двое чужих. Мне хотелось крикнуть: все это фальшь, комедия, пародия. Если вы пьете вместе шампанское, это не значит, что вы вместе. Когда мы возвращались, Морис поцеловал меня:

— Хороший был вечер, правда?

Он выглядел довольным и умиротворенным. Я сказала, да, конечно. 31 декабря мы будем встречать Новый год у Изабели.

1 января. Мне не следовало радоваться хорошему настроению Мориса: истинная причина в том, что он на десять дней уедет с Ноэли. Но если ценой жертвы я возвращаю его нежность и веселость, а ведь он так часто чопорен и ворчлив, то я в выигрыше. Придя к Изабели, мы вновь стали супружеской парой. И окружали нас супружеские пары. Пусть не все в них было ладно, виднелись следы поспешной починки, но что-то же все-таки их объединяло. Изабель и Шарль, супруги Кутюрье, Колетта с Жан-Пьером и другие. Были великолепные джазовые записи. Я позволила себе немного выпить и впервые за… за столько времени? — почувствовала себя веселой. Веселость: воздух прозрачен, бег времени неощутим, дышится легко. А больше мне ничего и не надо. Не знаю, почему я разговорилась о Соляных копях и принялась их подробно описывать. Меня слушали, задавали вопросы, но внезапно я поймала себя на мысли: а не выглядит ли это попыткой подражать Ноэли, блистать, как она, и не покажусь ли я лишний раз смешной Морису. Мне показалось, он чуть поморщился. Я отвела в сторону Изабель:

— Я слишком разговорчива? Это выглядело смешно? — Нет, нет, — возразила она, — то, что ты рассказывала, было очень интересно!

Мое волнение опечалило ее. Почему? Потому что у меня не было причин для него? Или потому, что они были? Позже я спросила Мориса, почему он выглядел раздраженным.

— Да не было этого!

— Ты говоришь это так, как будто было.

— Да нет же.

Может быть, его привел в раздражение мой вопрос. Не знаю. Отныне, всегда, везде у моих слов и поступков есть изнанка, разглядеть которую я не в силах.

2 января. Вчера мы ужинали у Колетты. Бедняжка, она так старалась и ничего у нее не вышло. Я смотрела на нее глазами Мориса. Ее квартире недостает изюминки, это очевидно: не чувствуется никакой индивидуальности. Жан-Пьер очень мил, боготворит ее, это по-настоящему преданное сердце. Но о чем с ним говорить — неизвестно. Они никуда не ходят, друзей у них мало. Куцая, бесцветная жизнь. И снова я с ужасом спросила себя: не моя ли вина в том, что блестящая пятнадцатилетняя ученица лицея превратилась в угасшую женщину. Такое превращение не редко, я видела много таких; но, быть может, всегда в этом были виноваты родители. Морис был весел, очень дружелюбен в течение всего вечера и, когда мы шли обратно, не сделал никаких замечаний. Это не значит, как я подозреваю, что их у него не было,

…Мне показалось странным, что весь вчерашний день Морис провел дома, а вечер — вместе со мной у Колетты. У меня мелькнуло одно подозрение, и я позвонила к Ноэли — если бы она ответила, я повесила бы трубку. Ответила секретарша:

— Мадам Гер ар вернется в Париж только завтра. Можно ли быть наивнее? Ноэли уехала, а я играю роль затычки в бочке. Ярость душит меня. Мне хочется выгнать Мориса, раз и навсегда положить этому конец. Я обрушилась на него со всем неистовством. Он ответил, что Ноэли уехала потому, что он решил встречать Новый год со мной.

— Вовсе нет! Теперь я вспомнила: она всегда проводит праздники вместе с дочерью у мужа.

Он смотрел на меня с выражением полной искренности, которое ему так мало стоит.

— Во всяком случае, вы все это спланировали вместе.

— Конечно, я с ней об этом говорил. — Он пожал плечами. — Женщины довольны лишь тогда, когда то, что им дают, силой вырывается у другой. Ценится не сам факт, а одержанная победа.

Они решили вместе. И это действительно испортило мне все удовольствие праздника. Если бы она заупрямилась, он, конечно, уступил бы. Итак, я завишу от нее, ее капризов, великодушия или мелочности: фактически от ее интересов. Завтра вечером они уезжают в Куршевель. Я думаю, не было ли мое решение ошибкой. Он взял отпуск лишь на две недели вместо трех (он дал мне понять, что это, с его стороны, жертва, если учесть его страсть к лыжам). Таким образом, он пробудет с Ноэли на 5 дней больше, чем предполагал. А я теряю десять дней наедине с ним. У нее же будет сколько угодно времени, чтобы окончательно опутать его. По возвращении он скажет, что между нами все кончено. Вот я и достигла дна! Я думаю об этом даже с каким-то безразличием. Просто чувствую, что в любом случае погибла. Он щадит меня. Боится, может быть, что я наложу на себя руки. А это исключено. Я не хочу умирать. Но его привязанность к Ноэли не ослабевает.