Группа эскорта - Александр Зорич

Он помолчал, словно раздумывая, стоит ли ему делать то, что он сделал через пару секунд, и протянул мне руку. Самому Шраму руку пожать — лучший знак отличия, какой только можно получить в Ордене. Лучше даже, чем мастерский знак…

Восторг! Пир духа!

А он продолжил:

— Капитул, знаешь ли, принял важное решение относительно подмастерья Дембеля. Мы предлагаем тебе досрочный выход в Зону, а затем, по результатам этого выхода, — досрочное присвоение мастерского титула. Пойдешь с отборной группой. Старшим — мастер Молот. Считай, удача вам улыбается, ребята, — всем, кто пойдет в этой группе. Такому наставнику я бы жизнь доверил без рассуждений. Он своих не бросает…

Странная у меня натура, прикиньте. Другой бы вопил от радости, а у меня и радость вроде бы затрепыхалась, и… предчувствие с ней какое-то говенное пополам…

Но, понятно, улыбаюсь я Шраму, благодарю. Интересуюсь:

— К какому дню мне надо подготовиться?

— Ты не понял, подмастерье. Досрочный выход это значит — сегодня. Со всем снаряжением и вооружением, которое тебе выдано со складов Ордена…

Мысленно я его поправил: «Не выдано. Продано. Но, может, он не знает, ему ли думать о таких мелочах?».

— Подготовься так, как вас учили, только очень быстро… Надень зеленый хайратник — знак принадлежности к Ордену, его в Зоне все знают. Сбор — через три часа. Место сбора — пункт два рядом с Лосиноостровским полигоном. Вы там отрабатывали движение по трассе, провешенной болтами… И учти: ты не имеешь права опоздать ни на минуту. Вы идете за «сонным шаром». А на этот артефакт охотников много, надо спешить. Минута опоздания — и группа уйдет без тебя. Понял?

— Да, мастер.

— Повтори.

Я повторил чуть ли не слово в слово.

Тогда он позволил себе улыбнуться:

— Удачного рейда, брат сталкер. Я уверен в тебе.

Мне страшно жалко пятисот рублей, истраченных на такси. Оно доставило меня к месту, от которого было рукой подать до Лосиноостровского полигона… но что уж тут поделаешь. Странно только, что Зара опоздала, а мы все равно дожидались ее целых десять минут.

Бабы… Что с них взять?

…Снегирев и Зара достают сигареты, я не курю, а Плешь отмахивается, мол, свои не взял, а ваши мне не годятся. Мастер, не торопясь, достает трубочку, набивает табачком, уминает, пускает дымок. Плывет шоколадный аромат табака, сорт «курево для баблистых». Табакур наш затягивается, пыхает, а потом, с ленцой так, отняв трубку от губ, едва слышно говорит:

— Лечь.

Бабах! Мы валяемся на жухлой осенней траве. Одна Зара как-то неуверенно зырит — не проперла. Ну, пропирает чуть погодя и начинает медленно-медленно опускаться на землю. Курево бережет, не роняет, жалко ей курево. Мастер, без лишних базлов, лупит ей по ногам прикладом.

— За что? — изумленно спрашивает дура, вынув рожу из пыльной травы.

Мастер затягивается, пыхает, а потом бьет девке ногой по ребрам.

— Еще вопросы будут?

Зара — злая как собака, только что пена изо рта не течет — отвечает:

— Нет, мастер. Я поняла, мастер.

— Встать!

Вскакиваем.

— Лечь!

Падаем.

— Встать!

Вскакиваем.

— Всем прыгать на одной ноге!

Прыгаем.

— Ладно. Мне просто захотелось напомнить: единственный ваш шанс выйти из Зоны живыми и невредимыми — слушаться меня беспрекословно. Какую бы херь я ни сказал, вы тут же всё так и делаете. Всосали, братья подмастерья? А на любой вяк у меня один ответ — пуля. Один сдохнет, зато остальные выживут.

Прыгаем. Мастер приказ свой не отменял. И он не торопится отменять его.

Нас крепко вышколили на орденских полигонах, ребята.

— Стой!

Мы стоим с красными рожами, дышим тяжко. Если кто не понял — вы хоть знаете, сколько весит походная выкладка у сталкера?

Мастер вычищает трубочку, пакует ее в чехольчик, оглядывает нас иронично… на лице его читается: «Неужели и я когда-то был таким же ходячим помётом, как эти вот?»

— Всё, пошли.

На Лосином острове диггерских мест нет. Ну, или я их не знаю. В смысле, не знал до того самого дня. Вроде совсем недалеко от трассы — слышно, как шумит шоссе. Вроде мы даже до полигона не дошли…

А вот те, бабушка, и хренов пень. Привел нас мастер к старому хозбараку самого затрапезного вида. Хуже бывают только жестяные гаражи времен поздней Империи, ржавые насквозь, мятые, грязные — как из Зоны. Меня чуть не вырвало. Я такие места не люблю. Я вообще не люблю, если кто-нибудь что-нибудь тупо загаживает. Например, загаживает землю говенными домами.

В советские времена в Москве понастроили кучу невнятных «служебных помещений». Заполонили город кирпичными нарывами хрущевок и бетонными гробами «брежневок». И всё это чудовища, притворяющиеся домами. А потом пришли стеклопластиковые сараи «бизнес-центров» и «торговых комплексов», похожие, за редким исключением, на ларьки-переростки. Меж ними по ночам мерцают болотные огоньки казино. И вся эта нервная, лихорадочная неонка — вроде яркой помады на губах восьмидесятилетней старухи.

А я родился тут. И я точно знаю, что в Москве сейчас две Москвы. Одна — вот такая, безобразная, размалеванная иллюминацией, одетая в витрины бутиков, раззолоченная тяжеловесной банковской роскошью… Дерьмо в гламурном фантике. И вот его, это дерьмо, приезжие так часто принимают за настоящую Москву… А ведь эта Москва — гнусь, самозванка, фальшивка.

О настоящей Москве следует говорить другими словами: без похабства, а только с нежностью и любованием.

Это город бесконечных бульваров. Чугунные оградки, скамеечки, собаки, чинно прогуливающие хозяев… Дамы в интеллектуальных очках, листающие Цветаеву, Брюсова, Гумилева… Фотовыставки в застекленных стендах, рестораны в обличье старых трамваев… Пары влюбленных, шествующие с томным промедлением к любимым кафе… Фасады театров в черемуховых картушах, младенцы, плывущие над тротуаром в колясках под сенью ослепительной сирени…

Это город старых парков, больше похожих на леса. Когда-то Москва славилась садами, а ныне редок стал на ее просторах яблоневый цвет и бутылочная зелень крыжовника. Но за пределами центра дышат в ровном ритме травяные ковры, реют стрижи над соснами и тополями, сплетаются тропинки и речки, а с горбатых мостиков дети разглядывают самоцветные мозаики ручейной гальки.

Есть в московских парках заповедные пространства, погруженные в волшебство. Там на дорожках, среди полутора-вековых лип, еще чувствуется сказочная власть усадебных хозяек, боярынь и княгинь — дам незаурядных, затейниц, упрямиц, стремившихся сделать этот мир несколько удобнее для себя и несколько красивее для всех. В таких местах всё пронизано… ожиданием кавалера.

Там ожидание звучит, как натянутая струна, к которой прикасаются сновидения. Откуда-то извне — из-за стен, из-за башенок ограды, — побеждая шум городских магистралей, доносится почти неслышимая мелодия отклика. И старые, кованые ворота, и утиные державы на прудах и каналах, и обветшалые, но высокородные усадьбы напоминают о существовании сада всех садов, давным-давно, в затуманенном изначалье, покинутого людьми, но не забытого ими и манящего вернуться когда-нибудь… когда души станут чище.

Это город величественных монастырей и маленьких церковок. Звенит малиновая медь в Данилове, откликается ей басовитая чистота Донского, доносятся кружевные переливы Коломенского, тянет мелодию строгий тенор Николо-Перервинской колокольни. Кипят благородным узорочьем храмы, выстроенные еще при Алексее Михайловиче или сыне его, Федоре.

Это город дворянских особняков времен Империи, да еще стоящих неподалеку причудливых порождений купеческого модерна, щедрого на чудачества. Здесь всякий дом стоит руки в боки, нарядившись наособицу — то в горделивый гвардейский мундир, то в шитый золотом барский халат, то в одеяние допетровской старины, воскрешенное по воле благоверного коммерсанта из Щукиных, Карзинкиных или Третьяковых.

Есть красота на свете!

И над теплым асфальтом в летние дни дрожит до самых сумерек марево мечты. Склоняется над городом щедрое серебряное солнце, заботливо гладя его огненными ладонями, не обжигая, но лаская, грея…

А вокруг — море домов без лиц. Хаос безликости.

И вот после этого всего я честно признаюсь: терпеть не могу ту самую дикую застройку, слепленную из рук вон плохо и поставленную как попало, которая страшно замусорила Москву.

В общем, вошли мы как раз в такую кирпичную хибару. С ее стен давно слезли три слоя краски — зеленый на розовом на буром. Крыша продырявилась не позднее царя Андропа, трубы проржавели, всюду какие-то бумажки, стекляшки и, понятно, кучки бомжового говна.

Нас учили: Зона — на Украине, вокруг города-призрака Припять. Но умные люди наловчились устраивать порталы в Зону из дальних мест.