Могу! - Николай Нароков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что же?
— А вот именно это: власть! Не кошка придавливает мне руку дверью, а я придавливаю ей лапу. Я! Я! Я!
— Гм!.. — неопределенно промычал Ив.
— Я разрезывала пополам гусениц не для того, чтобы причинить им боль, а для того, чтобы почувствовать свою власть над ними. Мне, повторяю, было жалко их, но я все же резала.
Ив поднял глаза и с интересом посмотрел на нее.
— Вы никого в своей жизни не убили? — спросил он. — Ни одного человека?
— Еще нет.
— Это ваше «еще» звучит очень выразительно. Но вы, я вижу, не считаете Бьерклунда.
— Да, я его не считаю! — зло ответила Софья Андреевна. — Ведь я его не убивала!
— Да, конечно! — усмехнулся Ив. — Почему же вы сейчас рассердились? Не волнуйтесь: ведь вы его не убивали.
Софья Андреевна в своем темном углу опустилась на кресло и задумалась. Ив разжег потухшую сигару.
— Когда-то у меня был возлюбленный! — немного приоткрыла свои мысли Софья Андреевна. — И этого возлюбленного я, кажется, любила. Любила? Очень может быть! Но не прошло и полугода, как мы расстались.
— Вы его разлюбили?
— Больше! Я его возненавидела.
— За что?
— За то, что он чересчур часто говорил мне — «Нет!» Это отвратительное слово, которое я ненавижу, когда его говорят мне.
— Но вы сами его говорите?
— Очень часто. И при этом всегда чувствую что-то, похожее на удовлетворение. Но мой любовник не должен говорить мне — «Нет!» Он должен подчиняться мне, и ничего своего у него быть не должно. Только тогда любовь становится упоительной.
— Вы так понимаете?
— Нет, я так чувствую. И всякий раз, когда мой любовник говорил мне «нет», я готова была сжать кулаки. Если в любовнике нет подчинения, во мне не может быть любви.
— Значит, идеальный любовник для вас — раб?
— Да! Но не такой, которого я подчинила силой или бичом и у которого в душе бунт против меня, а тот, который хочет быть моим рабом! Вы понимаете это? Хочет! И рад своему рабству!
— Мне кажется, что я и раньше замечал в вас эту черту, хотя вы редко обнаруживали ее. Скрывали? И вот теперь я вижу, что вы правы: мы очень схожи.
— Но я не хочу быть такой, как вы! — стремительно прервала его Софья Андреевна. — Такой, как вы? Нет, не хочу!
— Успокойтесь! — усмехнулся Ив. — Вы похожи на меня, но вы не такая же. И ваше «могу» ничуть не такое, как мое. Мое «могу» существует только для «могу», оно — самоцель, ваше же «могу» — средство. Вы можете не посчитаться с совестью, но не для того, чтобы не посчитаться с нею, а для чего-нибудь полезного для вас или, скажу точнее, — выгодного. А я не считаюсь с совестью потому, что могу с нею не считаться. Вот именно это и только это: могу! Могу не считаться. А вы способны только на то, чтобы спрятаться от совести или обмануть ее. И поэтому я говорю: настоящего, полноценного «могу» в вас нет.
— Что это значит?
— Это значит, что вы мельче меня.
— Вы так полагаете? — вспыхнула Софья Андреевна.
— Да, я так полагаю! — спокойно ответил Ив.
Софья Андреевна взяла себя в руки и сдержалась, но возмущение и даже обида охватили ее.
— Пусть так! — вынужденно согласилась она. — Но почему ваше «могу» проявляется только для того, чтобы унижать, оскорблять, разрушать или губить? Почему вы никогда не чувствуете его в том, чтобы помочь кому-нибудь, спасти или освободить? Предположим, что вы дадите. один из ваших миллионов на больницу, в которой лечат, или на школу, в которой учат. Ведь вы тогда не почувствуете вашего «могу». Да? Не почувствуете? Почему?
Ив улыбнулся тонкой, едкой и многозначительной улыбкой.
— У коммунистов, — сказал он, — на «могу» построена вся психология и, значит, вся идеология. Более того: на «могу» построена их тактика и система. Но они проявляют это «могу» тоже только в насилии, разорении и порабощении. Они чувствуют его только в зле, но никогда — в добре. Почему это так? Вероятно, потому, что такова природа «могу».
— Значит, вы похожи на них?
— Нет! но они похожи на меня.
Софье Андреевне показалось, будто она поняла такую разницу, и будто в этой разнице заключено что-то очень значительное, такое, которое может определять жизнь. И Ив для нее стал большим: он — не просто Федор Петрович Ив, он — сила, которой еще никто не знает.
— Почему «могу» проявляется только в уничтожении, а не в созидании? — повторил он свой вопрос. — Видите ли… Был когда-то один умный и хороший человек, которого я раздавил. И когда он увидел, что он раздавлен, и когда он понял, что раздавил его именно я, он сказал мне так: «Вами во всем руководит комплекс неполноценности и сознание своей неполноценности. Вы знаете, что в вас нет ума, образования, талантов, широты взглядов, изящества чувств, великодушия и благородства. Вы знаете, что вы — человек третьего сорта, что вы стоите не на верхней ступеньке и никогда на верхнюю не встанете. Подняться до высших вы не сможете. Но вы можете сделать другое: вы можете опустить этих высших. Вы можете заставить благородного человека сделать подлость, доброго — сделать зло, честного — преступление. Вы можете вконец разрушить жизнь ученого и можете довести до отчаяния поэта. Вы принижаете всех, кто выше вас, и этим становитесь выше их. Не поднимать низшее, но снижать высшее — вот ваша задача и ваш метод. А это задача и метод той неполноценности, которая знает, что она — неполноценность!» Вот что сказал мне тогда этот человек.
— Значит, ваше «могу» идет отсюда?
— Возможно, что оно идет отсюда.
— Оно делает вас выше?
— Нет, оно делает других ниже.
— И эта женщина нужна вам тоже только для «могу»?
— Только для «могу». Она безусловно порядочна, она любит своего мужа, ее все уважают, ее нельзя купить. А могу ли я сделать так, чтобы она сама пришла ко мне? Да, могу.
Он повторил слово, которое десятки раз слышала от него Софья Андреевна. Но повторил его так, что показался ей громадным, давящим и неизбежным, как тяжесть скалы, которая нависла над головой. А вместе с тем странное чувство вдруг овладело ею: ей показалось, будто ей хочется съежиться, стать меньше, спрятаться, даже исчезнуть.
— Вы маниак! — вырвалось у нее. — Не сумасшедший, нет! Вы маниак! Это страшнее, чем сумасшедший!
— Страшнее? — усмехнулся Ив, довольный этим словом.
Софья Андреевна смотрела на него, не отрывая глаз, как будто ее что-то приковывало. Он сидел, как обычно: спокойно, равнодушно и безучастно. Но была в его позе сила и власть. Софья Андреевна не знала ни природы этой силы, ни права этой власти, но они подавляли ее. Она возмущалась этим подавлением, изо всех сил противилась ему, старалась вырваться и освободиться. Но чувствовала, что его сила держит ее и подавляет.
— Вы маниак! — еще раз повторила она. — В конце концов вами заинтересуется или психопатолог, или прокурор. Я сейчас смотрю на вас и вспоминаю того воробья, о котором вы мне когда-то рассказывали. Вы его помните? Я помню, я его никогда не забывала. Но только сейчас я начала понимать, что значит этот воробей. Он страшен! Да, да! Он страшен!
— Вы говорите вздор! — сердито остановил ее Ив. — Что за истерика!..
Он отвернулся от того угла, где сидела Софья Андреевна, и стал смотреть в сторону. Прошла минута, прошла другая.
— Вы говорите вздор! — уж не так сердито повторил он. — Но кое в чем вы правы: от воробья идет многое.
Он хотел что-то добавить, но удержался и замолчал. Искоса, не поворачивая головы, глянул на Софью Андреевну и заговорил другим тоном: укоряющим и вместе с тем поучающим.
— Вам не кажется, что вы начинаете терять себя? Вы уже не та, какой были раньше. Что это? Годы? Приближающаяся старость? Вы еще не колеблетесь и не сомневаетесь, но трещина в вас уже есть. Не поддавайтесь! Раньше вы всегда были сами собой, а сейчас вы каким-то краешком становитесь «как все». Не появились ли у вас идеи и принципы, и не подчинились ли вы общепринятой морали? — с ядовитым сарказмом скривился он. — Боюсь, что сейчас ваша совесть дрогнула бы, и вы уже не посмели бы выдать вашего преданного Бьерклунда, а скорее допустили бы крах нашего дела и даже скамью подсудимых для… многих. Искренно предупреждаю вас: не становитесь на эту дорогу! Если вы пойдете по ней, то очень скоро придете к петле, которую сами для себя намылите и сами на себя накинете. Вы не имеете права входить в общее русло: в общие законы, в общую нравственность, в общие чувствования и понимания. Мы с вами — волки-одиночки. В общей стае нам с вами места нет: нам его не дадут, и стая нас загрызет. Вы говорите, что я маниак? Я вам завидую: у вас для всего есть подходящий ярлык, который вам что-то объясняет. Вероятно, каждый вас еще и утешает, не правда ли? А может быть, даже оправдывает? Это очень хорошо! Таким, как вы, ярлык легко заменяет суть. И если на клетке со слоном не будет надписи, что это, действительно, слон, то вы растеряетесь и будете метаться: может быть, это корова? а может быть, крокодил? Но…