Сага о Тимофееве (Рассказы) - Евгений Филенко

— Сейчас это случилось. Потому что плевать я хотел на тех, кто врет, если в мире есть те, кто говорит правду…

Внезапный стук распахнувшейся двери прервал Тимофеева на полуслове.

— Витя, я с тобой! — прозвенел самый любимый в мире голос.

— Света! — завопил Тимофеев. — Постой, не заходи, я брюки надену!!!

Но девушка уже стояла посреди комнаты. Ее глаза сверкали, словно синие огни, кулачки были сжаты, она готова была наброситься на оторопевшего Фомина, несмотря на значительную разницу в весе и физической подготовке, и растерзать его в клочья.

— Друг называется! — воскликнула она разгневанно. — Я не знаю, о чем вы тут говорили, мне это неинтересно! Потому что ты все равно ничего не понимаешь! Да разве ты способен на это?! Ты обманом похитил у меня Витин подарок, это гениальное изобретение!

— Света, подожди… — лепетал Тимофеев, пугаясь в брючинах за ее спиной. — Все не так, как ты думаешь…

— Молчи, Витенька! — грозно оборвала его Света. — Ты тоже ничего не понимаешь, ты не знаешь себе цены! И я никому не позволю тебя обидеть!

Фомин трясущимися руками загасил папиросу и встал навытяжку.

— Все наоборот, — сказал он. — Пусть я ничего не понимаю, пусть Витька ничего не понимает… Но и ты, Светлана, кое-что упускаешь. Если кто-то здесь и не знает себе цены, так это ты. И где были раньше мои глаза? Эх… — и он снова сел.

— Не о том мы сейчас говорим! — Света не могла успокоиться и металась по комнате, будто шаровая молния. — Меня только под утро осенило… Ведь реализатор способен раскрыть любые тайны истории! Он прочитает между строк все то, о чем только догадываются историки! — ее взгляд задержался на книжной полке. — Вот! «Слово о полку Игореве!»

Она выхватила с полки потрепанную неказистую книжку в бумажной обложке и протянула Тимофееву.

— Столько лет историки гадают, кто был автором «Слова», — сказала она. — А мы узнаем это через несколько минут!

Ее возбуждение понемногу передалось и окружающим. Фомин снова закурил и слегка отодвинулся от реализатора.

— Ну, братцы, — произнес он. — Если удастся…

— Конечно, удастся! — вскричала Света. — Правда, Витенька?

— Не знаю, — задумчиво проговорил Тимофеев. — Очень хочется, чтобы удалось.

И он бережно поместил книжку в прибор.

Комната озарилась тусклым светом. Невидимая, где-то тлела и мигала свеча, отбрасывая колеблющиеся тени от согнувшейся фигуры на сырые стены кельи. Шуршало перо по жесткому листу, стылый воздух дрожал под потолком. И зазвучал шепот — невнятный, потусторонний…

— Не лепо ли ны бяшет, братие, начати старыми словесы…

Шепот прервался. Заскрипела рассохшаяся скамья, и темная фигура медленно, невыносимо медленно стала оборачиваться… Света тесно прижалась к Тимофееву, ее трясло от волнения, да и Тимофеев тоже невольно вздрагивал. Над его ухом прерывисто дышал утративший обычную свою невозмутимость Николай Фомин.

Сквозь бездонную пропасть времени прямо в глаза им смотрел автор «Слова о полку Игореве».

И не было сил молча выдержать этот взгляд.

— Кто ты? — чуть слышно спросила девушка Света. — Назови свое имя!..

— Назови имя! — вторил ей Тимофеев. — Назови, пожалуйста!

— Назови! — подхватил потрясенный Фомин.

Они почти кричали и отчаянно верили, будто их зов может преодолеть эти сумасшедшие восемьсот лет, что разделяли их.

— Назови свое имя! Назови свое имя! Назови…

МАШИНА ЛЕОНАРДО

У Тимофеева болели зубы.

Нет нужды подробно описывать его ощущения. Собственно, болел один-единственный левый нижний коренной, но в силу подлой солидарности все прочие зубы дружно ему подыгрывали. Тимофеев не мог ни пить, ни есть, ни разговаривать. А тем более думать. Ему было «плохо и нехорошо», как мог бы написать любитель тавтологий сэр Томас Мэлори в своей «Смерти Артура». Тимофеев умирать, подобно королю Артуру, конечно же, не собирался, но радость бытия вот уже два дня как напрочь его оставила.

Он сидел на диване, закутавшись в одеяло и забившись в угол, и ныл: «У-у-у… у-у-у…». Но напротив него пребывала любимая девушка Света, и поскольку Тимофеев как-никак являлся мужчиной, то ныл он про себя.

— Витенька, — участливо промолвила Света, у которой сердце рвалось при виде страданий своего суженого. — Может, все-таки к врачу?

— Мымм! — отозвался Тимофеев, что должно было означать самую энергичную в его положении форму протеста. Если бы он мог, то мотал бы головой и всеми конечностями, но вынужден был ограничиться плавным поматыванием указательного пальца.

— Легче будет! — соблазняла его Света. — Сразу же!

— У-у!.. — не удержался Тимофеев.

Девушка шмыгнула носиком от прилива жалости и, чтобы скрыть минутную слабость, отправилась на кухню заваривать очередную порцию дубовой коры.

О тимофеевской немощи знали все. Поскольку хворь в силу неистребимого закона подлости совпала с защитой курсовых работ, друзья народного умельца изыскивали радикальные средства вернуть его в строй — пусть на время. Благой помысел заманить его к зубному врачу давно уже представлялся всем несбыточной мечтой. Положение усугублялось тем обстоятельством, что срывалась защита и у девушки Светы, не отходившей от скорбного зубами возлюбленного. Так что спасать нужно было сразу двоих.

Пока Света колдовала над плитой, к Тимофееву наведался его лучший друг Николай Фомин. Не было случая, чтобы он оставил его в трудную минуту.

— Эх ты… — тяжело уронил он. — Мужик называется. Вот, помню, был у меня случай. Дело уже к десантированию, сейчас люк распахнут и трап вытолкнут, и тут меня прихватило. Тоже, понимаешь, левый нижний коренной… Ну, думаю, вот и отпрыгал свое, не поймут меня боевые товарищи, заклеймят за трусость и отступничество. Нагибаюсь к дружку: «Слушай, Гена, врежь ты мне правым крюком порезче! Есть такая необходимость…»

Фомин исподлобья бросил взгляд на страдальца, надеясь увидеть его положительную реакцию на свою речь, призванную пробудить в Тимофееве зачахшее чувство мужества. Но ожидаемого эффекта не последовало. Слабым жестом Тимофеев показал Фомину на его левую щеку, и бывший морской пехотинец сконфужено умолк. Все было ясно без лишних слов. Так как правильная натура Фомина была чужда любой лжи, даже во спасение, то щеки его полыхали, словно запрещающий светофор. Особенно старалась левая, скрывавшая нетронутый пороками нижний коренной.

— Чем кончилось… — замялся Фомин. — Как только люк открыли, все само прошло. От стресса.

Тимофеев со стоном вздохнул.

Фомина сменил Лелик Сегал. Ему в должности сотрудника вычислительного центра курсовые никак не грозили, но оставить своим вниманием Тимофеева он тоже не мог. Правда, в силу особенностей воспитания, ничего путного присоветовать он был органически не способен.