Девушка с хутора - Полиен Николаевич Яковлев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Перемена окончилась, все сидели на своих местах. Неожиданно узнали, что Таисии Афанасьевне нездоровится и что уроков сегодня больше не будет. С шумом покинули класс.
Вернувшись домой и увидя во дворе Дашу, Оля обрадовалась.
— Веснушка ты моя!—крикнула она ласково.—Вот хорошо, что пришла!
— Я заниматься. Урок тебе отвечать.
— Подожди.
Она вбежала в хату. У стола сидел отец и что-то писал на клочке бумаги. Заметив Олю, встал и порвал записку.
— Не знал, что ты придешь так ранор хотел написать тебе. Ну, Оля, я ухожу. Ты не бойся. Если кто-нибудь спросит—где я, скажи, что ничего не знаешь.
Он крепко обнял ее и ушел.
Летние дни становились все продолжительней. Темнело теперь поздно. Оля помыла посуду, приготовила уроки, посидела во дворе. Стало скучно. Решила—пока еще не стемнело, запереть хату да пойти куда-нибудь. А к вечеру вернуться.
Ей, главное, хотелось убить время, хотелось, чтобы оно шло быстро, чтобы скорее возвратился отец, чтобы скорее «все это» случилось и опять все вошло бы в свою колею. Но то, что должно случиться, ей представлялось не совсем ясным. Она помнила, как шумела станица, когда прилетела весть о свержении царя. Тогда она впервые увидела красный флаг. Чуть ли не вся
станица высыпала на площадь. У церковной ограды поставили стол, на него поочередно взлезали люди и говорили речи. А потом, день за днем, всё в станице стихло, и она снова спокойно училась в школе, и отец спокойно^ работал. Но вот все чаще и чаще у отца в каморке стали появляться и знакомые и незнакомые ей люди. До поздней ночи просиживали они без огня и всё о чем-то шептались. И в школе девочки стали о чем-то- шептаться. Оля поняла, что р станице люди разбились на два лагеря и между ними непримиримая вражда. Знала, что ждут большевиков.
Не успела она уйти со двора, как навстречу ей показалась группа гимназистов. Среди них Федя Тарапака. Он был в своем неизменном полинялом бешметике. На поясе у него висел длинный дедовский кинжал. Заметив Олю, Федя взялся за оправленную в серебро рукоять кинжала и так грозно сдвинул брови, что та невольно посторонилась. Федя что-то сказал приятелям, и они громко захохотали. Оля поняла: смеются над ней. А раньше с Федькой этого никогда не было, он был скромный хлопец, не кичился своим казачеством. «А теперь что Мишка, что он»,— подумала Оля и вдруг, как никогда, почувствовала себя одинокой. «Забегу к бабке Акимовне,—решила она.—Хоть папа и не велел заходить к ней, да я не надолго». И тут же свернула в переулочек. Он был узкий, глубоко промытый весенними водами, так что по обеим его сторонам плетни стояли как бы на высоких пригорках. Они были старые, гнилые, покосившиеся, а кое-где и вовсе повалились. Зато за плетнями буйно зеленели веселые садочки — правда, годами нечищеные и густо поросшие бурьяном. Цепкие колючки с пышными лиловыми цветами были с Олю ростом.
Среди этой густой и спутавшейся зелени виднелись белые карликовые хатки. Бабкина хатка отличалась тем, что вокруг нее теснились высокие разноцетные мальвы и яркие панычи, а по вечерам одуряюще пахло табаком. Летом и осенью бабка продавала туго стянутые букетики живых цветов, а весной выносила на базар рассаду и цветочные семена, тщательно завернутые в маленькие бумажные пакетики. Но больше всего Акимовну в станице знали как знахарку. Лечила она от всех болезней травами и наговором.
Рассказывали, что был у нее сын. что работал он в городе на маслобойном заводе слесарем, в станице почти никогда не бывал, но матери помогал аккуратно. Каждый месяц Акимовна приходила на почту, получала восемь-десять рублей, для нее и это были большие деньги. Но- вот как-то миновал месяц, другой, а от сына ни письма, ни денег. А еще через месяц приехала из города внучка Танюша. Всю ночь просидели они в слезах. О чем говорили—никто не слышал. 14а другой же день Танюша уехала. Акимовна ходила молчаливая, убитая горем, но о причине своего горя никому не рассказывала. Однако мало-помалу
стало известно, что ее сына судили и сослали в Сибирь как политического, но так как в станице его почти никто не знал, то и разговоры о нем вскоре умолкли. Только олин отец Андрей Федорович—как дальний родственник бабки Акимовны—время от времени справлялся у нее, нет ли каких вестей от сына, и, чем мог, помогал старухе.
Оля быстро взбежала по косогору, оглянулась и, убедившись, что никто ее не видит, перемахнула через плетень прямо в садок, спугнула целую стаю притаившихся там воробьев. Через садок выбралась на зеленую лужайку. Там перед хатой, растянувшись во весь рост, грелся на солнце большой рыжий кот Илюшка.
Оля вошла в темные сени, из сеней в небольшую горницу. Удивилась: перед ней стоял совсем незнакомый человек. Он, видимо, только что побрился, щеки его лоснились, на висках присох клочок мыльной пены, а в правой руке он держал косой осколочек зеркальца. Левая его рука, от кисти до локтя обложенная ватой, была туго перевязана бинтом и висела на перекинутом через плечо платке. Этот белый с черными горошками платок Оле был хорошо знаком,—она не раз видела его на голове у бабки Акимовны.
Незнакомец тоже удивился, но Оля заметила, что его удивление быстро сменилось досадой:
— Чего тебе?—спросил он.
— Акимовну...
— А ты чья?
— Гнездюкова.
— Какого?
— Сапожника.
— Ага...
Суровая складка над переносицей незнакомца разгладилась, лицо его стало мягче, приветливей...
Оля присела, а он подошел к двери и запер ее на крючок.
Но не успел он и шагу сделать, как постучалась Акимовна. Оле показалось странным, что стучит она как-то особенно: два раза тихо, два раза громко. Увидя Олю. Акимовна переглянулась с незнакомцем и сказала ворчливо: ♦
— Ну и подождала бы меня во дворе. Чего тебе тут в хате делать? Не зима. На дворе и цветочки и травка... Иди, я сейчас выйду.
Оле
