Лапсанг Сушонг - Михаил Харитонов

Перед ним стояла габаритная тётка, с усиками над верхней губой, и судорожно сжимала в кулаке ладошку маленького мальчика — видимо, сына. Мальчик тоже цеплялся за маму: молча, крепко.

Аркадию захотелось сделать какой-нибудь символический жест. Он наклонил голову, как бы разглядывая что-то на полу, и осторожно, чтобы никто не увидел, плюнул — точнее, выцедил слюну на грязный пол. Это было всё, что он хотел сказать советской стране, которую он ненавидел всей душой, всем сердцем, всем сознанием — как Блок революцию. Хотя нет, Блок революцию, кажется, любил. Или заставлял себя любить — как и он, Цунц, как и все приличные люди, терпевшие здесь каждодневные унижения, издевательства, хамство, мерзкую погоду и темноту на улицах.

Ничего-ничего. Больше этого не будет.

Само пересечение границы произошло как-то спокойно и буднично. Хотя Аркадий до последнего момента боялся какой-нибудь накладки, какой-нибудь неправильно заполненной бумажки, из-за которой его тут же схватят и поволокут в органы. Он презирал себя за этот страх и никак не мог от него отделаться. Но всё прошло как по маслу.

По ту сторону турникета было чище и как-то радостнее. Уезжающие олим слегка портили впечатление — они бестолково суетились, не зная, куда деть себя и многочисленные чемоданы с блестящими железными набойками на углах. Цунц смотрел свысока: он уезжал налегке, не желая иметь дело с вещами из прошлой жизни. Всё его имущество уместилось в старую спортивную сумку.

Он пошел вперед — и вдруг замер на месте.

Прямо напротив него был рай.

Это был настоящий рай — такой, каким Аркадий воображал его себе всю жизнь. Стеклянный магазин, сияющий изнутри неземным бело-голубым светом. Сквозь стекло виднелись полки, уставленные коробками, бутылками, разнообразными соблазнительными вещицами. Сыто поблёскивали жестяные бока пивных банок. В углу, у самой стены, скучал понурый выводок матрёшек с лицами Ленина, Сталина и Горбачёва.

Никакой очереди. Более того — стеклянные двери этой пряничной избушки оказались гостеприимно распахнуты. И над всем этим великолепием победно сияет надпись «DUTY FREE».

Цунц вошёл в райские врата, ёжась и недоумевая — может быть, это спецмагазин для работников аэропорта?

Его успокоил вид давешней тётки с мальчиком, которая стояла у витрины и что-то увлечённо выглядывала. Мальчик жался к маме, обвив руками толстую ногу.

Цены были в долларах. Доллары у него были.

Сверившись с ценниками, Аркадий понял, что вполне может позволить себе бутылку «Наири». Потом передумал (долларов было маловато) и приобрёл банку «Туборга». Взгляд зацепился за полочку, где лежала мелочёвка: какие-то цветные коробочки с непонятными надписями.

— Это у нас чай, — проследила за его взглядом продавщица. — Английский, — добавила она. — В пакетиках.

— И что, берут? — поинтересовался Цунц.

— Ну… — девушка дёрнула плечами, — вообще-то как сказать… Мне вот не очень понятно, зачем. В самолёте тем, кто хочет, чай дают обычно.

— А скажите, — прищурился Аркадий, вспоминая давнее, — есть ли у вас английский чай Лапсанг Сушонг? Он, знаете, такой… пахнет копчёным.

— Такого не знаю, — равнодушно сказала девушка.

— И не узнаете, — пообещал ей Цунц, дивясь невесть откуда нахлынувшей смелости. — Никогда не узнаете, никогда. Если только еврей замуж не возьмёт и отсюда вас не вывезет.

— Вы ещё что-нибудь берёте? — скучным голосом спросила продавщица.

— Лапсанг, слышите? — с удовольствием повторил Аркадий Яковлевич. — Лапсанг Сушонг.

4 октября 1993 года. День.

Он лежал на крыше высотки.

ПСО-1 позволял чётко видеть копошащихся внизу человечков.

Винтовка, к сожалению, была не родной. Увы, провезти в Москву любимую СВД было не то чтобы невозможно, но слишком рискованно.

Вообще-то, в Москву Аристакес не собирался — и уж тем более по таким делам: на родине дел хватало с головой. Но после той горной деревушки у него начали трястись руки. Даже не трястись — а так, немножечко не слушаться. Совсем чуточку. Просто когда он ловил в прицеле азера, его скручивала дикая ненависть. Ремесло же снайпера требует определённого абстрагирования от ситуации: на спуск следует нажимать с тем же чувством, с которым гроссмейстер делает правильный ход. А когда хочется рвать врага руками, начинаются проблемы с плавностью спуска и точкой срабатывания.

Командование отнеслось к личным проблемам Тер-Григоряна правильно. Было сделано два звонка, и через неделю Тер-Григорян был отправлен на передержку — подальше от линии фронта. В Москву.

Здесь он впервые ощутил, насколько отвык от мирной жизни. В Ереване война жила в городе, как в своём доме. Москва же была городом мирным, это было видно по всему, начиная от витрин и кончая лицами обывателей. Это раздражало. Раздражало настолько, что он почти обрадовался, когда в одном из новооткрывшихся кабаков увидел азера с характерной посадкой головы и узнаваемыми движениями. Они посмотрели друг на друга, кивнули и пересели за один столик; пили весь вечер, неспешно беседуя о преимуществах и недостатках новой модификации СВД со складным прикладом. После этого случая он почувствовал, что дрожь из рук ушла. Он снова мог убивать этих тварей спокойно и хладнокровно.

Однако мирная жизнь постепенно затягивала. Оживал погребённый в глубинах души прежний Тер-Григорян — замкнутый, наивный, не понимающий своего места в жизни и своего долга перед народом и землёй Армении. Предотъездный Тер-Григорян.

Чтобы не забыться, он стал скрупулёзно соблюдать дисциплину снайпера: носить солнцезащитные очки, каждый день держать на вытянутой руке утюг для укрепления лучезапястного сустава, и так далее. Телевизор он перестал смотреть по тем же причинам, и поэтому пропустил момент, когда всё стало очень серьёзно.

И когда с ним связались хорошие люди, предъявили правильные рекомендации и объяснили задачу, ему пришлось потратить полчаса, чтобы кое-как разобраться в проблеме.

В принципе, всё было понятно. Ельцин из последних сил удерживал Россию от коммунистического реванша, после которого всех хороших людей посадят в лагеря, восстановят тюрьму народов, а Арцах отдадут азерботам. Допустить этого ни в коему случае нельзя. Поэтому засевшие в Белом Доме дураки и провокаторы должны быть нейтрализованы. Некоторое смущение вызывала отведённая ему роль, но Тер-Григорян был не ребёнок — и даже не тот мэ-нэ-эс, который летел из Москвы в Ереван, совершенно не представляя, как будет жить дальше. Теперь Аристакес понимал многое, в том числе и слово «надо» — во всём его мрачном величии.