Дети Силаны. Паук из Башни - Илья Крымов

Волнение, страх, сожаление. На его лице не отразилось ничего, но в душе все перевернулось.

– Мое имя Бриан л’Мориа, господин Брукхаймер. Вам известно, кто я?

– Да, мой тан, – тихо ответил самашиит. – Ваше имя известно всем в этом городе.

– Это очень плохо. Честные люди не должны даже догадываться, как зовут верховного дознавателя Ночной Стражи. Поговорим о подвесках. В ваших интересах быть откровенным, ибо от этого теперь зависит ваша жизнь.

Он не упорствовал и не лгал. Брукхаймер честно рассказал о том, кто принес в его ломбард и заложил четыре золотых подвески, украшенные бриллиантами. По закону должен был истечь определенный срок, прежде чем эти украшения могут появиться на витрине, но Брукхаймер не собирался их продавать просто так. У него были налажены некоторые контакты, по которым он мог бы сбыть товар и немного наварить с этого неплохую сумму.

– Скупка и перепродажа краденого. Пять лет каторги.

– Мой тан…

– Говорите, господин Брукхаймер, я слушаю.

– Этого человека звали Эмиль, совсем парень, картонесец, судя по произношению. Вихрастый рыжий, нескладный, будто весь из одних локтей.

– И откуда же у этого Эмиля такие, – я повернул ладонь так, чтобы золотые подвески сверкнули в тусклом свете, – прекрасные цацки?

– В моем деле интересоваться такими подробностями не принято, мой тан.

Как и все самашииты, этот превосходно умел держать невозмутимое лицо, даже признаваясь в преступлении. Большинство людей по-особому ведут себя, когда признаются в проступке. Мне всегда казалось, что, совершая преступления, человек договаривается с самим собой, чтобы в своем внутреннем мирке не считать проступок проступком. Так людям легче мириться с самими собой. Тэнкрисы не такие, когда мы совершаем преступления, мы не мучаемся совестью. Уверенность в своей правоте и безжалостность к своим врагам для нас естественны, как дыхание.

– Вы не собираетесь что-либо предпринимать относительно этого человека, хозяин?

– Нет, незачем.

– Он скупал краденое.

– Это может прозвучать расистски, но все самашииты не чисты на руку, если они менялы, ростовщики и содержатели ломбардов. Далее дискриминация по виду профессии – все ростовщики, менялы и содержатели ломбардов не чисты на руку. А между тем они тоже платят налоги. В конце концов, если бы этот человек был кристально честен, кто знает, сколько бы еще мы искали новую ниточку?

– Склоняюсь перед вашей логикой, хозяин.

– Но не поддерживаешь меня, не так ли?

– От слуги требуется абсолютная верность, старательность и безукоризненность, его мнение не имеет значения. У хорошего слуги вообще не должно быть мнения.

Порой мне кажется, что она перегибает.

– Подайте слепому ветерану, благородный тан! – хрипло провыл плешивый нищий в черных очках, протягивающий ко мне дрожащую руку.

– Куда мы теперь, хозяин? – спросила Себастина, отряхивая руки после того, как мягко отшвырнула попрошайку прочь.

– Зайдем в рабочий клуб.

– Это неподобающее место для благородного тана.

Я остановился и обернулся.

– Хозяин?

– Что-то странное витает в воздухе, тебе не кажется?

– Что, хозяин?

– Не знаю. Но, боюсь, что, когда я пойму, что мне сейчас показалось странным, будет уже слишком поздно.

– Заусенец?

– Возможно. Мы идем в рабочий клуб.

– В Старкраре есть множество мест, где ваше появление не нанесет столь уж большого урона вашей репутации. Салон мадам Пенелопы, например.

– Моей репутации не навредит даже пьянка с ратлингами под Последним мостом, Себастина. Не говоря уже о том, что столичная знать и сейчас при моем появлении становится похожа на чернослив – темнеет и морщится. Грязную работу тоже кто-то должен делать. Тузз.

– Ах, мы идем навестить господина Тузза! – без эмоций пробормотала она. – Прошу прощения за свою несообразительность.

Нам действительно повезло, если можно так выразиться. Ведь господин Тузз обитал на площади Пяти пальцев, в, а точнее, под зданием рабочего клуба. В иерархии столичных преступников он занимал место высшего из низших. Старый Тузз не проворачивал денежных сделок, не подкупал чиновников и не рвался в политику. Нет, этот человек руководил уличной армией. Исполнители всех мастей крутились вокруг него и получали работу, которую Туззу в свою очередь заказывал кто-то более влиятельный, но не желающий рисковать репутацией. Тузз руководил карманниками, домушниками, вымогателями, поджигателями и уличными грабителями. Уличная армия – ночной народ жил по его указке. Не все, конечно, но в Черни именно он был тем самым пауком, который сидел в центре паутины и дергал за нити, почти коллега.

Мы вошли в просторный темный зал, пропахший кислым пивом и покрытый копотью от пола до высоких потолочных балок. Встроенные в стены газовые светильники разгоняли мрак ровно настолько, сколько надо, чтобы не натыкаться на столы. Из этого мрака на нас таращилось множество неприятных физиономий. Перейдя через зал, я постучал в неприметную дверь, снабженную смотровым окошком.

– Кто? – глухо донеслось с той стороны.

– Открывай, мне нужен Тузз.

– А мне нужен условный стук!

Я постучал еще раз.

– Это не условный стук!

– Себастина, я забыл условный стук. Вырви дверь.

– Слушаюсь, хозяин.

– Постойте, подождите! Да стойте же вы! – Дверь немедленно раскрыл шумно дышащий дахорач. – Если вы опять сломаете дверь, мне опять придется за нее платить!

Мы едва протиснулись мимо этого здоровяка и зашагали по лестнице вниз, затем один поворот направо и длинный затхлый коридор с виднеющимися из стен трубами, по которым течет газ. В конце коридора за серым отгораживающим полотном еще один зал, почти такой же, как и верхний, но посетителей в нем намного больше, свободных мест за длинными столами почти нет. Я прошел по грязным доскам и окунулся в океан неприязни. В окружении крепких телохранителей разных рас особняком сидел щуплый старик с обширной плешью.

– Тузз, Тузз, Тузз… Сколько раз мне приходилось спускаться в это милое местечко, чтобы лицезреть твою милую морду, и постоянно ты пытаешься разыграть эту идиотскую карту с подменой.

– Откуда я знаю, кто наведывается ко мне в гости! Быть может, это подосланный убийца! – хмуро ответил неприятный толстый человек среднего возраста, сгоняя старика со старого потертого кресла.

Жировые складки Старого Тузза еще колыхались, когда Себастина вырвала из-под кого-то стул и предоставила мне сидячее место. Она не могла позволить, чтобы я стоял на ногах, в то время как всякое отребье сидит. В первый мой визит сюда она попыталась заставить присутствующих стоять, но получилось наоборот – они все легли. Некоторые легли навечно.