Живее всех живых (сборник) - Михаил Ардышев

Наконец, он произнёс:

– Мне надо вам кое-что рассказать. Там, в лесопарке, я не мог и не хотел – кто вы такие, чтобы всё вам выкладывать. Сейчас ситуация другая. – Он многозначительно посмотрел на Ингу. – Обстоятельства сложились таким образом, что вы оказались вовлечены.

– Мы многое уже знаем, – сказал я. – Про школу, про детей, про суд.

– Откуда? – удивился Юрий.

– Друг рассказал. Один учёный из вашего научного центра.

– Понятно. – Спасатель усмехнулся. – Они нам тогда сильно помогли со своими ловушками.

– Пси-акцепторами, – поправил я его.

– Да, пси… Придумают же название. Вечно они всё усложняют. И так ведь ясно. Нет, упрутся как бараны в новые ворота: не подтверждено, нет доказательств… А ты скажи просто душа, признайся сам себе. Куда там, будут твердить как заведённые: «пси-всплески», «пси-аномалии»…

Мы с Ингой сидели молча, не перебивали.

– Мы нашли доказательства. Случайно. Снимок сетчатки. – Борзенко посмотрел на меня. Я непонимающе покачал головой. Он объяснил: – В паспорт человека, любой – общегражданский ли, заграничный, – вклеены чипы с биометрическими данными, с цифровым снимком радужной сетчатки глаз. – Я кивнул. – Когда пошли массовые смерти, кто-то догадался снимать биометрию с умерших и сравнивать с их же прижизненными показателями. Набрали статистику, обработали на компьютере, выделили код. Загнали его в пси-модулятор, на каждой ловушке такой установлен. И всё! Фиксируем привидение, пси-всплеск по-научному, а на мониторе уже досье на него: кто такой, когда помер, фото и тому подобное. С детьми сложнее было. – Юрий вздохнул. – Погибли малолетние. Общегражданских паспортов ни у кого нет, заграничные только у трети. По этим базу создали, по остальным – ничего. Так и ловим по сей день безымянных призраков…

Борзенко протянул руку, взял пачку сигарет с полочки под панелью, помял её в руке и бросил назад.

Я вспомнил ухмылку Чернова: «Гоняются за душами неупокоенных…» Покачал головой. Нет, Гена, не всё так просто.

Инга подала голос, тихо спросила:

– Юра, что такое Эффект Эха? Как он связан со Школой?

– Вам ваш друг не рассказывал?

– Не успел, – ответил я и нахмурился, вспоминая концовку вчерашнего вечера.

Спасатель жадно посмотрел на сигареты, отвернулся и откинулся на спинку кресла.

– Первые месяцы после трагедии, – начал он, – было относительно спокойно. Затем начались массовые несчастные случаи с летальным исходом: машина сбила, поскользнулся и неудачно упал, отравления нелепые. Те, что в тюрьме, тоже: под циркулярку попал, трос у крана оборвался… Все погибшие – родственники детей из Школы. Близкие, дальние, виноватые, невиновные – все вперемешку. Мы, как получили ловушки, разобрались с управлением, так начали их ловить. Да и не ловушки это вовсе. – Борзенко махнул рукой. – Бывало, загонишь его, крышку захлопнешь, напишешь рапорт, а через неделю другой экипаж с ним же сталкивается. Но суть не в этом. Безобразничают только они. Не дети. Детей и «видели»-то только пару раз. И то – случайно. Позвонит кто-нибудь из родителей, встречает с круглыми глазами: «Чувствую я – здесь он!» Включаем, на мониторе картинка – точно, он. Пацан рыжий, погибший сынок. А только ловушка пуста, плевать он хотел на неё. Через секунду сигнал пропадает – ушёл. Вот так! И главное, никаких неприятностей от них, от детей то есть. А от взрослых… Как с цепи сорвались. Такое вытворяют.

Не помню кто предложил это название – Эффект Эха, только в точку оно. Смерть махнула косой там, у школы – вжик! – и это «вжик» до сих пор аукается, уносит жизни близких тех погибших ребятишек.

Юрий замолчал. Почти стемнело. Здесь же, в тени раскидистых каштанов, было совсем темно. Фонари вдоль аллеи ещё не зажгли, и мы сидели под прозрачным колпаком, заглушающем все звуки извне, думая каждый о своём. Я смотрел сквозь невидимое стекло на клочки тёмно-синего неба в молодой листве и представлял чёрный балахон до пят, безразмерный капюшон, в котором не видно лица, рукава без рук и медленный, как в кино на повторе, взмах исполинской косы, разносящий здание школы осколками бетона и кирпича.

В воцарившейся тишине прозвучало:

– Юра, вы потеряли кого-то.

Я не понял по интонации жены, вопрос это был или утверждение. Юрий вздрогнул и затравленно посмотрел на Ингу.

– Сын? Дочь?

Его плечи поникли. Он сразу на глазах сгорбился и постарел. Спросил осипшим голосом:

– Я закурю, можно? – негнущимися пальцами с третьей попытки вытащил сигарету, закурил. На панели замигал красный индикатор. Борзенко нажал кнопку, колпак чуть приподнялся, потянуло прохладой. Дым от сигареты унесло в образовавшийся зазор.

– Сразу после похорон было тяжело. Меня спасла работа, пропадал там целыми днями, а Тамара… Сейчас я понимаю, что тогда мог бы ей помочь, быть рядом, поддерживать. Но мы сразу стали словно чужими. Ледяной холод внутри и пустота. После сорока дней жена стала оживать, общаться с подругами. Но спали мы уже врозь. А потом у неё начались видения, истерики. Стало совсем невыносимо. В тот день я работал в ночную смену. «Скорую» вызвали соседи. Тамара кричала, била посуду, выгоняла кого-то: «Уходи, я так больше не могу!». Я приехал за ней в больницу, но врачи не пустили, сказали, что сильнейший стресс, депрессия. Следующей ночью она позвонила, попрощалась, сказала, что идёт за ним, что он зовёт её. И пошла. С седьмого этажа. В окно.

Впервые за время монолога Юрий посмотрел на нас взглядом, полным боли.

– Сын, Виктор. Витенька. – Помолчал и добавил: – Инга, скажите, что вы видели?

Жена ответила:

– Я видела мальчика. Лет десять-одиннадцать. Яркий светящийся шар-лицо. И других – тоже шары, но страшные, безумные. Те были взрослыми. Мальчик разговаривал со мной, но я не слышала слов.

– Почему?

– Не знаю. Он хотел сказать мне что-то важное, кричал, но… – Инга покачала головой.

Борзенко ещё какое-то время пристально смотрел на жену, затем вздохнул и сказал:

– Завтра День Школы. Вам надо быть там. Мы собираемся каждый год. Все, кто ещё жив. Просто стоим и смотрим в небо. Там всегда бывает сильный ветер, треплет волосы, раздувает одежду. Деревья шумят так, что кажется, шепчет кто-то. Голоса слышатся, детский смех. Мы стоим молча, потом расходимся, не проронив ни слова. Цветы оставляем у Камня, но на утро их уже не бывает. Говорят, ветер разносит. Инга, мне кажется… Я прошу вас.

– Мы придём. Обязательно, – пообещала жена.

Она коснулась моей руки, посмотрела в глаза и чуть заметно кивнула.

– Мы придём. До свиданья, Юра.

Мы выбрались из машины и зашагали к неоновой вывеске «Гост. ница Южн. я» над центральным входом. У самых дверей я обернулся. Тёмный силуэт флаера оставался на месте. На стекле прозрачного колпака играли блики отражённого света, и я так и не разглядел мужчину, обнявшего штурвал и смотрящего вперёд невидящим взглядом.