Морские гезы (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич

— Я хотел бы проверить, что ты умеешь, — предложил Сорлеоне ди Негро.

— Не возражаю, — согласился я.

Пока что нет церемониала, салютов и прочей лабуды. Мы становимся друг против друга. Рапиры в правой руке. Помню, как в кино показывали продолжительные схватки на рапирах. На то оно и кино, чтобы быль сделать сказкой. Настоящие поединки заканчиваются быстро. Если нет щита, то обычно первая ошибка становится и последней. Итальянец поймал меня на том, что я отвык отдавать предпочтение колющим ударам. Я думал, он рубанет, а вместо этого получил укол в грудь, довольно болезненный. Во втором раунде я поймал его. Когда Сорлеоне ди Негро переходил с ударом направо, я сделал батман — отбив клинок клинком, что пока практикуется редко, а потом произвел стоккато (укол) под рукой. Надеюсь, такой же болезненный, как и пропущенный мною. Итальянец сердито гмыкнул. Привык, наверное, оставаться безнаказанным. В третьем раунде он перекинул рапиру из правой руки в левую и рубанул меня по правому боку. Я такого не умел. Обычный меч или сабля тяжелы для быстрого перебрасывания из руки в руку. Противник может оказаться шустрее. Теперь буду знать, что такое возможно, и научусь делать.

— Теперь поработаем с баклером, — предложил Сорлеоне ди Негро. — Умеешь им пользоваться?

— Нет, — признался я.

— Очень удобная и полезная вещица, — поставил меня в известность мастер фехтования.

Назвать баклер щитом у меня язык не поворачивался. Эта, по моему мнению, крышка от кастрюльки годился только против рапиры. Удар нормального меча или сабля баклер не выдержал бы.

— Держи его, как можно дальше от себя, всегда перемещай руку и баклер так, будто они одно целое, и обязательно поворачивай поверхностью к противнику, чтобы щит закрывал всю руку, — проинструктировал меня Сорлеоне ди Негро.

Несмотря на отсутствие опыта с таким маленьким щитом, у меня получалось лучше, чем у итальянца. Видимо, сказывалось то, что опыта сражений со щитом, пусть и другого размера, у меня больше. Как и с кинжалом в левой руке. Я даже показал ему, как сражаться с кинжалом в правой руке, а рапирой в левой. Итальянец так не умел, поэтому свел проверку в этих двух поединках к минимуму. А вот использовать сара (плащом) не умел я.

— Берешь его за капюшон и вот так, — сделал он резкие круговые движения, — обматываешь дважды вокруг левого предплечья. Часть, не меньше половины короткого плаща, должна висеть свободно.

Наматывание плаща напомнило, как в бытность курсантом использовал ремень от формы. Ударом двух рук по ремню расстегивал его, левой хватал возле большой и тяжелой бляхи, иногда дополнительно залитой свинцом, а правой резко бил по свисающему ремню. Нижний его конец обматывался вокруг запястья и захлестывался, поэтому вырвать ремень было практически невозможно. При хорошем размахе бляха набирала такую скорость, что мало не казалось. Помню, в Алупке, когда я был там на практике, нарвались на меня двое верзил. Первый получил бляхой в лоб и опустился на пятую точку. Второй успел закрыться рукой. Бляха попала рубцом и рассекла кожу, потекла кровь. Оба нападавших сразу ретировались.

— Сара ты можешь остановить удар, защититься от укола, запутать острие. Главное — никогда не ставь вперед ногу с той же стороны, что и плащ. Он перестает быть защитой, если за ним твое тело, — проинструктировал Сорлеоне ди Негро.

С сара он работал намного лучше меня.

Убедившись в этом, итальянец сделал вывод:

— Тебе есть, чему учиться. Так что приходи завтра в это же время.

О том, что и ему есть, чему учиться, он скромно помолчал.

Зато наблюдавший за нами Ян ван Баерле сделал правильный вывод.

Выйдя из тренировочного зала вместе со мной, он спросил:

— Сеньор не согласится позаниматься со мной? Я буду платить вам столько же, сколько и Сорлеоне ди Негро.

— Он лучше меня владеет рапирой, — признался я.

— Если я достигну вашего уровня, мне и этого хватит! — восхищенно произнес юноша. — И потом, я не понимаю его объяснений, а вы показали — и всё сразу стало ясно.

Я решил, что деньги не помешают. Компенсирую расходы на итальянского мастера фехтования. Мы договорились, что встретимся на следующий день дома у юноши.

9

Ян ван Баерле жил с матерью Маргаритой, старшей сестрой Моник и служанкой Энн вдали от реки, рядом с городскими воротами, которые называли Гаудскими, поскольку от них начиналась дорога к городу Гауда. Типичный голландский двухэтажный дом с высокой крышей и узким фасадом, разве что сложен из камня и на первом этаже гостиная и кухня, а не мастерская или торговая лавка. Пол выложен каменными плитами, черными и белыми, в шахматном порядке, и не усыпан свежей травой. То ли трава вышла из моды, то ли не ждали гостей. Стены гостиной обиты синей материей с красными цветочками, местами изрядно подпорченной молью. На стене над камином, из которого исходил запах перегоревшего торфа и окалины, висел герб семьи — желтое поле с черной горизонтальной полосой в нижней половине. На полках буфета много стеклянной и бронзовой посуды. Стол застелен длинной темно-синей скатертью. Стулья с высокими спинками и кожаными сиденьями. Возле узкого окна из одинаковых кусочков желтоватого стекла стоял второй стол, поменьше, и рядом с ним табурет с сиденьем, обтянутым темно-синим бархатом. На этом столе лежал прямоугольный ящик с приделанными сбоку клавишами. Это верджинел — клавишно-струнный щипковый инструмент, прадед фортепиано. Внутри ящика одинарные струны, расположенные по диагонали, слева направо. Звучит глуше, мягче, чем фортепиано. Я подумал, что если бы грохнул в прошлую эпоху или раньше создателя этого инструмента, то мне в двадцатом веке не пришлось бы четыре года мучиться в музыкальной школе. Впрочем, амбиции матерей такие мелкие препятствия не останавливают. Наверняка учился бы играть на баяне или скрипке — не знаю, что хуже.

В доме семейства Баерле чистенько, ухожено, но все равно чувствовался упадок. Юноша рассказал мне, что он — сын дворянина, служившего Вильгельму, князю Оранскому, и недавно погибшего в сражении с испанцами. Как я догадался, юноша учился фехтованию, чтобы отомстить испанцам. Поэтому и выбрал учителя-итальянца. При этом его семья оставалась католиками. Жили они на доход от сдаваемых в аренду земель на территории Утрехтского епископства — приданого Маргариты ван Баерле. Судя по всему, доход этот весьма скромен, и уроки фехтования семье явно не по карману.

Когда мы пришли, мать и дочь занимались рукоделием — плели черные кружева. У обеих кружевные воротники черных лифов были белые. Видимо, по случаю траура надо носить все черное, а денег на покупку черных кружев не хватает, вот и плетут сами. Рите было тридцать четыре года. Блондинка с голубыми глазами и вздернутым носиком. Не расплывшаяся. Не красавица, но симпатичная и очень женственная. От нее прямо исходили флюиды желания. Есть такие женщины, истекающие невидимым соком, на аромат которого сбегаются кобели со всей округи в надежде полизать. Теперь она вдова. Значит, подождут, пока кончится траур, и побегут за ней стаей. Мой дерзкий взгляд рассердил ее. Хороший признак. Если бы ответила милым и приветливым взглядом, я бы поставил крест на своих желаниях. Семнадцатилетняя дочь походила на маму, даже была красивее, но не такой притягательной. К тому же, ей очень хотелось нравиться, а я отношусь к той категории мужчин, которых раздражает женская агрессия в любом проявлении.

Мы прошли с Яном ван Баерле в сад, который разделяла на две половины дорожка, вымощенная серыми каменными плитами. По обе стороны дорожки росли цветы и по одной яблоне. Мой ученик приготовил две деревянные рапиры с тупым острием. Я не собирался издеваться над учеником. Проверив, что он умеет, начал показывать, как и что делается. Брал его руку с рапирой и производил нужное действие, повторяя по несколько раз, пока в его подсознании не закладывался алгоритм движения. Бой на рапирах быстрый, скоротечный. Думать некогда. Движения должны быть доведены до автоматизма.