Морские гезы (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич

— Почему? — спросил я.

Мастер-оружейник опять посмотрел на меня удивленно, убедился, что я не разыгрываю, и объяснил:

— Господа кавалеристы два держат в седельных кобурах, а третий засовывают в голенище правого сапога. В бою не всегда есть время на перезарядку, а так у них три выстрела в запасе.

Я все никак не привыкну, что огнестрельное оружие сейчас однозарядное.

— А это что за штуковина? — поинтересовался я, показав на коробочку.

— Замок колесцовый, — ответил он, не удивившись на этот раз. — Заводите ключом, а потом нажимаете на спуск — и огниво, — показал он на зубчатое колесико, — начинает вертеться, высекать искры из кремня и поджигает порох. Итальянцы придумали.

Наверное, это то самое единственное полезное изобретение Леонардо да Винчи. Только война оценивает гениев по достоинству.

— Осечки часто дает? — спросил я.

— Первые двадцать, а то и тридцать выстрелов не бывает вовсе, но потом надо разобрать и почистить. Засоряется пороховой гарью и осколками кремня, — рассказал оружейник. — За безотказность и стоит дороже простого кремниевого.

— А кремниевый менее надежен? — поинтересовался я.

— Конечно. И осекается чаще, и ломается быстрее, и размера большего, — ответил мастер.

— И сколько такой пистолет стоит? — полюбопытствовал я.

— Три отдам за двадцать пять даальдеров, а один — за десять, — ответил он.

— Денег пока на них нет, но, когда будут, куплю, — пообещал я и пошел на другую сторону улицы.

Там на ставнях были развешены рапиры разной длины, палаши, фальшионы, кинжалы. Я прошел до конца улицы. Искал эфес с чашей. Не обнаружил. Поэтому вернулся к мастеру, который в это время возился с двулезвийным (заточенным с обеих сторон) клинком примерно метровой длины, с долами и ребрами. Это был пожилой мужчина со впалыми щеками, покрытыми длинной щетиной, почти бородой.

— Мне нужен эфес с чашей, чтобы закрывала руку, — сказал я и объяснил, какой она должна быть.

— Я закажу кузнецу, изготовит завтра, — пообещал мастер и предложил: — Рукоятку могу из золота или серебра сделать. Ножны тоже украшу по желанию.

— Украшений не надо, — отклонил я. — Всё должно быть просто и надежно. Мне рапира нужна для защиты, а не для хвастовства.

Мужчина посмотрел на меня с одобрением. Простота и надежность — девиз голландцев. Расточительность — самый тяжкий грех.

— Если простую, то будет стоить четыре даальдера, половину вперед, — сказал мастер-оружейник.

Я отсчитал ему шестьдесят четыре стювера.

После чего перешел к торговцам аркебузами и мушкетами. Вторые были большего калибра — около двадцати пяти миллиметров, длиннее — пятьдесят-шестьдесят калибров, тяжелее — килограмм восемь-десять и требовали подставку. Приклады и у тех, и у других короче, чем будут в двадцать первом веке. Замки у всех фитильные, но полочка уже сбоку и с защитной крышечкой. Приклады и ложе украшены растительным орнаментом и мудрыми изречениями на латыни. Одно гласило: «Легка дорога, ведущая в ад». Уверен, что тот, кто нанес ее, вряд ли понимал латынь и глубокий смысл расположения этого изречения именно на оружии. Некоторые мушкеты и аркебузы были нарезные, но нарезы прямые. Жаль. Придется заказывать у литейщика бронзовый ствол с винтовой нарезкой, у столяра — приклад и ложе, а потом приносить сюда, чтобы собрали и прикрепили колесцовый замок. С фитильным я намучился в прошлую эпоху. Больше не хочу.

6

Вино здесь продается в аптеках, как и специи с благовониями, и — что еще более удивительно — тортами, фруктовыми, похожими на те, что я ел в двадцать первом веке, а также с мясом, рыбой и — куда в Голландии без него?! — сыром. Почему — не знаю. Аптекарь — благовидный мужчина с тусклыми глазами — тоже не знал. По его мнению, такой ассортимент в аптеке был всегда. Аптека больше напоминала склад. В большой комнате на полу стояли сундуки, бочки, ящики, а на широких полках вперемешку лежали образцы товаров, по которым ползали мухи. Запах специй был настолько силен, что у меня заслезились глаза. Основной вклад вносила ваниль. Наверное, у аптекаря нюх притуплен, если может весь день терпеть такое.

— Есть у тебя вино гренаш? — спросил я.

— Нет, — ответил он. — Слышал, что испанцы делают такое, но никогда не пробовал. Никто раньше не спрашивал. Наши предпочитают пиво или водку можжевеловую.

Покорнейше прошу не предлагать мне можжевеловую водку! Хуже нее только анисовка и абсент. Мне кажется, подобные напитки пьют для того, чтобы поиздеваться над собой.

— Есть красное вино из Бордо, очень хорошее, — продолжил аптекарь. — Могу дать попробовать.

— Давай, — согласился я.

Вино оказалось просто хорошим и при этом очень дорогим. Наверное, поэтому и продавалось в аптеке. Я купил пятиведерную бочку. Мне здесь долго еще сидеть. Если не осилю на берегу, добью в море. За бочку оставил залог в даальдер. Заодно купил немного перца и изюма, который почему-то считался лекарством. Когда аптекарь и чай, вроде бы черный, назвал лечебным растением, я не удивился. Как и перечню из двух десятков болезней, включая близорукость и чуму, которые чай вылечивает, но только при приеме в больших дозах. Принимать советовалось в виде отвара или жевать сухие листья. Последнее якобы хорошо помогало еще и при поносе. Листья были спрессованы в плитки, похожие на те, какими в двадцать первом веке будут продавать шоколад, только немного толще. Весила плитка четверть фунта и стоила три даальдера.

— Из самой Ост-Индии привезли, поэтому и стоит так дорого, — сказал в оправдание аптекарь и, чтобы я не передумал, предложил: — Сейчас мой помощник вернется и бесплатно отвезет все покупки… Куда их доставить?

— В «Глиняную кружку» Петера Наактгеборена, — ответил я.

— Через час всё будет в трактире в целости и сохранности! — заверил аптекарь.

Я быстро расплатился и выскочил из лавки, потому что начало зудеть тело — явный признак аллергии. Отбежав от нее метров на пятьдесят, перевел дух. Зеленщик, возле которого я остановился, посмотрел на меня с понимающей улыбкой.

На соседней улице, где были лавки портных, купил три белые полотняные рубахи, короткий темно-синий дублет и двое черных штанов-чулок, не слишком широких в бедрах и заказал из толстой кожи плащ и шляпу с широкими полями, а из тонкой мягкой — куртку и длинные штаны, которые попросил пропитать воском. На яхте водные процедуры — обязательная часть плавания. С сапожником договорился о двух парах высоких сапог. Иногда воды в кокпите бывает больше, чем хотелось бы. Запасная сухая обувь не помешает. Если промокает одежда, я могу простудиться, а могу и нет, а вот в мокрой обуви — обязательно.

В сумке осталась всего несколько монет. Я потратил одну на кольцо кровяной колбасы и пшеничную булку и, жуя на ходу, отправился знакомиться с городом. Пытался угадать, где будет железнодорожный вокзал, где — телевышка, напоминающая Останкинскую, где — мост-Лебедь. Так прозовут мост из-за изогнутых вантовых опор. Точно определить места не смог. Может быть, нынешний центр города не совпадает с будущим. Впрочем, в Роттердаме во все времена центр города — это река.

На этой площади я оказался случайно. И ведь хотел повернуть в другую сторону. Привлекли гудение труб и звон литавр. С одной стороны площади, вымощенной красно-коричневым кирпичом, была двухэтажная ратуша, сложенная из него же. Из-за этого казалось, что площадь — часть ратуши. На ступеньках ратуши стоял профос (полицейский) с надраенным жезлом в правой руке. На верхушке жезла был шагающий на задних лапах лев. На профосе был черный берет, как бы раздутый, напоминающий шляпку гриба, и черный длинный гаун, подпоясанный широким кожаным ремнем с рапирой в позолоченных ножнах. Возле крыльца стояли два десятка пехотинцев в шлемах-морионах с высокими металлическими гребнями и сильно загнутыми спереди и сзади полями и в кирасах. Вооружены гвизармами и длинными кинжалами. Впереди них на сером коне сидел, как мне подсказал зевака, прокурор — пожилой чернобородый мужчина в высокой красной шапке, напоминающей епископскую, и темно-красном дублете, расшитым золотыми нитками в виде горизонтальных волнистых линий. В левой руке он держал развернутый бумажный свиток и монотонно читал обвинительный приговор. Справа и чуть дальше от ратуши стоял палач в обычной черной войлочной шапке, шерстяном черном жилете поверх белой рубахи и черных штанах до коленей, без чулок. На ногах покрашенные в черный цвет сабо. В руке он держал горящий факел, от которого шел черный дым. Обвиненный — мужчина в возрасте Христа с опухшим и посиневшим от побоев лицом, облаченный в длинный полотняный балахон, на котором нарисовали красные языки пламени, — стоял возле каменного столба посреди площади. На мужчины был железный ошейник, соединенный цепью с железным кольцом на столбе. На расстоянии метра полтора от столба были сложены по кругу охапки сена и валежника. Осужденный, понурив голову, тупо смотрел себе под ноги. Казалось, он не слышит прокурора, и всё происходящее на площади не имеет к нему, «закосневшему в ереси», никакого отношения. По краю площади стояли люди разного возраста и социального положения. Их становилось все больше, поэтому передних подталкивали вперед, свободное пространство между кострищем и зеваками становилось все меньше.