Моя Марусечка - Александра Васильева

Она не стала дальше разбирать. В душе пусто. Натянула брезент и спустилась на землю. Митя там, и ничего не надо…

Вот и вечер. Вот и ночь. Вышли последние покупатели. Маруся собрала после них последнюю грязь. Вася и Игорь вешали руками селедку на спор.

— Пятьсот!

— Шестьсот!

Подошел Мишаня, попестовал ее два раза:

— Четыреста семьдесят пять!

Хлоп на весы: точно!

— Моя бутылка пива!

Грузчики сгрудились над ведром с кипятком, куда сунули все магазинные ножи, и над чем — то громко смеялись. Алюська, вся пунцовая, с тяжелыми угрюмыми глазами, щелкала на счетах: у нее не сходилась выручка. Федя ходил кругами, слушал, кто что говорит. «Лучше бы ты воровал!» — подумала Маруся.

Она в последний раз оглядела прилавки: посуда, вымытая, смеялась, счастливая…

В зал спустился Виталька:

— Ой! Практиканточки!

Он сделал глаза щелочками: практиканточки! Одиннадцать родничков, одиннадцать подсолнушков, одиннадцать пирожных с кремом!.. Девочки стояли кучкой, все в белых халатиках, в талию затянутые, коленки, икры, туфельки! Где надо узко — узко, где по — другому — по — другому! Глазки, щечки, носики — все!

Виталька подкрался и поймал крайнюю за локоток. Он обошел всех и каждую зацеловал взглядом. Отработали? Про ножи предупредили зайчиков? Предупредили. Острые. Ну завтра, если что, у него в кабинете и йод, и бинт, и нашатырный спирт на ватке… Работайте, практикуйтесь, рыбоньки золотые…

Виталька. Ничего ему не делается…

Света шла к контейнеру выбросить коробку.

— Дай мне, Света, — попросила Маруся.

Какая хорошая коробка. Плотная, толстая, из синего глянцевого картона. Клади в нее что хочешь: хоть мотки с пряжей, хоть мешочки с крупами. Не забыть шпагату отмотать, чтобы перевязать, а то несподручно нести будет. Маруся положила в коробку сумку, новый сатиновый халат, такие сегодня всем выдали, полрулона кальки, кальку тоже Света подарила, заперла бендежку и пошла на улицу к троллейбусной остановке. И только когда подъехал троллейбус и раскрыл перед ней двери, она опомнилась: дождя нет… Нет дождя!

Небо отстоялось, обсохло, стало темным, прозрачным, на нем проклюнулись дешевенькие, крошечные, галантерейные звездочки. Ветер гнал последние зазевавшиеся тучи, верхушки пирамидальных тополей выдергивали из их брюха мотки тающей на глазах пряжи. Листочки на деревьях воспряли, затрепетали на своих хвостиках пряменько и вверх, словно им вдели в кожицу твердые стальные волосики. Кора на деревьях парилась.

Две шаровые молнии взмыли из — под самых колес троллейбуса, лопнули одна за одной, голубые всполохи огромными птицами распростерли крылья, разметались на полнеба и долго не гасли. Тени легли черные, густые, будто крашеные…

Маруся ехала по городу и смотрела на него, как на незнакомого. Короста на стенах домов крошилась и просыпалась, на тротуарах сухой мох уже пошел пузырями.

Из — за здания райисполкома выплыла большая спелая похотливая луна и знойно засветила во все небо, повертываясь и похваляясь своей красотой. Рядом с ней поспешала маленькая сиротка — звездочка, одна — единственная, нежная…

Маруся посмотрела на луну и осудила ее.

Дождь кончился…

Она вышла на конечной остановке и пошла потихоньку в гору, домой. Впереди нее передвигались столбы веселых мошек.

— Что это я так устала? — упрекнула она себя. — День как день. Устанешь, когда потолки побелишь и панели покрасишь. Колени! Зачем вы дрожите? Ладно бы я вас ломала, а то ведь целенькие. Нечего!

Колени как дрожали, так и дрожали.

Тут Марусю отвлекла какая — то возня за гаражами. Что — то там возилось, копошилось и сопело. Гроздь сцепившихся черных людей, спотыкаясь, перешагнула из тени в свет.

— Грабют… — прошептала Маруся.

И правда, двое держали за руки и шею третьего, а еще один в это время шнырял по — за карманами.

— Митя! — крикнула Маруся.

Те трое отпрянули было, но потом уставились на нее и не уходили.

— Митя!.. — задыхаясь, прохрипела она им тоже. — Митя…

Мальчику было лет шестнадцать, он был сухоморденький, с белыми от страха глазами.

Маруся на тех троих не моргала глазами, только на него, на Митю.

— Я тебя искала! Где ты был?! — Она взмахнула рукой и хотела было ударить мальчика по щеке, но не достала, мазнула по шее и груди. — А коза что будет есть — камни?..

— Простите, мама, — сказал Митя.

Слезы хлынули из глаз Маруси, как из опрокинутого корыта. И первые слезы были, как яд, а вторые слезы были, как слезы, и принесли облегчение.

— Пойдем домой… — прошептала она.

Сзади, из — за деревьев, к ним вышел старик. В одной руке он держал торбу, в ней звякали бутылки, в другой — палку. Заученным движением он отодвинул кусты, при свете луны блеснул бок бутылки.

— Есть статейка — есть копейка! — прошамкал старик, нагнулся и подобрал ее.

Маруся остолбенела: это был тот самый старик, из сна… Те же руки, глаза, грязные седые волосы…

— Поставь коробку — то! Поди устала держать? — спросил он равнодушно.

— А как же?.. Нельзя же ставить… — откликнулась Маруся одними губами.

— Ставь, ставь. Можно. Земля уже просохла, — сказал старик, повернулся и исчез в кустах.

Маруся дохнула воздуху и вытерла мокрое от слез лицо. Те трое стояли в сторонке, курили, сплевывали и не уходили.

— Пойдем домой, Митя… — сказала она мальчику.

Мальчик хотел было понести коробку, но Маруся не дала. Они пошли потихоньку и скоро вышли на улицу, ярко освещенную фонарями. Слева виднелась школа, Митина школа. Там, где должна была быть пожарная лестница, в стене торчали ржавые штыри.

— Мне сюда, — сказал мальчик. — Я живу с мамой в школе, она здесь сторожем работает.

— Ну, иди… Митя… — отпустила его Маруся и подождала, пока он пройдет школьный двор и откроется дверь сбоку от парадного.

Постояла, прислушалась к своей душе: там было чисто, свежо, просторно и пахло травами, как на Троицу.

— Что же так хорошо — то? — спросила она себя вслух. — Хорошо…

Маруся вспомнила, что дома, на полу под столом, накрытая крышкой, ее ждала утрешняя жареная картошка со шкварками и укропчиком. В сумке лежала большая атлантическая селедка, малосоленая, жирная — Вася сунул. И пакетик с крупными маслинами, маслины тоже Вася. Сейчас она картошечку разогреет, почистит селедку, польет ее маслом, покрошит луку и сядет ужинать. Ничего не ела сегодня…

Маруся умерла на следующий год, в марте. Снег еще долго лежал. Она вышла на улицу вынести золу, видит: двое пацанов у третьего санки тянут. Разве она не встрянет! Всегда встревала. Душа ее мучилась всякими событиями, потому что живая была. А в этот момент с горки еще один пацан летел. Так вот этот, четвертый, ее и убил: сбил с ног. Маруся ударилась головой об лед и умерла. Правда, еще пожила три недели, потом умерла.

Положите все: свеклы, соленого огурца, картошки вареной, квашеной капусты, горошку — и на холод. Купите баклажанов. Выберите спелые, молодые, узкие и испеките их во дворе на жаровне, так они дымом пахнут. Выдержите их под гнетом, пока не вытечет весь этот черный сок, и порубите густо широким ножом, он висит на стенке шкафчика, сбоку, со стороны окна, у него еще одна дверка не закрывается. А масло… Не поленитесь, съездите на рынок за Армянским кладбищем: как выйдете из автобуса, так там такая пирожковая, только вы туда не идите, а идите прямо на забор, в нем одна доска на гвозде ходит. И рынок. И упретесь в весовщицу, она вешает всех за четыре копейки и тутовник продает стаканами, только весы ее, ну их, врут, на целых полтора килограмма врут. Так вот ступайте прямо в яблочные ряды. Там — то он и стоит, бабай этот, и продает масло из фляги в вашу посуду. Он еще уступает двадцать копеек на литр. Поторгуйтесь, уступит, масло у него самое духовитое. Вот и сбрызните им баклажановую икру. Только чутулечку, так, одну большую ложку и еще на глазок, и все… А еще проследите, когда луковицу будут крошить, чтобы выбрали розовую, даже красную, даже синюю, и чтобы мелко — мелко. Пироги испеките с капустой и творогом, не забудьте пересыпать его укропом, укропа во дворе, как грязи. Яйцо поколите свежее, утрешнее, возьмите в курятнике. Берегитесь петуха — дерется… Голубцы не поливайте томатной зажаркой, они так нежнее. Купите рыбы. Правда, сегодня вы не найдете рыбы. Вот раньше привозили рыбу! Маруся знала, какая это была рыба. Балатонский судак, форель, белуга, осетр, стерлядка… Вот стерлядка. Мясо у нее белое, мягкое, без костей, и икра тоже хорошая. А вот серебряный судак. У него мясо вообще белоснежное, нежирное, и костей нету. Возьмите судака, судак такой нежный. Или форель. Берешь порционную форель, небольшую, грамм на четыреста, сворачиваешь ее в кольцо и вставляешь хвост ей же в рот, а потом жаришь в сухарях. Или уха. Какую уху варила Маруся этим бабаям в Одессе, в лимане, в пятьдесят восьмом году! Они специально брали ее с собой и давали спать на заднем сиденье в автобусе. Кладешь на дно казанка слой карасиков, потом слой карпиков, на них куски сома, а если нету сома, то и щука сгодится, а уже сверху — самую лучшую рыбу — стерлядку там или судака. Потом перчишь первоклассным красным перцем — и на огонь. И не мешаешь, а только встряхиваешь казанок и оставляешь рыбу плавать в собственном соку…