Скачущий на льве - Леонид Мацих

Акива. Такие видения часто посещают тебя, цезарь?

Адриан. Нет, это только что пришло мне в голову. Как тебе нравится такой поворот истории?

Акива. Это кажется мне поэтической фантазией. Хотя, как знать, возможно, в будущем все именно так и произойдет.

Адриан. К чему ждать будущего? Давай сделаем это сегодня! Флегонт! Найдешь ли ты достаточно веских аргументов, чтобы убедить отцов-сенаторов и римский народ в настоятельной необходимости завтра же всем перейти в христианство?

Флегонт. Несомненно, цезарь.

Адриан. А найдешь ли ты столь же весомые доводы в пользу того, что христиан следует немедленно выслать на отдаленные острова, продать в рабство и скормить львам на аренах?

Флегонт. Безусловно, цезарь.

Адриан. Вот образец государственного служащего! Легко ли работать с такими людьми, как ты полагаешь, Акива?

Акива. Не знаю, цезарь. У меня нет такого опыта.

Адриан. Ты немного потерял.

Отпивает вина.

Разумеется, я не собираюсь переходить в христианство. Другой вопрос занимает меня: почему их становится все больше и как эту заразу остановить?

Акива. Запрещение не принесет пользы. Загнанные в подполье культы приобретают совсем изуверские черты.

Адриан. О христианах и так говорят очень много дурного. Раз ты не принадлежишь к их приверженцам, ответь мне беспристрастно. Верны ли сведения о том, что они практикуют человеческие жертвоприношения и ритуальное людоедство?

Акива. Господь Владыка Мира! С чего ты это взял?

Адриан. Флегонт! Прочти нам первое свидетельство.

Флегонт. (Читает) «Во время богослужений они едят свого бога и пьют его кровь».

Адриан. Это подтверждают все осведомители. Ты оспариваешь это?

Акива. Я оспариваю это.

Адриан. Флегонт! Второе свидетельство.

Флегонт. «Они устраивают оргии с пьянством, разгулом и непристойными возгласами, где предаются свальному греху. Во время этих сборищ каждый хватает ближайшую к нему женщину, будь то собственная сестра, дочь или даже мать. Все сливаются в соитии, при этом громко славят своего бога и посылают проклятия всем, кто не входит в их секту».

Адриан. Это тоже неверно?

Акива. Уверен, что нет. Христиане известны весьма воздержанным поведением. Они превозносят девственность и целомудрие. Я не могу себе представить, чтобы они творили подобные бесчинства.

Адриан. Ты утверждаешь это, хотя являешься их противником?

Акива. Я являюсь их убежденным противником, я не разделяю ни одного из положений их учения, я не согласен ни с чем из того, что они утверждают. Но я никак не могу поверить в те омерзительные вещи, которые им приписывает невежественная чернь. Все, что прочел твой секретарь, есть лживые измышления и выдумки.

Адриан. В Риме ты стал бы превосходным адвокатом! Но почему ты защищаешь своих противников?

Акива. Потому что они — люди, такие же творения Божьи, как мы с тобой. Потому что они не совершали тех гнусностей, которые им приписывают.

Адриан. Ты не стал бы обвинителем на суде против христиан?

Акива. Я стал бы обличать их заблуждения на богословском диспуте, но обвинять их на суде в несовершенных преступлениях — нет. Это было бы нарушением заповеди о запрете лжесвидетельства, одной из важнейших в нашем законе.

Адриан. Тогда как ты объяснишь такие сведения о них?

Акива. Это не сведения, это слухи. Они основаны на ненависти и страхе. Христиане верят, что предметы могут перевоплощаться. Они едят лепешку, и воображают, что едят тело своего бога. Они пьют вино, и представляют, что пьют его кровь.

Адриан. Но это же самая примитивная магия!

Акива. Сам обряд, безусловно, магический, но в его основе лежит верное соображение. Нет предметов, как таковых, есть наше отношение к ним и те качества, которыми мы их наделяем.

Адриан. Поясни свою мысль.

Акива. У каждого римского легиона есть свой орел, не так ли? Легионеры с гордостью несут его изображение впереди своих рядов. Для солдат он, как бы, их общая душа, воплощение их храбрости и силы. Потеря орла для них — ужасное бесчестие, они готовы биться за него до смерти. Но для противников Рима, не знакомых с вашими взглядами, орел — это всего лишь деревянная или бронзовая фигурка птицы.

Адриан. Я понял тебя. Значит, христиане уверены, что их бог живет среди них, и они чувствуют его присутствие?

Акива. Да, так они полагают.

Адриан. Если так, мне кажется, я знаю, в чем причина их притягательности. Они сумели заполнить пустоту между богами и людьми.

Акива. Теперь я попрошу тебя пояснить свою мысль.

Адриан. Наши боги слишком далеки от нас. Людей и богов разделяет пропасть. Это началось с нашего завоевания Греции. Как говорил Сенека: «Побежденный победителю диктует условья». Греки подарили нам свою литературу, свою науку, свою философию. От них же мы заимствовали скептицизм, привычку над всем насмехаться и страсть к театральному лицедейству, уничтожающему всякое почтение к властям и богам.

Акива. Странно слышать от тебя такие слова. Ты же известен любовью ко всему греческому.

Адриан. Именно поэтому я ясно вижу истоки беды. Греческая философия, плохо усвоенная плебеями, разложила древнее римское благочестие. Тогда-то боги и покинули людей. Они больше не живут с нами. Они либо стали персонажами детских сказок, либо переселились в холодные заоблачные выси философии и превратились в идеи и символы. Но ледяные абстракции ученых не греют простых людей. Людям нужно, чтобы их боги находились рядом с ними. В пустоту между богами и людьми хлынули ваши восточные божки и демоны.

Акива. Наша вера не имела к этому никакого отношения.

Адриан. Тебе так кажется. Для тебя твоя вера — это ученые споры и цитаты из свитков, а для еврейского миссионера в Александрии или Риме это, прежде всего, обряды, которые кажутся нам такими же дикими и нелепыми, как все восточные суеверия. Религиозные обряды для людей гораздо важнее сути учения, потому что внешнее и видимое для людей всегда важнее внутреннего и сущностного.

Акива. А как это касается христианства?

Адриан. Напрямую. Вдруг явился бог в человеческом облике, живущий не где-то далеко, а пребывающий среди своих верующих! К такому богу потянутся тысячи, что бы он им не говорил. Они готовы слушать любую чушь, лишь бы чувствовать его рядом с собой. С христианством бесполезно спорить доводами разума и логикой, ибо ни того, ни другого там нет. Ему надо противопоставить привлекательную и понятную для разных людей систему обрядов. Тут годится опыт всех религий. Нужно уничтожить христианскую претензию на исключительность.

Акива. Ты хочешь создать универсальную мировую религию?

Адриан. Нет. Я хочу уважать их все в равной мере. Я собираюсь почитать всех богов всех стран и всех народов. Я, как тебе известно, построил в Риме Пантеон — храм всех богов, святилище всем богам.

Акива. Я полагал, что там речь идет только об олимпийских богах.

Адриан. Там, в Риме, да. Но у меня есть план, достойный Александра Великого! Я собираюсь построить еще множество Пантеонов по всему миру. В Коринфе, Александрии, Антиохии, Иерусалиме.

Акива. Зачем?

Адриан. Как зачем? Чтобы вернуть людям богов! Все люди будут молиться вместе всем богам в одном храме. Рядом будут статуи и мозаики, алтари и капища. Перемешаются языки и наречия, курения и возлияния, будут звучать гимны и молитвы, кто-то будет петь своему богу, а кто-то — танцевать для него. Это будет величественное зрелище!

Акива. Это будет похоже на ярмарку в большом городе.

Адриан. Пусть! Когда люди торгуют, они не воюют. Ярмарка — символ мира и процветания. Там каждый купец с гордостью раскладывает свой товар. Индиец торгует жемчугом, германец — янтарем, сириец — тканями, грек — посудой. Все берут друг у друга то, в чем нуждаются и относятся друг к другу с уважением. Это идеал Империи!

Акива. Ты не учитываешь, цезарь, что религия — это не товар.

Адриан. Товар! Такой же товар, как оливковое масло, финики или вино. Религия стала товаром с самого момента своего рождения. Послушай только, как разговаривают миссионеры. Это язык рыночных зазывал, сводников из борделей или продавцов лечебных снадобий. Всякая религия заинтересована всучить свой товар как можно большему числу простаков-покупателей.