Грязная работа - Кристофер Мур

Старик подошел к креслу у столика и сел, скрипнув и засопев.

— Полагаю, вам на оценку потребуется время, — сказал он.

Чарли стоял посреди чулана, озирался еще секунду и лишь потом ответил:

— Это зависит, мистер Мэйнхарт, от того, с чем вы желаете расстаться.

— Со всем. До последней нитки. Самого духа ее я здесь не вынесу. — Голос его прервался. — Хочу, чтобы ничего не было. — Он отвернулся от Чарли в обувное крыло, стараясь не показывать, что готов сорваться.

— Понимаю, — сказал Чарли, не понимая.

Что тут еще сказать? Эта коллекция была совершенно не про него.

— Ничего вы не понимаете, молодой человек. Вы не можете понять. Эмили была всей моей жизнью. Я вставал по утрам ради нее. Ходил ради нее на работу, создал для нее бизнес. По вечерам мчался домой, чтобы рассказать ей, как прошел день. Ложился с ней спать и видел о ней сны. Она была моей страстью, моей женой, моим лучшим другом, любовью всей моей жизни. И вдруг однажды ее не стало, и вся жизнь моя сразу отменилась. Как вам такое возможно понять?

Но Чарли понимал.

— У вас есть дети, мистер Мэйнхарт?

— Два сына. Приехали на похороны и опять разъехались по домам, к своим семьям. Предложили сделать все, что смогут, но…

— Ничего не смогут, — сказал Чарли. — Никто не может.

Теперь старик поднял на него взгляд — лицо его обратилось в утрату и пустыню, как морда мумифицированного бассета.

— Я просто хочу умереть.

— Не говорите так, — сказал Чарли, потому что говорить так принято. — Это у вас пройдет. — Сказано это было потому, что ему самому все так говорили.

И теперь Чарли явно бросался чепуховыми штампами.

— Она была… — Голос Мэйнхарта зацепился за острый край всхлипа.

Сильный человек, как-то вдруг оборенный своей скорбью, стыдился ее показать.

— Понимаю, — сказал Чарли, думая о том, что Рэчел по-прежнему жива у него в сердце: когда он оборачивается в кухне что-нибудь ей сказать, а ее нет, у него спирает дыхание.

— Она была…

— Понимаю, — снова перебил его Чарли, стараясь облегчить старику жизнь, ибо знал, каково тому сейчас.

«Она была смыслом, порядком и светом, а теперь ее нет, и темной свинцовой тучей меня давит хаос…»

— Она была просто феноменальной дурой.

— Что? — Чарли так быстро повернул голову, что услышал, как в шее щелкнул позвонок.

Не ожидал.

— Эта тупица нажралась кремнегеля, — произнес Мэйнхарт.

С мукой и раздражением.

— Чего? — Чарли замотал головой, словно стараясь в ней что-то растрясти и оторвать.

— Кремнегеля.

— Чего?

— Кремнегеля! Кремнегеля! Кремнегеля, пень!

В ответ Чарли вдруг захотелось проорать некое жуткое потустороннее заклинание: «Так это Крамнэгел! Крамнэгел! Крамнэгел, засеря!»

Но вместо этого он спросил:

— То, из чего делают фальшивую грудь? Она этого наелась? — По долям его головного мозга запинающимся призраком заметался образ пожилой дамы, обжирающейся вязкой пакостью из искусственных сисек.

Мэйнхарт оперся о туалетный столик и поднялся.

— Нет, пакетиков такой дряни, их суют в упаковки электроники и фотоаппаратов.

— Дрянь, на которой говорится «Не употреблять в пищу»?

— Именно.

— Но там же прямо на пакетике написано — и она это употребила?

— Да. Меховщик положил их ей в шубы, когда устанавливал этот шкаф. — Старик показал какой.

Чарли обернулся: у огромной двери чулана стоял освещенный стеклянный шкаф, и внутри висело с десяток меховых шуб. Вероятно, в шкафу имелся свой кондиционер, чтобы контролировать влажность, но Чарли не на это обратил внимание. Даже в тусклом флуоресцентном свете шкафа одна шубка совершенно явно тлела и пульсировала красным.

Чарли посмотрел на Мэйнхарта, стараясь не выдать себя, — хотя вообще не понимал, чего именно в себе выдавать не должен, — поэтому заговорил спокойно, однако пудру с мозгов при этом сдул.

— Мистер Мэйнхарт, я соболезную вашему горю, но обо всем ли вы мне рассказываете?

— Простите, но я не понимаю.

— Я вот о чем, — ответил Чарли. — Почему вы решили обратиться именно ко мне из всех торговцев подержанной одеждой в Районе Залива? Есть люди, гораздо более квалифицированные для работы с коллекциями такого размера и качества. — Чарли метнулся к шкафу с шубами и дернул дверцу. Она мягко фукнула в ответ — туфф-та, — как герметизированная дверь холодильника. Чарли схватил рдевшую шубку — похоже, лисью. — Или дело вот в этом? Вы позвонили из-за вот этого? — Чарли воздел шубу, словно орудие убийства перед обвиняемым.

«Говоря короче, — хотел было продолжить он, — и вы желаете смерти мне и моему мозгу?»

— Вы первый торговец подержанной одеждой в справочнике.

Шубка выпала у Чарли из рук.

— «Ашеровское старье»?

— Начинается на «А», — пояснил Мэйнхарт, — медленно, тщательно, стараясь, очевидно, не поддаться порыву снова обозвать Чарли пнем.

— Значит, шубка тут ни при чем?

— Отчасти при чем. Мне бы хотелось, чтобы вы ее забрали со всем остальным.

— А, — сказал Чарли, пытаясь прийти в себя. — Мистер Мэйнхарт, я ценю ваш звонок, и коллекция у вас действительно прекрасная, вообще даже — поразительная, но я не готов принимать такой ассортимент. И буду с вами честен, хоть мой отец и перевернется в гробу от того, что я вам такое говорю: в этом чулане одежды — быть может, на миллион долларов. А то и больше. Если учесть то время и то место, которое займет ее перепродажа, стоит она, вероятно, где-то четверть этой суммы. У меня просто нет таких денег.

— Мы сумеем что-нибудь придумать, — ответил Мэйнхарт. — Чтобы вы просто вывезли ее из дома…

— Наверное, я мог бы взять часть под реализацию…

— Пятьсот долларов.

— Что?

— Давайте мне пятьсот долларов, вывозите до завтра — и все это ваше.

Чарли начал было возражать, но тут нутром ощутил, как отцовский призрак восстает из гроба, чтобы тяпнуть его по башке плевательницей, если он не прекратит немедленно.

«Мы предоставляем важную услугу, сын. Мы — сиротский приют искусству и ремеслам, потому что согласны заниматься нежеланным, — мы придаем ему цену».

— Я не могу так поступить, мистер Мэйнхарт, — я как будто пользуюсь вашим горем.

«Ох, ешкин дрын, какой же ты, блядь, рохля, — ты мне не сын. Нет у меня сына».

Что это — призрак отца потрясает цепями у Чарли в голове? Почему тогда у него словарный запас и голос — как у Лили? Бывает ли совесть алчной?

— Вы окажете мне услугу, мистер Ашер. Огромную услугу. Если не возьмете вы, я тут же позвоню в «Гудвилл».[17] Я обещал Эмили, если что-нибудь с ней случится, ее вещи не просто так раздать. Прошу вас.