Мария кровавая - Кэролли Эриксон

Однако, проводив короля и возвратившись в свои апартаменты, Мария расположилась у выходящего на реку окна и тихо заплакала. Этого никто не видел, кроме ее служанок (одна из которых была осведомительницей Мишеля), и королева, не стесняясь, дала волю чувствам. Ее возлюбленный Филипп, дорогой супруг и спутник жизни, отплывет со следующим приливом! Она посидела у окна несколько часов, наблюдая, как грузят на барку его сундуки, комоды и лошадей, затем как поднимается на борт его свита и, наконец, сам Филипп, который тут же спустился вниз. Она смотрела на матросов, закончивших приготовления к отплытию, и вот, когда корабль двинулся вниз по реке, Филипп, к ее восторгу, вышел на палубу в последний раз. «Взошел па палубу барки с целью лучше быть видимым, когда она станет видна в окне», и, «демонстрируя огромную любовь», помахал шляпой в направлении Марии. А она продолжала смотреть на реку до тех пор, пока корабль не пропал из виду.

Филипп и его свита в ожидании благоприятной погоды и сопровождающих фламандских кораблей на несколько дней остановились в Кентербери. Дело в том, что в Ла-Маише в это время было много французских кораблей и каперов и менее месяца прошло после того, как семнадцать французских судов напали на фламандскую флотилию и значительную ее часть потопили. Кровопролитная битва длилась весь день. Во время ожидания Филипп читал присланные ему записки Марии и писал на них ответы. Каждый час из Кентербери в Гринвич и обратно отбывали камергеры, а во дворце день и ночь дежурили гонцы, «готовые в любой момент пришпорить коня».

Закончив заниматься корреспонденцией, Филипп принимался беседовать, причем с большим интересом, со своим компаньоном по поездке Франсиско де Риберой. Рибера был авантюрист из Перу. В Европу он возвратился, чтобы заключить с императором сделку. Со своим другом-землевладельцем они хотели купить в вечное владение часть земель за огромную сумму в перуанском серебре. Рибера приехал вначале к Филиппу в надежде заручиться его поддержкой, прежде чем являться с таким предложением к его отцу. Что и говорить, деньги предлагались немалые, и Филипп был склонен одобрить сделку. Рибера рассказал, что во время шторма один из его кораблей затонул и он потерял примерно пятьдесят тысяч дукатов в слитках, но это потеря небольшая и туземцы ее очень быстро восполнят и даже удвоят сумму. Филиппа не надо было долго убеждать. Они провели короткое плавание до Кале в приятных беседах, и Филипп все время подсчитывал в уме, сколько же это у него получится по тогдашнему курсу. «Это была такая значительная сумма, что одно упоминание о ней возбуждало».

Прибыв во Фландрию, Филипп написал Марии письмо, «своей собственной рукой», сообщив, что благополучно пересек пролив меньше чем за три часа. Он решил обмануть французов и, не дожидаясь фламандского флота, отплыть в сопровождении всего четырех судов. Это было правильно еще и потому, что если бы он задержался в Кентербери еще на день, то попал бы в жестокий шторм. Отчитавшись таким образом перед Марией, Филипп все свое внимание обратил на положение в только что полученном во владение королевстве и отослал несколько писем в Англию. Мария же писала ему каждый день длинные письма по-французски, а он отвечал ей все реже и реже. Встретившись 13 сентября с венецианским послом Мишелем, Мария призналась ему, «очень страстно, со слезами на глазах», что не получала вестей от супруга уже семь дней. Она приготовилась стоически перенести разлуку с Филиппом ради кузена Карла V, поскольку знала, что супруг должен отбыть во Фландрию по государственным причинам, но полагала, что его пребывание там будет коротким. Вскоре после отъезда Филиппа она написала его отцу: «В этом мире для меня нет ничего более ценного, чем присутствие рядом короля, но я больше забочусь не о собственных желаниях, а о благополучии Его Величества и потому не стала противиться его поездке». Однако ее привязанность к супругу оказалась столь сильной, что она пребывала без него в постоянном страдании и напряжении, ибо ей приходилось сохранять беззаботный вид, в то время как душа мучилась от переживаний. Мария боялась, что он к ней охладеет и решит не возвращаться Все это ужасно напрягало нервы и угрожало здоровью.

Один из английских корреспондентов Кортни писал ему в сентябре, что, несмотря на отсутствие Филиппа, «королева в порядке и весела», но приближенные Марии видели, что она страдает. Осведомительница Мишеля передавала ему, что, когда королева остается одна и «предполагает, что ее не видит никто из слуг», она становится совсем другой, очень несчастной, «какой только может быть разлученная с супругом любящая жена».

В этот период большую поддержку и утешение Марии оказал Реджинальд Поул. Вскоре после отъезда Филиппа он переехал жить во дворец, считая, что следить за душевным состоянием королевы — это часть его обязанностей регента Филиппа. Поул олицетворял все, что было дорого Марии. Он напоминал ей об испытаниях, которые постигли их обоих в мрачные времена Генриха VIII, он отстаивал дело восстановлеиия католической церкви, сражаясь против наступления ереси и греховности, и он также был символом союза Англии с Римом. Ей поднимал дух один только вид кардинала, и, хотя Поул больше жалел ее, чем уважал, она благословляла его сдержанное и ненавязчивое присутствие.

Большим утешением для Марии во время разлуки с Филиппом был также францисканский монастырь в Гринвиче, в котором ее крестили и который очень любила ее мать. Королева намеревалась сделать его центром восстановления английских монастырей и с этой целью взяла под свою опеку, проводя много времени среди монахов и часами «изумительно наслаждаясь» их песнопениями и мессами, которые служили в небольшой часовне рядом с дворцом. Мария поместила в Гринвиче двадцать пять монахов-обсервантов[55], среди которых был брат Уильям Пето, «престарелый монах, проживший очень святую жизнь». Подобно Поулу, он был одним из немногих выживших в эпоху Генриха. Пето недавно номинировали в кардиналы, но Марии более всего были дороги ее детские воспоминания, когда семилетнюю принцессу привели — она уже теперь не помнит, кто привел, наверное, мать, — к брату Пето на исповедь.

В письмах Филиппу Поул описывал, как Мария в ожидании его возвращения проводит свои дни. «Все время от восхода солнца до полудня она занята молитвами, — писал он, — наподобие Девы Марии, а после полудня, переходя к делам, восхитительно перевоплощается в библейскую Марфу». Поул снисходительно отмечал, что королева «старается делать так, чтобы ее советники были постоянно заняты», воображая, что, работая с ними, она «представляет в Совете Филиппа». Несмотря на то что Поул совершенно неправильно оценивал мотивы Марии, все равно ее усердие в занятии государственными делами показалось ему впечатляющим. Она работала, что называется, в поте лица — так, как будто «у нее было столько энергии, что ее необходимо было сдерживать». После трудного дня, проведенного на заседании Совета, во встречах с просителями и иностранными сановниками, а также в надзоре за составлением деловых бумаг и документов, ее самым любимым занятием, которому она посвящала «большую часть вечера», было написание писем Филиппу. Поул опасался, что в отсутствие супруга такая бурная деятельность может подорвать здоровье королевы, особенно в это время года, когда все хронические заболевания Марии обычно обострялись. «Ваше возвращение, — писал Поул Филиппу, — конечно бы, все поправило». Мария в каждом своем письме фактически говорила об этом же. Когда после отъезда Филиппа прошло больше пяти недель, она послала в Брюссель одного из своих приближенных. Тот привез королю от супруги кольцо с запиской, в которой она желала ему «здоровья, долгой жизни и скорого возвращения».

Больше, чем само отсутствие Филиппа, Марию волновало то, что она понятия не имела, когда он возвратится. Каких-то определенных сроков супруг не назначил, говоря, что не может заранее предугадать, какая обстановка сложится во Фландрии. К тому же церемония отречения императора от престола была делом сложным и продолжительным. Филиппу предстояло принять участие в церемониальной передаче власти в столицах и главных городах Нидерландов, а затем провести в каждом достаточно времени, чтобы закрепить свой авторитет. Вскоре после прибытия он начал делать попытки научиться говорить по-валлонски. Это был единственный язык, который понимали его фламандские подданные, и если он хотел, чтобы они своего короля не то что любили, а хотя бы терпели, ему следовало на этом языке как-то с ними заговорить, что тоже требовало времени. Для сравнения следует отметить, что за год пребывания в Англии Филипп не сделал ни единой попытки выучить английский.

Марию очень тревожило также и то обстоятельство, что испанцы медленно, но верно покидали Англию со всем своим имуществом. Уезжая, Филипп большую часть своего окружения оставил в Англии: германских и испанских воинов, бургундскую кавалерию, своих лекарей и священников и даже пажей из личных апартаментов, а также основную часть лошадей с конюхами. Но со временем члены его свиты начали один за другим отъезжать, причем, как заметил Мишель, «исполненные стремления не посещать эту страну как можно дольше, а лучше всего вообще никогда». Почти каждый день английские порты покидали корабли с личным имуществом короля и его приближенных. Неприятным симптомом было и то, что в середине сентября Филипп повелел полностью расплатиться со своими английскими кредиторами. Для этого 16 сентября девять военных каравелл привезли из Испании шестьдесят тысяч дукатов для оплаты английским купцам, которые снабжали свиту Филиппа и обслуживающих ее английских слуг. После того как испанская флотилия отбыла (кстати, во Фландрию она везла денег гораздо больше), стало ясно, что дом теперь у Филиппа не здесь, а там, на его новых землях.