Избранное - Романы. Повесть. Рассказы - Мюриэл Спарк

Кармелита предъявила ему обвинение:

— Ты готов от меня отделаться, лишь бы читать свои книжки.

— В четвертом классе проходят Троллопа, — объяснил он, указывая на роман Троллопа в стопке книг.

— Но ты же не Троллопа читаешь!

Бен читал биографию Джеймса Джойса. Он швырнул книгу на стол и сказал:

— Я всю жизнь читаю, Кармелита, и ты с этим ничего не сделаешь.

Она села.

— А я и не собираюсь, — ответила она.

— Знаю, — сказал Бен.

Он писал очерк о ее отце. Ей бы хотелось, чтобы отец проявил больше интереса к Бену. Когда отец угощал их обедом, лицо у него было светское — мальчишеское и улыбчивое. Кармелита знала отца и иным, когда он в приступе подавленности, казалось, не мог вынести даже солнечного света.

— Что с тобой, отец?

— Во мне разыгрывается комедия ошибок, Кармелита.

В таком настроении он целыми днями, ничего не делая, просиживал за письменным столом. Потом ночью вдруг начинал работать, а после спал допоздна, и постепенно, день за днем тоска его отпускала.

— Тебя к телефону, отец... насчет интервью.

— Скажи, что я на Ближнем Востоке.

— Что ты думаешь о Бене, отец?

— Милейший человек, Кармелита. По-моему, ты выбрала удачно.

— Он интеллектуал... а я, сам знаешь, люблю интеллектуалов.

— По типу он мне напоминает студента. Таким он и останется.

— Он хочет написать о тебе очерк, отец. Он прямо помешался на твоих книгах.

— Да.

— Может, поможешь ему, отец? Поговоришь с ним о твоей работе?

— О господи, Кармелита! Мне легче самому написать этот распроклятый очерк.

— Ну хорошо, хорошо. Я же только спросила.

— Не нужны мне ученики, Кармелита. Глаза б мои их не видели.

— Ну хорошо. Я и так знаю, отец, что ты художник, — нечего демонстрировать мне свой темперамент. Я ведь только хотела, чтобы ты помог Бену. Я ведь только...

Я ведь только хотела, чтобы отец помог мне, думала она, гуляя с Беном по Линкольнз-Инн-Филдз. Надо было сказать так: «Говори с Беном побольше, если хочешь мне помочь». А отец спросил бы: «Что ты имеешь в виду?» А я бы ответила: «Сама не знаю». А он бы сказал: «Ну, если сама не знаешь, то откуда мне знать?»

Бен говорил:

— У нас в школе работает одна женщина. Она преподает фонетику.

— Да? — нервно сказала Кармелита.

— Некая мисс Каслмейн. Она уже четвертый месяц работает, а я только сегодня узнал, что она дочь Генри Каслмейна.

— Он же умер! — вырвалось у Кармелиты.

— Я тоже так считал. А он, оказывается, не умер и живет себе в Эссексе.

— Сколько лет мисс Каслмейн? — спросила Кармелита.

— Она уже не молода. Ей за сорок. Даже под пятьдесят. Она милая женщина, классическая английская старая дева. Следит, чтобы мальчики не говорили «транвай» и «телевизер». Вполне могла бы жить где-нибудь в Глостершире и заниматься выжиганием по дереву. Только сегодня я узнал...

— Если тебе повезет, он, наверно, пригласит тебя в гости, — сказала Кармелита.

— Да она уже пригласила меня съездить к нему как-нибудь на выходные. Мисс Каслмейн все устроит. Она прямо расцвела, когда выяснилось, что я почитатель Каслмейна. Многие, наверно, считают, что он умер. Конечно, его книги принадлежат прошлому, но что за книги! Ты читала «Берег моря»?.. Это его ранняя вещь.

— Нет, но я читала «Грех бытия» — так, кажется? Это...

— Ты хочешь сказать «Грешник и бытие». Там есть великолепные места. Каслмейн не заслужил забвения.

Кармелита испытала острое раздражение против отца, а потом — отчаяние, и, хотя это ощущение еще не стало для нее привычным, она уже задумывалась о том, не то же ли самое чувствует отец, когда в полном унынии сидит целыми днями, глядя перед собой и страдая, а потом целыми ночами пишет, каким-то чудом изгоняя из себя боль и перенося ее в прозу, полную терпкого веселья.

Она беспомощно спросила:

— Каслмейн пишет хуже отца, правда?

— Да как их можно сравнивать? Каслмейн пишет иначе. Нельзя сказать, что один хуже другого, пойми же!

Взглядом теоретика он посмотрел на дымовые трубы Линкольнз-Инна. Таким она любила Бена сильнее всего. «В конце концов, — подумала она, — не будь Каслмейнов, для нас обоих все было бы куда сложнее».

— Отец, это ни на что не похоже. Разница в шестнадцать лет... Что люди скажут?

— Милая Дора, это плебейство. Какая разница, что скажут люди! Сам по себе возраст ничего не значит, если есть взаимное влечение, настоящее сродство душ.

— У нас с Беном много общего.

— Знаю, — сказал он и сел в кресле поглубже.

— Я смогу уйти с работы, отец, и снова быть тут с тобой. На самом деле мне никогда не хотелось там работать. А теперь твое здоровье пошло на поправку...

— Знаю.

— А Бен будет приезжать по вечерам и на выходные. Ты ведь с ним подружился?

— Бен — замечательный человек, Дора. Он далеко пойдет. Он восприимчив.

— Он мечтает спасти твои книги от забвения.

— Знаю. Ему нужно бросить работу, я ему уже говорил, и целиком посвятить себя критике. Он прирожденный эссеист.

— Ах, отец, пока что он не сможет уйти с работы, ничего не поделаешь. Нам нужны деньги. Без его заработка нам не обойтись, мы...

— Что? О чем это ты?

— Я о том, что его подстегивает работа в школе, он сам так считает, отец.

— Ты его любишь?

— В мои годы так просто не скажешь, отец.

— Для меня вы оба дети. Ты его любишь?

— Мне кажется, — ответила она, — что я его давным-давно знаю. Иногда мне чудится, что я знала его всю жизнь. Я уверена, что мы встречались раньше, быть может даже в предыдущем существовании. И этим все сказано. В том, что я выхожу за Бена, есть что-то от предопределения, понимаешь?

— Кажется, да.

— В прошлом году он был помолвлен, правда недолго, и должен был жениться на совсем юной девушке, — сказала она. — На дочери одного писателя, Кеннета Хоупа. Ты о нем знаешь, отец?

— Понаслышке, — ответил он. — Бен, — добавил он, — прирожденный ученик.

Она посмотрела на него, он — на нее. Они любили друг друга и понимали друг друга с полуслова.

Черная мадонна

Когда Черную Мадонну устанавливали в церкви Иисусова Сердца, освятить статую прибыл сам епископ. Двое самых кудрявых мальчиков-певчих несли шлейф его длинной порфиры. Когда он во главе процессии, распевавшей литанию святых, шествовал от дома священника к церкви, неожиданно разгулялось, и октябрьское солнце одарило их неярким светом. За епископом шли пятеро священников в белых облачениях из тяжелого, затканного серебром шелка; четверо должностных лиц из мирян в красных мантиях; затем члены церковных братств и нестройные ряды Союза матерей.

В новом городе Уитни-Клей было немало католиков, особенно среди медсестер только что открытой больницы, а также среди рабочих бумажной фабрики, которые перебрались из Ливерпуля, соблазненные новым жилым массивом. Порядочно католиков было и на консервном заводе.

Черную Мадонну пожертвовал церкви один новообращенный. Он вырезал ее из мореного дуба.

— Ствол нашли в болоте, пролежал в трясине не одну сотню лет. Тут же по телефону вызвали скульптора. Он поехал в Ирландию и вырезал статую прямо на месте. Вся хитрость в том, чтобы не дать дереву высохнуть.

— Что-то она смахивает на современное искусство.

— Никакая она не современная, сделана по старинке. Поглядели бы вы на современное искусство, так сразу бы поняли, что она по старинке сработана.

— Смахивает на совре...

— Нет, по старинке. А то бы ее не позволили в церкви ставить.

— Она не такая красивая, как Непорочное Зачатие, что в Лурде. Вот та берет за сердце.

Но в конце концов все привыкли к Черной Мадонне, ее квадратным рукам и прямым линиям одежд. Раздавались голоса, что ее надо бы обрядить пороскошней или на худой конец пустить кружево по облачению.

— Вы не находите, святой отец, что у нее какой-то унылый вид?

— Нет, — отвечал священник, — я нахожу, что вид у нее превосходный. Нарядив ее, мы только исказим линии скульптуры.

Поглядеть на Черную Мадонну приезжали из самого Лондона, причем не католики, а, по словам настоятеля, скорее всего, неверующие — заблудшие души, хотя и наделенные талантами. Они приезжали, словно в музей, полюбоваться на те самые линии, которых не следовало искажать нарядами.

Новые город Уитни-Клей поглотил стоявшую на его месте деревеньку. От нее остались пара домиков со сдвоенными чердачными окнами, таверна под вывеской «Тигр», методистская часовня и три лавчонки. До лавчонок уже добирался муниципалитет, методисты пытались отстоять свою часовню, и лишь один дом со сдвоенными чердачными окнами да таверна были взяты под охрану государством, с чем волей-неволей пришлось смириться городскому совету по планированию.