Дюна - Фрэнк Герберт

– И мы тратим время на… – он мотнул головой в сторону оставшегося уже далеко позади цеха, – на производство… влагосборников?

– Посадки ведь не прекращаются.

– Кстати, что такое влагосборники?

Она потрясенно посмотрела на него:

– Вас что, ничему не учат… там, откуда ты пришел?

– О влагосборниках, во всяком случае, – не учат.

– Хай! – изумленно воскликнула она, сумев вложить в короткое междометие целую фразу.

– Ладно, все-таки что это такое?

– А как, по-твоему, могут существовать все кусты и травы в этом эрге, когда мы уходим отсюда? Каждое растение с особым бережением высажено в лунку, заполненную гладкими кусочками хромопласта яйцевидной формы. На свету они белеют. Если взглянуть с высоты, можно увидеть, как они блестят. Белый цвет отражает. Но когда Праотец-Солнце покидает небосклон, влагосборники в темноте вновь становятся прозрачными. И очень быстро остывают. Тогда на поверхности конденсируется влага из воздуха. Эта влага стекает на дно лунки, поддерживая жизнь растения.

– Влагосборники… – пробормотал он, пораженный красивой простотой решения.

– В подобающее время я оплáчу Джамиса, – сказала она, как будто этот вопрос не давал ей покоя. – Он был хорошим человеком, хоть и скорым на гнев. Хорошим добытчиком. А с детьми – просто чудо! И не делал различия между сыном Джоффа, моим первенцем, и своим собственным. Они для него были равны. – Она искательно посмотрела на Пауля. – А ты… а для тебя, Усул?

– Перед нами такая проблема не стоит.

– Но если…

– Хара!

Он сказал это так резко, что она отпрянула.

Они миновали еще один ярко освещенный зал.

– А тут что делают?

– Чинят ткацкое оборудование. Но сегодня ночью оно должно быть уже демонтировано. – Хара махнула рукой на уходящий влево тоннель. – А там, подальше, – производство пищи и ремонт дистикомбов. – Взглянув на Пауля, она добавила: – Твой-то комб на вид еще новый. Но если надо что-то починить, так я сумею неплохо справиться. Я время от времени работаю в цеху…

Теперь навстречу им попадались люди, а дверные проемы слева и справа встречались все чаще. Прошла целая вереница мужчин и женщин, нагруженных тяжело булькающими тюками, от которых исходил сильный запах Пряности.

– Нашей воды они не получат, – сказала Хара. – И Пряность им не достанется, уж будь уверен!

Пауль смотрел на проемы в стенах тоннеля, замечая ковры на высоких порогах, комнаты, драпированные яркими тканями, горы подушек на полу. При их приближении сидевшие там замолкали и провожали их откровенно любопытными взглядами.

– Все удивляются, как ты победил Джамиса, – пояснила Хара. – Думаю, когда мы переселимся в новый сиетч, тебе придется еще доказывать свою силу.

– Я не люблю убивать, – ответил он.

– Стилгар так и сказал, – пробормотала она, однако в ее голосе звучало недоверие.

Впереди послышался новый звук: хор пронзительных тонких голосов нараспев повторял что-то. Они подошли к новому проходу, гораздо более широкому, чем все предыдущие. Пауль замедлил шаг, заглянул внутрь. Там на устилавших пол бордовых коврах сидели, скрестив ноги, дети – комната была полна ими.

У доски, висевшей на дальней стене, стояла женщина, закутанная в желтую тогу, с указкой-проектором в руке. Доска была испещрена рисунками – кругами, углами, треугольниками и кривыми, волнистыми линиями и квадратами, дугами, рассеченными параллельными линиями. Женщина указывала то на один, то на другой рисунок – так быстро, как только могла переводить луч указки, – а дети хором называли условные знаки, стараясь поспеть за движением руки.

Пауль прислушивался на ходу.

– Дерево, – звучали детские голоса, – дерево, трава, дюна, ветер, гора, холм, огонь, молния, скала, скалы, пыль, песок, жара, укрытие, жара, полный, зима, холод, пустой, эрозия, лето, пещера, день, напряжения, луна, ночь, капрок, песчаный прилив, склон, посадки, связующее вещество!..

– И в такое время у вас учатся? – удивился Пауль. Лицо Хары омрачилось, в голосе послышалась горечь:

– Лиет говорил, что в обучении нельзя терять ни минуты. Лиет умер, но мы не можем забывать его и его наставлений; ибо таков путь чакобсы…

Она подошла к проему в левой стене коридора, раздвинула полупрозрачные оранжевые шторы и отошла в сторону, пропуская Пауля.

– Твой йали ждет тебя, Усул.

Пауль стоял, не решаясь переступить порог. Он вдруг ощутил, что не хочет оставаться один на один с этой женщиной. Он чувствовал, что теперь его окружает чужая жизнь и войти в нее можно, лишь приняв ее идеи и ценности как данность. Это фрименский мир хотел поймать его, уловить в сети своих путей. И в этих сетях, на этих путях, его ждал, он знал это, безумный джихад, война за веру. Война, которой надо было избежать любой ценой.

– Это твой йали, – повторила Хара. – Чего же ты ждешь?

Пауль кивнул и шагнул вперед. Отвел в сторону (с противоположного от Хары края) штору, почувствовав, что в ткань вплетены металлические волокна. Они вошли в короткий коридор, а затем оказались в большой, метров шесть на шесть, квадратной комнате. Полы устелены толстыми синими коврами, синие с зеленым драпировки закрывают камень стен, а под затянутым желтой тканью потолком покачиваются отрегулированные на мягкий желтый свет плавающие лампы.

Все вместе создавало подобие древнего шатра.

Хара встала перед ним, подбоченясь левой рукой, и изучала его лицо.

– Дети сейчас у подруги, – сказала она. – Они придут позже.

Пауль чувствовал себя неловко и, чтобы скрыть смущение, огляделся вокруг. Тонкие занавеси справа прикрывали вход в другую комнату, побольше, со сложенными вдоль стен горами подушек. Из воздуховода тянуло легким ветерком – сама вентиляционная решетка была хитроумно замаскирована узором драпировок.

– Хочешь, чтобы я помогла тебе снять дистикомб? – спросила Хара.

– Нет… спасибо.

– Может, принести поесть?

– Да.

– В соседней комнате – дверь в туалет-регенератор, – показала она. – Удобно пользоваться им, когда не носишь дистикомб.

– Ты говорила, что мы должны будем покинуть сиетч, – вспомнил Пауль. – Разве не надо собирать вещи и всякое такое?

– Успеем, когда придет время, – спокойно ответила она. – Пока что эти мясники еще не добрались до нашей зоны…

Она опять нерешительно посмотрела ему в лицо.

– В чем дело? – строго спросил он.

– Твои глаза – не глаза ибада, – проговорила Хара. – Это так странно и необычно… и притом их и непривлекательными не назовешь.

– Принеси поесть, – буркнул он. – Я проголодался.