Сказка сказок, или Забава для малых ребят - Джамбаттиста Базиле

тебя совсем! — прыснула Чометелла. — Нашел мне игру: как будто я школьный учитель!» — «А вот эта сейчас заплатит штраф, — немедля отозвался Кола Яково, — потому что ответ совершенно не подходит к вопросу». — «Вот и иди сам к своему учителю да забери у него деньги, раз он плохо тебя учил, — возразил князь. — Ответ, достойный Севильи; ибо эти спесивые педанты так хорошо играют в „лотошника“, что хоть пять раз лови их на худом товаре, всё кричат, будто продают самое лучшее»[558].

Тогда Кола Яково, обратившись к последней из женщин, сказал: «Я не могу поверить, что госпожа Зоза, подобно другим, откажется от приглашения; конечно же, она доставит мне и себе удовольствие сыграть со мной партию в „снять штаны“». — «Не потеряй-ка сам свои штаны, — отвечала Зоза. — Это игра только для малых детей годится». — «Вот кто у нас заплатит штраф! — воскликнул Тадео. — Ибо в эту игру играют даже старики. Так что теперь вам, госпожа Лючия, надлежит выбрать для нее пеню».

Зоза поднялась с места и преклонила колени перед княгиней, которая приказала ей в уплату за проигрыш спеть неаполитанскую вилланеллу. И Зоза, взяв в руки тамбурин, запела, а княжеский повар подыгрывал ей на цитре:

Если думаешь — мучиться буду, страдая,

если думаешь, что испугаешь,

гордый носик задрав, губы свои надувая,

смотри же, глупышка: март тебя побеждает[559].

То время, коль было — давно миновало,

когда Берта пряжу пряла[560],

а птичка пашню пахала;

не чувствую больше ни стрел Амура, ни в сердце огня,

мне родина дверь указала, и больше не мать для меня.

Конец всем обманам приходит когда-то,

открыли глаза и слепые котята,

очнулся кузнечик и — прыг! — не ухватишь,

но ты под красой только гордость безумную прячешь;

смотри упадешь, поскользнувшись, и горько заплачешь.

Вырос зуб мудрости; уж меня не обманешь,

насмешливым пальчиком не приманишь!

Теперь я умею инжир отличать от чесночной головки!

Оставь же лукавство, бросай свои злые уловки!

Песня, а вместе с нею и наслаждение слушателей прервались в тот момент, когда накрыли на столы, где было выставлено много всего, чтобы с удовольствием закусить, и еще больше — выпить. Но как только наполненные животы были запечатаны печатью сытости и со столов сняли скатерти, было дано повеление Цеце распечатать бутылочку рассказов. А она, хоть лицо ее вовсю румянилось и глазки блестели, языком, однако, могла молоть за добрую мельницу, так что уплатила долг следующим рассказом.

Гусыня

Забава первая пятого дня

Лилла и Лолла покупают на рынке гусыню, которая какает деньгами. Одна кумушка выпрашивает ее у них на время попользоваться и, не обнаружив того, на что надеялась, убивает гусыню и выбрасывает ее в окно. Та, ожив, вцепляется в зад принцу в то время, как он справляет большую нужду, и, поскольку оторвать ее не удается никому, кроме Лоллы, принц берет ее в жены

— Великую мысль высказал тот добрый человек [561] , который сказал, что ремесленник завидует ремесленнику, золотарь — золотарю, музыкант — музыканту, сосед — соседу, а бедняк — нищему. Ибо нет ни одной дыры в мастерской мира сего, где бы ни плел свою паутину проклятый паук зависти, который не питается ничем иным, кроме горестей ближнего, пример чего вы увидите в моем рассказе.

Жили некогда две сестры, сведенные бедностью до голой земли, так что кормились только тем, что поплевывали на пальцы с утра до вечера[562], выделывая нитки на продажу. Но при всем злополучии их доли, отнюдь невозможно было шаром нужды выбить в лузу шар их чести. И вот Небо, столь щедрое, когда награждает за добро, и столь скупое, когда карает зло, вложило в головы этим бедным девушкам пойти на рынок и купить несколько мотков пряжи. И, купив эту малость, они выгадали так, что хватило денег купить еще и гусыню. Принесши эту гусыню домой, они до того полюбили ее, что стали заботиться о ней, будто она была им сестра, и даже спать уложили в ту же постель, где спали сами.

И тут — как говорится: утро наступит, солнышко пригреет — добрая гусынюшка, недолго думая, принялась какать, и не как придется, а звонкой монетой: покакает здесь, покакает там — словом, за короткое время, подбирая за ней, сестры наполнили сундучок. И столь обильно она продолжала какать, что они уже ходили, не опустив голову, как прежде, а глядя вокруг смело и весело, и даже волосы у них заблестели как золото. И несколько кумушек, собравшись в один прекрасный день посудачить о чужих делах, заговорили между собой: «Ты погляди-ка, — сказала кума Васта, — на этих Лиллу и Лоллу: позавчера им не было где помереть лечь, а нынче расфуфырились навроде знатных синьор. Глянь, теперь у них в окошках ощипанные куры да окорока висят — прямо в нос тебе светят! Что это такое с ними сделалось? Знать, то ли в бочку чести девичьей руки запустили, то ли клад нашли». — «Да я сама обомлела как мумия, — отвечала кума Перна. — То голодом едва не помирали, а теперь головы подняли, как принцессы: гляжу на них — будто сон вижу».

Они мололи еще много всякой всячины, и наконец, возбуждаемые завистью, прокопали дыру в тот дом, в те самые комнаты, где жили сестры, чтобы подглядеть и удовлетворить свое любопытство. И так следили, пока однажды в вечерний час — когда Солнце на пышном корабле своих лучей велит посторониться лодкам в Индийском океане, чтобы дневные часы могли отдохнуть и поразвлечься, — увидели, как Лилла