Сталин. По ту сторону добра и зла - Александр Ушаков

Можно, конечно, предположить, что, будучи великим актером, он продолжал играть под Ленина, который демонстрировал прямо-таки удивительную заботу о людях из своего окружения. Правда, заботился он только о тех, кто ему был нужен. Чего он и не скрывал, упрекая одного из видных партийцев в том, что он, не уделяя должного внимания своему здоровью, разбазаривает казенное (!) имущество.

А Ворошилов? Этому-то какое было дело до язвы Фрунзе? И надо полагать, что его куда больше устроил бы больной Фрунзе, которого в любой момент можно было заменить именно под этим предлогом. А тут... Впрочем, поразмышлять на заданную тему можно. Вряд ли я сделаю открытие, сказав, что любой правитель пытается прежде всего распространить свое влияние на армию.

Не был исключением и Сталин, который, конечно же, желал иметь во главе ее «своего человека». Такого, как тот же Ворошилов, несмотря на полное отсутствие у него воинских и организационных талантов. О чем Сталин, в отличие от Троцкого, по словам которого Ворошилову можно было доверить от силы полк, тогда, похоже, даже и не подозревал. Мог ли стать таким человеком Фрунзе? Думается, вряд ли. И даже не потому, что он считался протеже Зиновьева. Слишком уж порядочным для тех игр, в которые играл Сталин и его окружение, был Михаил Васильевич.

Конечно, это вовсе не означало, что не замеченный в интригах Фрунзе не будет замешан в них и впредь. Особенно после того, как из фигуры военной он превратился в крупного политического деятеля, что ко многому обязывало. И все же вряд ли бы он принял такое активное участие в уничтожении той самой армии, которую сам и построил. Особенно если учесть, что по своему авторитету и влиянию Фрунзе уже тогда стоял куда выше членов ЦК и Политбюро и других органов ЦК, пользовавшихся огромным уважением в армии.

К сожалению, политики превыше всех дарований ставят личную преданность. И особенно настороженно Сталин взглянул на Фрунзе после того, как тот представил ему список высших военных, которых он хотел видеть на ключевых постах в армии. Все эти люди никогда не пользовались его симпатией, и не случайно увидевший список секретарь Сталина Бажанов сказал: «Если бы я намеревался осуществить военный переворот, я бы взял именно тех людей, которых предложил Фрунзе!»

Но... до военного переворота дело не дошло. Фрунзе своевременно умер, и на траурной церемонии Сталин не нашел ничего лучше, чем промолвить: «Может быть, это так именно и нужно, чтобы старые товарищи так легко и так просто опускались в могилу». А вот кому именно было нужно это «легкое» опускание в могилу, он так и не уточнил.

Да и не надо было. На пост военного министра взгромоздился Клим Ворошилов, и теперь Сталин в какой-то мере мог быть спокоен за свои армейские тылы, потому что большинство высших офицеров, включая военную академию, прекрасно знали цену бывшему слесарю и по-прежнему являлись сторонниками Троцкого.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Тем временем скандал в партии продолжался, и теперь он выразился уже в откровенном конфликте между Москвой и вотчиной Зиновьева — Ленинградом. И огромная страна с громадным интересом следила за развернувшимся

между московской и ленинградской прессой сражением. «Да никакие это были не оппозиции, — писал в своих воспоминаниях бывший Бажанов, — а самая обыкновенная борьба за власть!»

Главными действующими лицами стали газеты «Правда» и «Ленинградская правда». Грязь лилась ведрами, и борьба шла с переменным успехом. Вся беда была только в том, что вне «родной стороны» Зиновьева поддерживало всего несколько человек, хотя среди них и были такие видные партийцы, как Каменев, Сокольников, Лашевич и Крупская.

Что же касается регионов, то они выступали за Сталина. При этом мало кто из рядовых партийцев понимал, в чем же заключались разногласия между школами Зиновьева и Бухарина, и все они выступали на стороне своего начальства. А если вспомнить, что практически уже все региональные партсекретари были назначены Сталиным, то вывод напрашивался сам собой.

И далеко не случайно член РСДРП с 1901 года М.М. Лашевич с горечью вспоминал: «Можно только сказать, что все было подготовлено чрезвычайно искусно, — это мы должны признать, — и нас заставили принять бой тогда, когда соотношение сил такое, что бой принять не следует».

Тем не менее готовившийся к избиению «новой оппозиции» на предстоящем съезде партии Сталин был далек от эйфории. Особенно после того, как Политбюро согласилось на требование Зиновьева на содоклад, в котором он намеревался объяснить свою позицию.

Как и всегда в таких случаях, генсек стал искать союзников, и его взор упал на... Льва Давидовича Троцкого. Хотя, по идее, Троцкий должен был поддерживать не Сталина, а Зиновьева и Каменева, чьи взгляды ему были куда ближе. И как тут не вспомнить его презрительное заявление о том, что «вся полоса хозяйственно-политического развития страны оказалась окрашенной пассивным преклонением перед состоянием крестьянского рынка». Но в то же время он люто ненавидел вождей «новой оппозиции» и не мог им простить той травли, которой они его подвергли совсем недавно.

Была у не имевшего никакого интереса к сельскому хозяйству Льва Давидовича еще одна мечта: возглавить ВСНХ. Что без прямой поддержки Сталина было невозможно.

Сталин был слишком осторожен, чтобы говорить о подобном сотрудничестве с самим Троцким. А вот его стороннику Л. Серебрякову он весьма прозрачно намекнул, что было бы неплохо его фракции помочь ему «в деле разгрома зиновьевской оппозиции». Несколько опешивший от такого предложения Серебряков поспешил заявить, что никаких фракций у них нет.

— Леонид, — поморщился Сталин, — я пригласил тебя для серьезного разговора. Так что пусть ваш «старик» подумает над моим предложением...

Судя по дальнейшему поведению «старика», Троцкий согласился. Нет, он не стал выступать на стороне Сталина, но в то же время не поддержал Зиновьева, чего было по тем временам уже достаточно. Поддержка такого политика, как Троцкий, стоила тогда дорогого... Правда, никаких дивидендов за свою лояльность Лев Давидович так и не получил.

15 декабря поддерживавшие Сталина члены Политбюро предъявили лидерам оппозиции ультиматум, в котором предлагали не выступать друг против друга на съезде, принять за основу резолюцию Московской конференции, отмежеваться от отдельных формулировок Саркиса и Сафарова и восстановить выведенных из состава ленинградской делегации на партийный съезд коммунистов, которые поддерживали большинство Политбюро.

Как всегда, Сталин хитрил. Он дал слово Каменеву оставить на съезде оппозицию в покое, но делать этого, конечно же, не собирался. Да и как можно было упускать такой удобный для расправы случай! Вместе с тем он прекрасно понимал, что согласие Зиновьева на его, по своей сути, неприемлемые предложения было для него и его сторонников равносильно поражению.

Конечно, Зиновьев не пошел на предложенный Сталиным компромисс и отказался передать Ленинградскую партийную организацию под контроль ЦК. Более того, «ленинградцы» снова заговорили о предложенной еще осенью 1923 года Зиновьевым реорганизации высших органов власти. И за насколько дней до съезда с подачи Зиновьева и Каменева несколько видных партийных деятелей собрались на квартире у старого большевика Г.И. Петровского, где обсудили план замены Сталина Дзержинским.

Однако Орджоникидзе, который якобы увидел в этом шаге уступку Троцкому, настолько горячо выступил против, что вопрос отпал сам собой. Впрочем, удивительным во всей этой более чем странной истории кажется не демарш Орджоникидзе, а то, зачем заговорщики пригласили на свою «тайную вечерю» «сталинского ишака», как когда-то назвал Орджоникидзе помощник Мдивани.

Атмосфера открывшегося 18 декабря 1925 года XIV съезда партии была крайне напряженной и нервозной. «Помню, — вспоминал Н.С. Хрущев, — когда мы приехали на съезд, уже, как говорится, воробьи обо всем чирикали, и довольно громко был слышен в народе глас, даже и для обывателей, что в партии наметился глубокий раскол. Разногласия в ходе обсуждения на съезде, как в ходе дискуссии 1923 года, были сразу же перенесены большинством Политбюро в плоскость борьбы двух «линий» — Центрального Комитета и противостоящей ему оппозиции. Сталин, Бухарин и Рыков выступали за линию ЦК, то есть за линию Сталина. Это грубовато, но так говорили — вот линия ЦК, а там — линия оппозиции...»

Выступивший с содокладом Зиновьев был настроен довольно мирно и попытался объяснить причины, по которым «ленинградцы» оказались в оппозиции. И главная из них заключалась в том, что серьезные вопросы не были обсуждены вовремя, а загнаны внутрь. О том же самом говорил и Каменев, заявивший, что партия всегда решала идейные споры в борьбе, а не после нее.