Олимп - Дэн Симмонс

Муж Ады совершенно не представлял себе, о чем речь.

— Погоди-ка, Эйфелева дорога — что-то вроде транспортной системы?

— Это твой шанс прокатиться с ветерком для разнообразия, — отозвался старец. — Я бы даже сказал, наш с тобою шанс, ибо малую часть пути мы проделаем вместе.

— Никуда я с тобой не поеду, пока…

Харман осекся, выронил бутылку и вцепился обеими руками в стол.

Двухэтажная вершина сооружения целиком накренилась. Послышался лязг, душераздирающий визг металла о металл, конструкция вздрогнула, покачнулась еще сильнее и сдвинулась с места.

— Башня падает! — заорал пленник.

Зеленая линия горизонта за многочисленными оконными стеклами в кованых рамах дернулась, задрожала и тоже дала заметный крен.

— Ничего подобного, — спокойно возразил Просперо.

Но блок из двух этажей, громыхая и скрежеща, определенно скользил куда-то вправо, как если бы гигантские железные руки толкали его в пустоту.

Харман метнулся было к лестнице — и рухнул на четвереньки. Верхняя часть отделилась от башни, пролетела вниз по крайней мере пятнадцать футов и после сильного толчка поплыла по воздуху на запад.

Мужчина с бешено бьющимся сердцем даже не пытался встать с колен. Огромный жилой модуль опасно раскачивался туда-сюда, пока наконец не обрел равновесие. Пронзительный скрип над крышей сменился оглушительным гудением. Только тогда возлюбленный Ады поднялся на ноги, неуверенной походкой добрел до стола и выглянул из окна.

Башня осталась по левую руку и стремительно уменьшалась. На месте двухэтажных апартаментов зиял открытый лоскут небосвода. Увидев над головой все те же тросы, мужчина понял, что же так жутко гудит у него над головой: какой-нибудь маховик, упрятанный в металлический корпус. Эйфелева дорога оказалась неким подобием канатного пути, а большой железный дом — кабиной для путешествий, которая быстро скользила на запад.

Харман повернулся к Просперо, сделал пару шагов — и замер на почтительном расстоянии, подальше от увесистого посоха.

— Ты должен отпустить меня к Аде. — Мужчина хотел придать своим словам нужную твердость, но с отвращением услышал в собственном голосе плаксивые нотки. — Ардис-холл осаждают войниксы. Я не могу бросить ее в такой опасности одну. Пожалуйста. Владыка Просперо, прошу тебя.

— Вмешаться ты надумал слишком поздно, — хрипло промолвил старец. — Что сделано, того не изменить. Но полно, забудем наши горькие мытарства, отягощать не будем нашу память несчастьями, которые прошли. Ведь впереди ждет новая дорога — к преображению морскому, Харман, друг Никого, и одному из нас придется стать мудрее, глубже, старше, и пусть враги — верней, исчадье мрака и Сикораксы, вскормленное мной, — да-да, пусть пьют одну морскую воду, а заедают шелухою гнева и жухлыми корнями неудач.

43

На Олимпе и в окрестностях назревала гроза. Пыльная буря окутала планету багровым саваном, воющие вихри завивались воронками у силового щита эгиды, которую исчезнувший Зевс так и оставил вокруг жилища бессмертных. Статические частицы создавали электромагнитное поле такой мощи, что у вершины вулкана круглыми сутками полыхали молнии под рев ветра и беспрестанные инфразвуковые раскаты грома. Солнечный свет над пиком растекся по небу тусклым багровым пятном.

Ахиллес, на чьем плече по-прежнему лежало тело мертвой, но возлюбленной царицы амазонок Пентесилеи, квант-телепортировался в дом побежденного им Гефеста, бога огня, главного художника в божественном сонме, супруга Аглаи, иначе известной под именем Хариты — самой пленительной среди Граций, «воплощенной прелести искусства»; кое-кто поговаривал, будто мастер сотворил ее собственными руками.

Говоря точнее, Гефест перенес Пелида не прямо к себе в чертоги, а к парадному входу. Белый камень, белые колонны, белый портик — на первый взгляд ничего особенного, все как у прочих бессмертных. Однако на самом деле хромоногий кузнец устроил себе жилище и просторную мастерскую не где-нибудь, а прорубил его в южной круче Олимпа, вдали от озера кальдеры и тесного скопления храмов-домов. Иными словами, он обитал в пещере.

Хромоногий провел Ахилла внутрь и затворил многочисленные железные двери.

Вырезанная из твердого черного камня сумеречная комната простиралась на сотни ярдов. Повсюду на рабочих столах располагались увеличительные стекла, инструменты, загадочные приспособления и машины в различной степени сборки или же расчленения. В глубине пещеры громко ревел камин; в котле оранжевой лавой пузырилась расплавленная сталь. Ближе ко входу, где бог отделил для себя жилое пространство в бесконечной мастерской, на что указывали удобные ложа, стулья, низкие столики, постель и жаровни, сидели, стояли и расхаживали золотые женщины — печально известные прислужницы Гефеста, клепанные красотки с человеческими очами, металлическими персями и мягкими вагинами из искусственной плоти, а также — если верить молве — с душами, похищенными у живых людей.

Взмахом волосатой руки хозяин очистил от мусора дощатую скамейку.

— Клади ее сюда.

Отпустив хромоногого карлика, сын Пелея с удивительной нежностью и благоговением положил свою ношу.

Лицо Пентесилеи открылось, и целую минуту бог в изумлении пялился на нее.

— Куколка, что и говорить. И сохранилась отменно: узнаю работу Афины. После стольких дней — ни единого пятна. Смотри-ка, даже румянец на щечках. Ты не против, если я загляну под эту тряпку: хотелось бы грудь оценить…

— Только тронь ее или саван, — промолвил Ахилл, — и я тебя прикончу.

Гефест примирительно воздел руки.

— Да ладно, ладно, я же из чистого любопытства…

И хлопнул в ладоши.

— Сначала — еда. Потом обсудим, как нам оживить твою милую.

Золотые прислужницы молча повиновались; вскоре на круглом столе, окруженном пухлыми ложами, появились большие кубки с вином и блюда с горячими яствами. Быстроногий ахеец и волосатый Гефест с охотой набросились на угощение, надолго забыв о разговорах. Разве что в очередной раз требовали добавки или же просили друг у друга передать через стол общую чашу.

Первым делом, для возбуждения аппетита, подали дымящуюся жареную печень, завернутую в кишки молодого барашка, — излюбленную закуску Пелида. Следом — запеченного целиком поросенка с начинкой из маленьких птичек, изюма, каштанов, яичных желтков и мяса с пряностями. Затем на столе возникла свинина, тушенная в кипящем яблочно-грушевом соусе. А служанки-машины продолжали вносить изысканные кушанья, такие как жареную матку самки кабана и маслины с давленым нутом. Венцом обеда стала гигантская рыба, запеченная до хрустящей коричневой корочки.