Доживем до понедельника. Ключ без права передачи - Георгий Исидорович Полонский

велел полковнику Корвинсу разобраться. Теперь он будет командовать всеми вами — полковник Корвинс. То есть не вами, конечно, а Директоратом пропаганды и зрелищ. Знаете… он мечтает породниться со мной! Все сводит нас вместе — своего сынка и меня. И чтобы отстоять ваш театр, я почти два вечера умирала от скуки с этим сыном! Он дебил и в прыщах весь… но это уже не важно. Важно, что никакого варьете не будет и что опять пойдут ваши «сказки для взрослых»!

— Ну? Так-таки и пойдут?

— Конечно, — она глядела на него ясно и весело, — если вы приделаете им ноги!

— Так… А наш великий телевизионный шут — что будет с ним?

— Ушастик? Вот про него не скажу пока. Просто полковника нельзя дожимать по всем вопросам сразу… На первом месте у меня были вы…

— Спасибо, сеньорита. Но даже если вы всемогущая, к этой работе Себастьян уже не вернется. Этого просто представить нельзя — чтоб каждую субботу он появлялся на наших экранах, как прежде, и заставлял бы всю Каливернию сползать со стульев, пускать пузыри из носа… Помните? Мы ведь до изнеможения хохотали…

— Еще бы! А почему представить нельзя? Что он снова…

— Нельзя. Что-то случилось с национальным чувством юмора.

Пес Вергилий лежал на ковре, поглядывая на говоривших так проницательно, будто он присутствовал здесь от имени Легиона надежности. Сейчас он поднялся и дважды рявкнул в сторону двери. Явилась старая Изабелла.

— Кто здесь? Ты, внучка?

— Я не внучка! — с досадой отказалась Инфанта. — Я — ее большая черная кошка… пантера я! И кидаюсь на всех надоедливых!

— Тебе бы посмеяться… а деда нигде нет! Я с ума сойду от этого помещения… И от этого Гуго… куда его унесли черти?

13

Последнее заявление, прозвучавшее в радиокомнате зоны «Z», развеселило старого Гуго:

— Слыхал? Еще только собирается сойти с ума! Но сначала же надо, чтоб он был, этот ум… а, парень?

Легионер-оператор по-прежнему не знал, как от него избавиться. Вдвоем они услышали, как Инфанта набрала две цифры на телефонном диске.

ГОЛОС МАРИИ-КОРНЕЛИИ: Майор Вич? Я просила и прошу опять: соедините вы наших старичков, без конца они ищут друг друга!.. Это не забавно, это скучно и раздражает! Сейчас дед пропал!! Нет-нет, у себя она его будет ждать, у себя, тут ей нечего делать… А что в остальном? В остальном — о’кей… Ну нет еще, не пора, мы только начали… Мне с сеньором Филиппом, во всяком случае, легко… очень он понятливый! Ну все. (Брякнула трубка.)

ГОЛОС ФИЛИППА: Спасибо за комплимент, сеньорита.

ГОЛОС МАРИИ-КОРНЕЛИИ: Не за что. Бабуля, ступай к себе! Сейчас тебе приведут Гуго! Майор обещал, он найдет его…

Старик потешался:

— Обещал он! Петух тоже обещал спеть Риголетто в миланской опере! А я вот растворился… Нет меня! Даниэль, нам сейчас в самый раз — по глоточку бренди.

Он вытащил из внутреннего кармана маленькую флягу.

— Сеньор Гуго, не стоит. Найти вас тут — дело пяти минут…

— Да? А может, я через пять минут буду уже на крыше?

— Не понял вас…

— От таких ночей, как у меня, парень, ты бы тоже полез на крышу… А своя-то уж точно у тебя прохудилась бы и поехала… Слушай, но какую игру ведет моя внучка?! Я еще мало понял, но интересно же! Мне, признаться, вообще тут многое не по зубам… не по мозгам, то есть: они у меня ветеринарные, провинциальные… Смешно сказать, я полжизни не знал, что мой сын — политик! Жили с ним врозь… Придет от него две-три сотни пеньолей — спасибо… Нет, значит нет. Здесь мы только пять месяцев. Ты скажешь: так теперь радоваться надо и гордиться! Я и горжусь… Я изо всех сил горжусь! Но от двух вещей лезу на стенку: днем — из-за старухи, ночью — из-за снов… Что-то я разболтался — тебе не кажется? Тоже на нервной почве… Да, ты был в этом зале, где орудия пыток?

— А есть такой зал? Не был.

— И правильно. Не ходи!

14

— А может, нам теперь в каминную перейти? Там можно сидеть на леопардовых шкурах.

Филиппа что-то испугало в этом предложении:

— Не надо шкур. Если можно.

— Тогда налейте себе и мне. Никакое не кощунство — пить эту «Слезу Христа», — убедились? Особенно под такой тост, как у меня. За ваши «сказки для взрослых», сеньор Филипп! Я в них влюбилась, когда меня еще и пропускать на них не хотели! Надо было десять пеньолей сунуть на входе — только тогда я делалась достаточно взрослой! Кстати: почему вы в лицее-то у нас оказались? Потому что во время каникул я накрутила девчонок пойти на вашу «Перепелку в горящей соломе». Я! За две лиловые бумажки нас пропустили… А уж потом весь лицей стал пищать, чтоб пригласили к нам Филиппа Ривьера! И директриса вытащила вас…

Потом вас, конечно, разбирали по косточкам… И нашли какое-то особенное обаяние: старомодное, но которое лучше модного! Наверное, вредно такие вещи говорить мужчинам… И я бы не сказала… Но вы стали грустный какой-то. Почему, сеньор Филипп?! Вы написали «Исповедь лгуньи»! Если бы я могла такое сочинить, я бы, наверное, лопнула от самоуважения! Я прочла ее — и не могла спать, честно. Полночи остужалась в бассейне! Так что, во-первых, я пью за ваш талант!

Чокнулись. Она демонстративно выпила до дна. И встала.

— А во-вторых…

Он вдруг получил горячий и крепкий, полноценный поцелуй, попавший — из-за того, что он шарахнулся, — между виском и глазом.

— Вот… даже без позволения!

— Вы слишком добры ко мне…

— Это вы слишком добры! Проводите со мной вечер… Если б наши девчонки увидели! Они, конечно, и так завидуют мне из-за отца… Но сюда бы сейчас телекамеру на полчаса — они просто морским узлом завязались бы!

Инфанта перешла на диван, скинула туфли и водрузила ножки на спину Вергилия. Филиппу становилось все интереснее. Он налил себе еще содовой и со стаканом отошел от стола.

— Простите… а где вы взяли «Исповедь лгуньи»?

— В театре. Я попросила — директор привез. Очень забавный дядечка…

— Да… временами.

Потом Инфанта поинтересовалась:

— А вы им отдали ее — и что дальше?

— Четыре дня прошло, — улыбнулся Филипп, — это не срок. А если экземпляр они отдали вам, то от них ждать пока нечего: он ведь один у них был…

— Пустяки какие. Говорю вам: я завелась насчет вашей пьесы! Ее размножили на лазерном