Доживем до понедельника. Ключ без права передачи - Георгий Исидорович Полонский

Или простынку…» Так мог просить врач или санитар, но попросил этот — профессионал противоположного цеха! Думал он, конечно, о том, чтобы не замарать чехлы в машине. А разве не мог на его месте быть тот, кто угощал Филиппа холодной апельсиновой по дороге сюда, в лимузине из гаража президента?

— Почему вы стоите? — уже не в первый, видимо, раз спросила девочка, похожая на махаона.

— Благодарю. — Он сел. Между ним и ею оказался столик с питьем и сладостями, названия коих лишь смутно припоминались Филиппу…

— Я буду манго, а вы? Хотите «Лакрима Кристи»?

— «Слезу Христа»? — недоверчиво и почти испуганно перевел он эту винную латынь. В прежней жизни, на одном банкете после премьеры его усиленно соблазняли такой бутылкой; он устоял тогда, и вот опять… — Нет, не надо.

— Да вкусно очень! — рассмеялась она. — Обязательно попробуете! Но потом, когда мы уже… — последовала запинка и гримаска, означавшие поиск слова, — когда мы уже поладим. Если такое пить сразу, то это уже отчасти поддавки.

— Заинтригован, — сказал Филипп.

— А я так и хочу! Как вы думаете, могли мы встречаться раньше?

— Едва ли… Не представляю. Где же?

— Вам кажется, у нас ничего общего? А вот было! И еще больше будет! — Она отхлебывала из бокала и в упор его разглядывала, возбужденно довольная тем, что он сбит с толку, и тем, что у нее полно сюрпризов для него!

10

Как ни странно, мы не пропустим почти ничего из беседы этих двоих, если временно оставим их и последуем за новым персонажем.

Он упоминался уже: это старый Гуго, отец Главы государства, супруг бабушки Изабеллы; выглядел он моложе и резвее ее, а маразм, иногда его настигавший, большого доверия не заслуживал, это скорее уловка была тактическая, чем недуг. Вот только нервы у старика развинтились вконец! Больные нервы. Гуго искал свою благоверную в этом большом, хитро спланированном помещении и наткнулся на дверь, в которую ему было нельзя: на ней стояла буква Z, означавшая категорическое табу — внушения на этот счет не уставали повторяться. Тем интереснее было!

Старичок поозирался на месте, пробормотал:

— Не застрелят! А если застрелят — тоже неплохо… — и вошел. Сразу за дверцей начиналась металлическая лестница, крутизна ее пугала больше, чем буква Z. А все же он стал карабкаться и достиг коридора, где чуть ли не с каждой двери стала кидаться в глаза глупая буква, причем все увеличиваясь в размерах и сопровождаясь восклицательным знаком: Z!

— Вконец запугали! Весь трясусь! — глумливо и одышливо приговаривал старый Гуго.

В конце коридора он услышал голос своей внучки!

То была радиорубка, и там шла запись того разговора, что Инфанта вела со своим гостем. Технически безукоризненная запись, к слову сказать.

Старик медленно осваивался со своим странным открытием: за приоткрытой дверью, за неизменной «зет», не было никаких внучек, а был пульт с лампочками и кнопками; за пультом же просматривался молодой длиннолицый человек в штатской униформе Легиона — звукооператор, надо полагать. Душно было ему, вот он и приоткрыл дверь. А сам, взгромоздив ноги на трансформатор, расслабив «стальной» галстук, дремал. Или, напротив, слишком был погружен в тот диалог, что вбирала в себя большая бобина для каких-то начальственных нужд…

ГОЛОС ФИЛИППА: Я с вами танцевал?! Помилуйте…

ГОЛОС МАРИИ-КОРНЕЛИИ: Не помилую! Ну правда, тогда вам трудно было меня отличить, нас много было… Ну где это могло с вами быть — чтоб вокруг полным-полно молоденьких поклонниц?

ГОЛОС ФИЛИППА: Погодите… Нет, не припоминаю… Танцы, поклонницы… Для меня это вообще нечто из другой жизни.

ГОЛОС МАРИИ-КОРНЕЛИИ: Это почему же? Такой вы древний? Я звала к себе Филиппа Ривьера, он еще год назад был интересный, бодрый мужчина… А мне, наверно, пригласили старикашку Мольера — да? По ошибке? Или этого… — (Заливистый ее смех.) — Еврипида?!

…Нет, а правда, вы поседели за один год, поскучнели как-то. И даже побрились плохо — фу! Хорошо еще, что глаза у вас не линяют, а вроде бы, наоборот, куда-то углубляются, углубляются…

Длиннолицый оператор, часто моргая, осознал присутствие в рубке постороннего старика, когда тот уже нашел, на что сесть, и отдыхал, и воспользовался фруктовой жвачкой, валявшейся тут же.

Первым делом парень убрал наружный выход звука, — теперь голоса доносились в пять раз тише, в наушниках, которые болтались у него на уровне ключиц.

— Вы кто, сеньор? Вы зачем?..

— Спокойно, я свой, я тут живу.

— Новое дело! Здесь, знаете, и птичницы живут, и повара, и сантехники! В зону «зет» никто из них не имеет доступа!

— Я, молодой человек, не сантехник и не птичница. Перед вами родной отец вашего вождя… — (Парень сразу вытянулся.) — Да, да, президента Тианоса папа. Пора бы знать… или вы здесь недавно?

— Меньше трех недель, сеньор! Для меня высокая честь, сеньор! Но позвольте, я доложу, сеньор! Мое начальство — майор Вич — не упоминало о возможности посещения таких особ…

— Ах оно не упоминало… это чудовище? Слушайте, я пришел сюда на голос своей внучки! Поняли? Мария-Корнелия — моя внучка, а не майора. Если ему и вам можно подключаться к ее беседам, то мне и подавно!

— Да, но приказ отдавался мне… Если позволите… — Рука легионера, явно встревоженного, тянулась к телефону.

— Отставить! — взвизгнул старик. — Недавно двух полковников знаешь куда упекли? На Плато Винторогих Козлов — считай, в пустыню! Мой сын узнал, что они обошлись со мной не слишком почтительно, — и ничто им не помогло!

Эта угроза прекратила спор; парень с перепугу не почувствовал, что опальные полковники родились сию минуту, экспромтом.

— Ладно, не трусь, это я — на всякий случай. Можешь сесть. И включай мою девочку…

Оператор повиновался. И снова стало слышно, как Инфанта беседовала со сказочником.

ГОЛОС МАРИИ-КОРНЕЛИИ: Знаете, с кем бабуля вас спутала? С Рикардо Делано. Он пишет мой портрет. С Вергилием. Я сижу вот так, а он у моих ног… Четыре сеанса было, так первые два целиком на эту псину потрачены!

ГОЛОС ФИЛИППА: Вот оно что… Рикардо Делано?! А мне соврал кто-то, что его нет в стране… Интересно… Вы не промахнулись, выбирая мастера!

ГОЛОС МАРИИ-КОРНЕЛИИ: А я редко промахиваюсь. Налейте же себе и мне! О чем задумались?

ГОЛОС ФИЛИППА: О Рикардо. Я нечасто бывал в его мастерской, но каждый раз это было потрясение… Каливерния будет гордиться им!

ГОЛОС МАРИИ-КОРНЕЛИИ: А я спокойно отношусь к живописи. Вообще-то, у нас тут есть на что взглянуть. Вич показывал вам? Нет? А хотите туда, где собраны орудия пыток? За десять веков! Давайте живопись