Сочинения в двух томах. Том первый - Петр Северов

Первым порывом Макара было — крикнуть этому человеку, чтобы поостерегся огня, чтобы посторонился бурлящего жерла печи, но огонь вдруг ударил откуда-то сверху и одновременно со стороны — раскаленной поземкой завьюжился у самых ног Макара, и, уже не помня себя, только слыша испуганные возгласы друзей кубанцев, Мазай шарахнул из цеха через порог, а потом, оглядевшись, понял, что ничего особенного не случилось.

Старому мастеру цеха Ивану Семеновичу Боровлеву кто-то не без ехидства доложил, что к нему прибыло молодое подкрепление: парни, мол, на подбор, однако очень стеснительные, топчутся у двери, а войти не решаются.

— Приведите их сюда, — приказал Иван Семенович. — Застенчивость — не трусость, а скорей уважительность. Я просил подобрать мне для резерва надежных парней: это они, как видно, и явились.

Еще через десять минут Боровлеву сообщили, что в цех молодцев кубанцев и мостовым краном не затащить и что они ждут его для переговоров на свежем воздухе, в холодке.

Человек постоянно занятый, деловитый, в меру суровый, Боровлев ругнулся в сердцах, что с ним иногда случалось, но молодым подкреплением все же заинтересовался и вышел к станичникам за ворота.

Надо сказать, что в те памятные тридцатые годы старый опытный сталевар Иван Боровлев был в среде металлургов Украины знаменит по заслугам. А человеку знаменитому зачастую, как известно, свойственны отдельные резкие черты. О Боровлеве говорили: крут и завзят. Он и внешне выглядел сдержанно разгневанным. Быть может, суровая профессия так закалила его характер, что посторонним казалось — к мастеру и не подступись. А близкие знали: в глубине души он был человеком отзывчивым и добрым.

— Что ж, давайте, наверное, хлопцы, знакомиться? — спросил он запросто, но уважительно, подавая каждому из пятерых крепкую, горячую, черную от копоти и мазута руку. — Вы чего ж это — в дверь, да сразу и обратно? Может, подумалось, что тесно, так цех у нас большой, и места предостаточно, и светло у нас, и тепло.

Парни переглянулись и ничего не ответили, а мастер усмехнулся и сказал:

— Человеку новому тут, конечно, не хитро и растеряться. Я сам поначалу робел. Однако сталеварами не рождаются, и огонь для всех одинаков — и для тебя, — он кивнул на Макара, — и для меня.

— Мы не робеем, — сказал Макар. — Только у вас тут, как на пожаре. Сунулись в двери, а кругом горит. Что поделаешь, если страшно?

Мастер не засмеялся, не стал вышучивать простака; понимающе кивнул, развел руками.

— Верно, станичник, кругом горит. В общем, настоящий пожар. А мы его еще лютее раздуваем! Такова работа. И человек привыкает. Да, человек привыкает и к огню. Больше того, человек дружит с огнем, и ему очень нужна эта дружба.

Парни по-прежнему скучно молчали, и мастер, наверное, без труда разгадывал их мысли: уже не впервые такие молодцы топтались у входа в цех, даже горячо принимались за роботу, а потом через денек, через другой бесследно исчезали из общежития. Вот почему Иван Боровлев уже давно размышлял над задачей, как же привлечь таких «Микул Селяниновичей» к трудным огненным делам у мартенов, как передать им свое призвание?

Пробудить интерес — это значило, как он думал, помочь молодому рабочему осознать значительность и ответственность доверенного ему дела. Вывести человека из круга маленьких личных забот сначала в масштаб интересов бригады, потом смены в мартеновском цехе. Здесь человека и действительно испытывают огнем, и даже сильная воля может поколебаться, если ее вовремя не поддержать. Поэтому Боровлев и разметил как бы ступени посвящения в сталевары, и, вопреки возражениям хозяйственников, сумел свою идею отстоять.

Согласно распорядку Ивана Семеновича, новичок начинал работу на заводе как любознательный турист. В группе таких же любознательных парней он ходил с экскурсоводом по цехам металлургического гиганта, смотрел, спрашивал, запоминал или записывал пояснения, и за это ему начислялась зарплата. Весь производственный процесс — от доставки руды до отгрузки готовой продукции — новичок был обязан усвоить досконально, чтобы осознать значение своего цеха и своего места в усилиях тысяч людей и машин.

Сумрачные, огнедышащие мартены Иван Семенович называл святая святых металлургии: здесь он работал дольше всех других мастеров и потому считал, что по праву сам должен посвящать новичков в отважное и высокое искусство сталеварения.

Пятеро застенчивых парней с Кубани сразу приглянулись Боровлеву: хлопцы, что надо, здоровья и силенки — не занимать, — он тут же разъяснил им программу ознакомления с заводом и, заметив, что парни все время заглядывают в приоткрытую дверь цеха, понимая их нетерпение, сказал:

— Так уж и быть, ребята, мы немножко изменим распорядок: посмотрите сначала наш мартеновский, этого вам будет достаточно для первой зарядки.

Иван Семенович был уверен, что его мартеновский одним только видом своим под могучими фермами перекрытий может всколыхнуть даже самую спокойную душу. На площадках мартеновского, словно бы в необычных измерениях, размещался особенный, удивительный мир: здесь в завалочных окнах печей нестерпимо яростно сияли свои солнца; здесь от мощных вентиляторов сильно и ровно дули свои ветры; сутки здесь не делились на день и ночь — время было подчинено графикам, по которым работали печи. Силы немыслимых напряжений, быть может, такие же грозные, как те, что иногда прорываются через жерла вулканов, испепеляя все на своем пути, здесь подчинялись разуму и воле человека. Близость этих бунтующих первозданных сил неизменно порождала у Боровлева душевный подъем, сознание значительности своего слова и дела, и он не сомневался, что любой человек, доведись ему приблизиться к мартенам, непременно испытывает такие же чувства.

Увлеченный рассказом о «таинствах» процесса в сталеплавильных печах, о том, как, освобождаясь от углерода, от кремния, марганца, серы, фосфора и принимая добавки, придающие металлу заранее заданные свойства, чугун превращается в сталь, Иван Семенович бесстрашно приближался к открытым завалочным окнам, и нельзя было не поразиться его неторопливой, спокойной уверенности.

Он говорил о сложных химических превращениях, которые происходят в кипящем металле, сменяясь в определенной последовательности, и о цене минуты в подаче необходимых материалов, как и в соблюдении теплового режима, и почтительно улыбался, называя по имени непреклонного, властного организатора, от которого зависел ритм этого исполинского труда: имя у него было очень простое — график.

Они прошли вдоль всего цеха через рабочие площадки сталеваров, и Макар не раз метался из стороны в сторону, опасаясь слепящего огня, и не смог удержаться — вскрикнул, когда перед ними из огромного наклоненного ковша в печь хлынул поток расплавленного металла и в плотном, продымленном сумраке цеха взлетели волшебным и страшным каскадом тысячи раскаленных звезд.

— Осторожность тут непременная требуется, — понимающе заметил Иван Семенович. — Верно пословица говорит: ползком, где низко, тишком, где склизко. Я у этих печей, ребята, не первый десяток лет, но, как видите, не осмалился.

Макар не отставал от мастера ни на шаг и, миновав какую-то узкую дверцу, неожиданно увидел над головой синюю и ласковую глубину неба. Он глубоко вздохнул всей грудью; ветер дул с моря, и в нем отчетливо слышался солоноватый и свежий привкус волны.

Только один шаг, и мир бурлящего металла уже остался позади. Но в те бесконечно долгие минуты, пока Макар шагал по пятам Боровлева сквозь летучие сполохи огня, ему не давало покоя томительное, наивное опасение, будто привычный, солнечный мир утерян окончательно и безнадежно.

Что теперь удивило его здесь, у запасного выхода из цеха, — странное поведение Ивана Семеновича: он кого-то высматривал за спиной Макара, и вид у него был обескураженный, изумленный. Макар невольно посторонился с присыпанной гравием дорожки, а мастер вернулся к двери и заглянул в цех.

— Где же они? — спросил он растерянно, скривившись, будто от нашатырного спирта. — Куда они девались, твои станичники?..

Теперь и Макар всполошился: были четверо его приятелей все время рядом, наступали друг другу на носки ботинок, стараясь не отстать от мастера, а куда исчезли без единого слова и без возгласа — не понять.

— Вот так история! — шумно вздохнул мастер. — Похоже, приятель, что лихие твои компаньоны… смылись? Значит, ехала кума не ведомо куда? А дорога-то им ведь не бесплатная! — тут мастер как будто невольно ругнулся еще разок и стал почему-то внимательно разглядывать Макара. — Хочу, брат, запомнить дорогие черты. Может, когда-нибудь где-нибудь встретимся?

— А я не сбегу, — сказал Макар. — Я постепенно пообвыкну.

Мастер недоверчиво усмехнулся.

— Так я и поверил! Все твои приятели пятки салом намазали и теперь, наверное, уже в порту!